Барри Эйслер - Дождь для Джона Рейна
— Это твоя первая девушка? — спросил я.
— Я же сказал, она не совсем чтобы моя девушка, — ушел он от ответа.
— Если она так занимает твое внимание, что ты валяешься в постели до захода солнца, я употреблю это слово с полной уверенностью.
Загнанный в угол, Гарри искоса смотрел на меня.
— Итак? — снова потребовал я.
Он отвел взгляд.
— Ну, в общем, да.
Я не хотел вводить его в смущение.
— Гарри, я спрашиваю только потому, что в молодости иногда думаешь, что можешь получить два удовольствия сразу. Если ты просто развлекаешься с ней, тебе не нужно ей что-либо говорить. И ты не должен ей ничего говорить. Но если привязанность становится глубже, придется хорошенько подумать. О том, насколько ты хочешь сблизиться с ней, насколько важно для тебя твое хобби. Потому что нельзя стоять одной ногой на солнце, а другой в тени. Можешь мне поверить. Не получится. По крайней мере — надолго.
— Вам нечего беспокоиться, — ответил он. — Я не дурак, вы же знаете.
— В любви каждый становится глупцом. Это неотъемлемая часть любви.
Я заметил, что Гарри снова зарделся, услышав последнее слово, и понял, что он в него вкладывает. Но мне было все равно, как он расценивал свои новые чувства. Я знаю, каково это — жить изолированно, когда вдруг неожиданно появляется прелестная девушка, которую ты так ждал. Такое событие полностью меняет приоритеты. Черт, оно меняет все ценности. Я грустно улыбнулся, вспомнив о Мидори.
Словно читая мои мысли, Гарри произнес:
— Есть тут кое-что, о чем я думал вам рассказать. Но хотел сделать это лично.
— Звучит серьезно.
— Несколько месяцев назад я получил письмо от Мидори.
Прежде чем ответить, я прикончил «Лагавулин». Если письмо пришло так давно, несколько лишних секунд, пока я решу, как реагировать, не сделают погоды.
— Она знала, как тебя найти… — начал я, хотя именно это было уже понятно.
Он пожал плечами:
— Знала, потому что мы привозили ее в мою квартиру, чтобы заниматься музыкальными аспектами той решеточной шифровки.
Я обратил внимание, что даже теперь Гарри настойчиво добивался точного определения роли, которую Мидори играла в операции; он хотел подчеркнуть, что был способен справиться с шифровкой самостоятельно. Он очень чувствителен к таким вещам.
— Правильно, — сказал я.
— Она не знала моей фамилии. Конверт был адресован Харриоси. Слава Богу, иначе мне пришлось бы переезжать, а зачем такая заноза в заднице…
Гарри, как любой другой человек, ценящий уединенность, прилагает исключительные усилия, чтобы нигде — ни в счетах за коммунальные услуги, ни в подписке на кабельное ТВ, ни даже в арендных документах — не было никакой связи между его именем и местом, где он живет. Отсутствие связей такого рода необходимо при определенных видах работ, касающихся отзывных трастов, общество ограниченной ответственностью и других темных юридических хитросплетений, и все это может быть в мгновение ока уничтожено, если тетушка Кейко приходит к тебе в гости, запоминает адрес и решает из чувства благодарности прислать тебе, скажем, букетик цветов. Цветочный магазин заносит имя и адрес в свою базу данных, которую потом продает какому-нибудь маркетинговому отделу. Тот, в свою очередь, продает информацию кому-то еще, и теперь твое настоящее место жительства доступно любому парню с элементарными навыками хакерства и социального инжиниринга. Единственный путь восстановить уединение — переехать и начать упражнение заново.
Если то, что тебе прислали, — всего лишь обычное письмо, естественно, единственное лицо, которое может сопоставить отправителя с адресатом, — почтальон. Решать, допустимый ли это риск — дело личное. По мне, так недопустимый. Для Гарри, может быть, тоже. Но если на конверте написано только имя, без фамилии, все должно быть в порядке.
— Откуда пришло письмо? — спросил я.
— Из Нью-Йорка. Думаю, она там живет.
Нью-Йорк. Тацу отправил Мидори туда, сообщив ей, что я погиб. Он хотел отвести от нее подозрения в том, что у нее все еще мог находиться компьютерный диск, который отец Мидори украл у Ямаото. Диск, содержащий свидетельства об огромной коррупционной сети Японии — свидетельства, достаточные для свержения правительства. Полагаю, для нее этот шаг оказался вполне оправданным. Карьера Мидори в Америке пошла на взлет. Я знаю, потому что следил.
