Анна Гаврилова - Большая и грязная любовь
Потом руки инкуба прошлись по попе и талии, сам монстр переместился, уселся на мои бедра. М-да… теперь точно не удрать.
Я заерзала, протестующе пискнула.
– Розочка, розочка, – вздохнул инкуб с грустью. Грусть, разумеется, притворной была. – Ну на что ты меня толкаешь, а?
– А? – переспросила я.
– Может, все-таки скажешь? Сама. По-хорошему.
– Я уже все сказала.
– Да неужели?
Мои вторые девяносто медленно сжали, потом погладили и сжали опять.
Уф! Так вот вы какие… проблемы сексуального характера!
– Глеб!
– А?
– Глеб, я все сказала. А ты подло подслушал!
– Подло?! – Возмущение было громким, но опять-таки притворным.
– Конечно. Будь ты честным человеком, ты бы появился на пару минут позже. Или раньше. – А не в тот момент, когда я с Шоном откровенничала.
– Я не человек, – парировал брюнет.
– А без разницы. Практика показывает, что все вы одинаковы.
– Да ты что…
Я снова заерзала, и в этот раз мне позволили перевернуться. Даже привстали ради этого – о как!
Но едва мы оказались лицом к лицу, тишину спальни нарушило уже осточертевшее:
– Кри-ис, ну скажи…
Я фыркнула и демонстративно сложила руки на груди. Вернее под грудью, но это неважно.
Спустя пару секунд эти самые руки оказались крепко прижаты к постели, а Глеб наклонился до того низко, что его дыхание щекотнуло щеку.
– Кри-ис… – хитро протянул тот, в чьих глазах уже мерцали алые всполохи, и чья близость напрочь лишала воли.
Опять воображаем прорубь! Малюсенькую такую, но ведь это лучше, чем ничего.
– Какая дерзкая, какая непослушная розочка… – усмехнулся демон. Провел раздвоенным языком по моим губам.
Взрыв – мягко сказано. Ядерный взрыв – уже ближе. Бунт гормонов, марш мурашек, волна огня по коже. Кровь вскипела в момент, сердце забилось невероятно быстро.
Я застонала.
– Громче… – распорядился инкуб, прикусывая нижнюю губу. Не свою, разумеется. Мою!
И я послушалась, но не потому, что хотелось, – просто не смогла сдержаться.
Губы шефа дрогнули в улыбке.
– Эх, золотце… Ну на что ты меня толкаешь?
– На что? – Снова попугайничаю, но собственный голос уже не узнаю. Тоже охрипла. Бедненькая! Бедненькая я!
Ответ был нелогичным, но закономерным:
– Скажешь?
Да е-мое! Ну сколько ж можно!
В общем, я не выдержала и таки сказала.
– Тиран.
Глеб красноречиво заломил бровь, а я подумала и добавила:
– Самодур. Самодур и сатрап!
– Лягушечка, – разулыбался красноглазый. – Маленькая моя лягушечка…
Не ответить на поцелуй было выше моих сил, хотя прекрасно понимала, чем это все закончится. Глеб завел мои руки за голову, сжал запястья одной лапищей. Пока я брыкалась и фыркала, приспустил домашние штаны и лег сверху.
Вторжение было медленным, уверенным, но нежным. Протяжный сладострастный стон – сперва его, а уже потом мой. Могу гордиться своей выдержкой.
– Лягушечка…
– Тиран…
– Дурочка…
– Сатрап…
– Трусиха…
– Самовлюбленный эгоист! – Слова разоблачения совпали с очередным выпадом и позорно перешли в стон.
– Розочка, ну скажи…
– Ни за что!
Глеб замер, прищурился. Тут же совершил еще один, особенно глубокий выпад и замер опять.
– Ладно, розочка. Сама напросилась.
Уже через минуту мной владел не инкуб, а чувство жесточайшего дежавю. Я опять оказалась в позе звезды, привязанная к кровати собственными чулками. Причем варианта для маневров мне не оставили, ну то есть совсем.
