Максим Окулов - БОМЖ
Трубка молчала, но странное дело, я чувствовал, что этот мало знакомый мне человек искренне переживает. И это молчание было лучше любых слов.
— Толя, держись. — Виктор говорил очень тихо. — Может быть нужна моя помощь? Ну я не знаю, съездить куда-нибудь, с ребенком посидеть, привезти, отвезти.
— Витя, спасибо. Спасибо за поддержку. Извини, я сейчас занят. Очень рад за тебя и жену. Обнимай ее и Настеньку целуй — забавная она у тебя.
— Толя, все будет хорошо, вот увидишь!
— Посмотрим. — Я вернулся в кабинет Малыша.
— Толян, ты это… Я ерунду сказал. Прости, братан.
— Бывает. — Я уже успокоился.
— Забыли?
— Проехали.
— Короче, Толян, такое дело, к разговору подключился Володька. — Нету толка базарить о том, кто прав, а кто виноват, но попадалово у нас конкретное. По-тихому все обстряпать не удалось. О нашем деле доложили московскому прокурору. Он взял дело под свой контроль.
— А он что не берет? — Резонно возразил я.
— Толян, а ты прикинь, сколько он может запросить! — Малыш опять начинал горячиться.
— Так, братва, ша! — Смирнов никак не хотел расставаться с прежней лексикой, которую приходилось использовать в начале наших славных дел. — К нему еще подходы надо найти, а за это время мы сами можем оказаться под прицелом. — Я инстинктивно поежился. — В общем думаем, размышляем, мозгуем: у кого какие каналы остались, кто куда и где может подмазать, надавить. И, Толян, тебе бы с Пистоном еще разок встретиться.
При мысли о Пистоне меня передернуло.
— Если он захочет встречаться. Ты же знаешь эту гниду: чуть жареным запахнет, он в отпуске — в своем домике на Кипре, или в больнице с давлением. Ладно попробую.
Я встал и направился к двери.
— Толян, это, — окликнул меня Малыш. — Тебе, может, помощь нужна?
— Доктор, бабки, еще чего? — Добавил Володька.
— Спасибо, братаны, пока ничего не надо.
Через два дня были готовы анализы. Подтвердились худшие опасения. У Пашки была лейкемия. Болезнь развивалась стремительно. Сынок уже мало вставал с кровати, все больше лежал. У него была сильная слабость, приходилось несколько раз в день менять белье и простыню. Через неделю была назначена дата госпитализации. Людка ходила хмурая, мы почти не разговаривали. В нашем доме, где и счастья-то не было давно, теперь поселилось горе.
На работе дела шли под откос. Над нами нависли тучи. У Сыромятникова неожиданно оказались очень крутые покровители. Делом заинтересовались в Генпрокуратуре России. Недавно к новому номинальному директору завода приходил следователь прокуратуры. Шутки закончились. У Малыша тоже не все ладилось с продажей пионерского лагеря. Проблемы с оформлением документов. Впрочем, я бы не удивился, если эти проблемы были вызваны звонком «сверху». У меня были гадкие предчувствия, я все чаще вспоминал о Вере, пока, наконец, не решился ее навестить. Это произошло как раз накануне госпитализации Пашки. Людка была хмурая и неразговорчивая, я не лез к ней, понимая, что для матери это очень тяжело. У самого на душе было противно — хуже некуда.
— Не, ну почему я должна ложиться в эту долбаную больницу? — Людку прорвало, а я не сразу понял смысл сказанного.
— Чего? В смысле?
— Ну чего, чего! Ты прикинь, больница, вонища, сиди там как в тюрьме.
— Люда, ты ничего не забыла? У нас сын болен! Очень серьезно болен! Ты о чем вообще думаешь?
— Не тебе же в больнице торчать! Ты хоть представляешь, какая там еда будет?
— Да ты свихнулась совсем! — Я не выдержал, подскочил к жене, схватил ее за плечи и как следует встряхнул, — я вам с Пашкой отдельную палату оплатил — телевизор, холодильник, туалет, душ. И вообще, хоть в сарае жить, лишь бы ребенок выздоровел.
— Ну да, меня в сарай, а ты тут шлюх в дом таскать будешь. Хорошо устроился!
— Какая же ты сука! — Я схватил со стола сигареты и выбежал на улицу. Больше разговаривать с женой было невозможно, не ровен час опять врезал бы ей по физиономии. Вот тогда-то, немного успокоившись после пары затяжек, я и принял решение поехать к Вере.
Вечером Людка пошла спать в гостевую комнату. «Мне надо выспаться, а Пашка лягается ногами во сне», — такой был ее комментарий. Я долго гладил взъерошенную головку сына, постанывающего во сне, и думал. Мысли были одна тяжелее другой — больной Пашка, проблемы на работе, Людка… У нее, кажется, опять кто-то появился: в очередной раз я заметил перемены в своей благоверной — блеск в глазах, новые духи, частые уединения для разговора по телефону. Нет, не то чтобы я ревновал. Ревновать имеет смысл, когда любишь, когда боишься потерять. При мыслях о жене и ее личной жизни появлялось такое гаденькое чувство. Ощущение грязи, нечистоты, отвратительного запаха. Похожее чувство появлялось у меня при встрече с Пистоном. Я, кстати, виделся с ним накануне, и мне очень не понравился тон беседы. Мне показалось, что давний знакомый ведет двойную игру.