Гарри засунул руку в задний карман брюк и достал сложенный листок бумаги.
— Вот.
Я взял листок, задержался на секунду, прежде чем развернуть его, не важно, что Гарри подумает о моей нерешительности. Развернув же, увидел, что письмо написано уверенным и изящным простым японским письмом, возможно, отголоском ее детских уроков каллиграфии и, несомненно, отражением индивидуальности.
Харриоси-сан!
В Нью-Йорке все еще холодно, и я считаю дни, оставшиеся до весны. Я представляю, что совсем скоро в Токио распустятся цветы сакуры, и уверена, что это будет прекрасно.
Думаю, что и Вы также слышали грустную новость о том, что наш общий друг Фудзивара-сан ушел от нас. Мне дали понять, что тело Фудзивары-сан возвратили в Соединенные Штаты для погребения. Я надеялась, что мне удастся посетить место захоронения, чтобы сделать подношение его душе, но, к сожалению, мне не удалось выяснить, в каком месте он упокоился. Если у Вас есть какая-либо информация, которая могла бы мне в этом помочь, я бы искренне оценила Вашу помощь. Вы можете связаться со мной по адресу в начале письма.
Покорно молюсь за Ваше здоровье и благополучие. Благодарю Вас за внимание.
Ваша
Кавамура МидориЯ прочел письмо снова, медленно, потом в третий раз. Затем вновь сложил его и передал Гарри.
— Нет-нет, — запротестовал он, подняв руки. — Пусть будет у вас.
Я не хотел, чтобы он видел, что мне хочется оставить письмо себе. Но, кивнув, положил конверт во внутренний карман блейзера.
И помахал бармену, что настало время для следующего «Лагавулина».
— Ты ответил? — спросил я.
— Да. Я написал, что знаю то же, что и она, и другой информации у меня нет.
— Что-нибудь слышал от нее после этого?
— Только «спасибо». Она попросила дать ей знать, если что-нибудь услышу, и пообещала сделать то же самое.
— И все?
— Ага.
Интересно, купилась ли Мидори на эту историю? Если бы она не поблагодарила Гарри за ответ, я бы понял, что не купилась. Не ответить было бы не в ее характере. Однако «спасибо» могло быть автоматическим, его можно послать даже при наличии оставшихся подозрений. Оно могло даже свидетельствовать о двуличии, цель которого — усыпить бдительность Гарри.
«Какая чушь! — заговорила какая-то часть меня. — Она ведь не такая».
Потом горькая улыбка. «Не такая, как ты, хочешь сказать».
В Мидори нет ничего двуличного, и от этого становилось немного больно. Среда, в которой я вращался так долго, приучила меня предполагать худшее. По крайней мере я все еще иногда помню, как сопротивляться соблазну.
Не важно. Вокруг диска, его перемещений и моего исчезновения было немало странностей. Мидори слишком умна, чтобы не обратить на них внимание. За год с небольшим я столько раз прокручивал это в голове, что знаю, как бы она представила себе картину.
После того, что между нами произошло, сомнения могли быть лишь самые минимальные. Однако проверить их действительный размер было нечем. В конце концов, подумала бы она, содержание диска так и не было опубликовано. Это работа Тацу, не моя. Все, что ей известно: последнее желание ее отца так и не было выполнено, и его смерть в конце концов оказалась напрасной. Она могла снова задуматься, откуда я узнал, где следует искать диск в Сибуйя, вспомнить мои прежние объяснения, решить, что их недостаточно. Это могло бы привести ее к мыслям о моменте моего появления — почти сразу после смерти ее отца.
И Мидори чувствовала, что я — часть чего-то тайного, хотя так и не узнала чего. ЦРУ? Одна из японских политических группировок? Не важно, если у организации есть ресурсы, чтобы имитировать смерть и достаточно эффективно поддерживать такой сценарий.
Я уверен, в конце концов она должна прийти к выводу, что ее использовали. Будь я на месте Мидори, я так бы и подумал. Может, секс для него — часть приспособленческой натуры, думает она. Конечно, почему бы немного и не развлечься, пока я использую ее, чтобы заполучить диск? А склонив к сотрудничеству, сразу же исчезаю. Не хочется верить, и никак не отделаться от этого чувства. А еще Мидори не хочется верить, что я на самом деле замешан в смерти ее отца, но подозрения она так и не может от себя отогнать.
— Я все правильно сделал? — спросил Гарри.
Я пожал плечами:
— Ты не мог бы сделать лучше, чем сделал. Она все равно не верит.