— Ох… — Прошептал я вслух. — Господи, спаси и сохрани!
Утром я отвез сына с женой на Каширку. Людка за всю дорогу не проронила ни слова.
«Ну как же, если у нее новый хахаль, то ей теперь не до больницы и не до сына. Сука!» — при этих мыслях руки впивались в руль мертвой хваткой.
«Не кочегары мы не плотники, но сожалений горьких нет…» — ожил мобильник аккордами известного советского шлягера. Звонил кто-то из компаньонов. Так и есть — Володька: на экране телефона появилась его физиономия.
— Да, Вован, слушаю.
— Толян, у нас проблемы. Ты скоро будешь в офисе?
— Что случилось?
— Не по телефону. Тут следак приехал из прокуратуры, больше ничего не скажу, приезжай.
— Мне тут в одно место надо заскочить, дело очень срочное.
— Толян, какое дело?! Ты обалдел? У тебя 15 минут!
Такой тон разговора мне совсем не понравился.
— Вовик, ты забыл, с кем говоришь, я не твоя секретарша Аллочка! — Я прекрасно знал, как Володька ненавидит это имя «Вовик», и сказал специально, чтобы уколоть. Мой визави отключился.
— Ну и ладно, командир нашелся, начальник елки-палки!
Я уже съехал с Третьего кольца, выехал на набережную. Вот и знакомая площадка, которая была абсолютно пуста. Ни Веры, ни матраса, тюков и полиэтилена. Все чисто подметено. Я облокотился о перила парапета и уставился в черную водную рябь. Что делать? Я ожидал чего угодно, но только не этого. Вера всегда была здесь, когда я нуждался в разговоре с ней.
По набережной шли два милиционера. Я подошел к ним и предъявил удостоверение помощника депутата Госдумы. Стражи порядка подтянулись и уставились на меня вопросительными взорами.
— Ребята, тут такое дело, вот на этой площадке бомжиха жила. Тетка с жуткими шрамами на лице. Она тут вечно лежала на тюках, от дождя пряталась под большим куском полиэтилена.
Милиционеры смотрели на меня с нескрываемым удивлением.
— Она у вас что-то сперла? — первым ожил сержант. Оно и понятно — старший по званию.
— Да нет! Какая разница? Нужна она мне, а проблем никаких. Неужели не видели?
— В том-то и дело, что нет, — в разговор вступил рядовой. — Мы тут часто ходим, не было никого.
— Да как же?! Я с начала мая ее тут наблюдаю, всегда, когда еду по набережной.
— А, может, перепутали чего? — Сержант выглядел озабоченным, — не было здесь никого, мы бы знали.
— Так, ребята, вы можете бояться, что я бучу подниму, что, типа, вы плохо работаете, что бомжа вовремя не убрали с улицы. Поверьте, мне этого не надо. Мне нужна эта тетка. Нужна и все, долго объяснять зачем!
— Да мы верим! Но не было тут никого! — Нет, парни говорили правду. Но как это могло быть?
По набережной не спеша шла старушка с маленькой собачкой на поводке. Я наспех попрощался с милиционерами и подошел к пожилой женщине.
— Бабуль, добрый день! — Старушка молча кивнула и уставилась на меня подозрительным взглядом. — Тут такое дело. Вот на этом месте бомжиха жила. Женщина немолодая, лицо у нее все в шрамах. Не видели? Не знаете где она?
— Сынок, так не было здеся никого. — Голос у моей собеседницы был низкий, скрипучий. Желтоватого оттенка сморщенная кожа на худом лице выдавала заядлую курильщицу. — Я тут почитай кажный день хожу, никого не было!
— Бабуль, ну как же?! — Я не мог поверить своим ушам, — Я тут с ней не один раз встречался, разговаривали мы, вот здесь, прямо на этом месте!
— Сынок, ты чтой-то перепутал. Это бывает, может, выпил, может еще чего. — Бабушка дернула за поводок и поспешила через дорогу, пока горел зеленый свет на пешеходном переходе.
— Что же это такое?! — Сказал я сам себе. — Как же?! Я ничего не перепутал! Вот здесь же она была! Вера! Вера! — закричал я в голос, и парочка влюбленных, прогуливающихся рядом, с удивлением посмотрели на меня.
«Вера, Вера, куда же ты пропала, куда? Пропала тогда, когда нужна мне как никогда! — Хм… Но ты же ее не слушал, а как приперло, что ты решил у нее спросить? Тебе захотелось излить душу, выговориться, получить совет и… опять сделать все по-своему?» Это был мучительный диалог меня с самим собой. И ответить было нечего. Впереди замаячило здание нашего офиса. Вот еще одна проблема сейчас навалится на мою голову.