– Если это будет перо или лед, я тебя убью, – сообщила я, наблюдая, как кое-кто избавляется от остатков одежды.
И уже тише, так, чтобы выходящий из спальни обнаженный мужчина не услышал:
– А если опять остановишься на самом интересном, обижусь жутко.
Мне не ответили, но пожелания учли. Через пару минут Глеб, чье настроение идентифицировалось как крайне возвышенное, вернулся с тремя флаконами…
– Сливки?
– Обычные, – сообщил генеральный директор ООО «С.К.Р.», а также наглец, хам и негодяй по совместительству, демонстрируя флакон под белым колпачком. – Клубничные. – На сей раз мне розовый колпачок показали. – И шоколадные!
– Глеб, это по́шло… – простонала я.
– Ну извини, – ничуть не смутился брюнет. – Фондю готовить некогда, а к мороженому я равнодушен, тем более фисташковому.
Мороженому? Он сказал, мороженому?! Блин, какое счастье, что мороженого не будет!
– Ну что? Сдаешься? – вопросил инкуб, взбалтывая первый флакон.
– Нет, – выпалила я и храбро зажмурилась.
Это был капец. Полный и абсолютный! Прохладные сливки, горячие пальцы, не менее горячий раздвоенный язык. Меня трясло от смеха – ну щекотно, что поделать? И невероятного возбуждения, которое накатывало всякий раз, когда Глеб покрывал сливками самые нежные места, а потом эти самые места…
– Глеб!
– Мм?
– Глеб, прекрати немедленно! – возопила я.
– Да, розочка, сию секунду… – заверил красноглазый нагло. И не менее нагло продолжил: – Сейчас, только услышу, что ты там сказать хочешь…
– Все, что хотела, я уже сказала!
– Да ты что? – делано возмутился он.
– Глеб, ну пожалуйста!
– Тише, розочка. Соседей разбудишь.
В том, что соседи еще не спят, была убеждена, но все равно смутилась.
– Тиран!
– Ну разумеется! – хохотнул красноглазый. Отбросил флакон со сливками и вновь навис надо мной. – Розочка?
– Не скажу! – горячо заверила я и тут же удостоилась глубокого, напористого поцелуя в губы.
И как-то так совпало, что именно в этот момент чулок, удерживающий правую руку, развязался…
Нет, я не мстительная, но когда пальчики нащупали на кровати флакон, из которого меня только что… хм… пытали, в душе что-то перевернулось. Уф! С каким удовольствием я нажала на кнопочку!
Инкуб подлости не ждал, «удара в спину» тем более. Встретил поток сливок тихим охом.
– Ах ты… лягушечка, – выдохнул красноглазый, а я хищно улыбнулась и не без удовольствия размазала сливки по его спине.
Ответом на мой демарш стал строгий прищур и проникновенное:
– Ну все, розочка… держись!
Держись? Да я… я…
Фисташковое мороженое и шоколадное фондю вкупе с «брютом» – это страшно, но, черт возьми, весело. Особенно когда ты не связана, потому что кое-кто провозился на кухне достаточно долго, невольно (или все-таки нарочно?) предоставив возможность справиться с туго затянутыми узлами.
И ничего, что простыни не выжили, а соседи, вероятно, сошли с ума. Ничего! Главное, инкуб поплатился за все страдания своей жертвы, за каждый стон ответил!
Он извивался и пытался увернуться от мороженого, при этом умудрялся поить меня «брютом», причем изо рта… Героически терпел нанесение боевого индейского раскраса и немилосердно облизывал рабочий инструмент художника-авангардиста, то бишь меня.
С тем же энтузиазмом рисовал сам, в основном на бедрах, потому что в какой-то момент я оказалась сверху и эта часть тела стала… ну не самой доступной, но самой желанной точно.
И вопросы у него как-то вдруг закончились – вернее, ему уже не до разговоров было. Зато я… Я получала искреннее удовольствие, размазывая уже остывший шоколад по мощной груди демона. По его шее, рукам, животу. С каждым взмахом импровизированной кисти мой мужчина становился все ближе к идеалу…
Последняя капелька шоколада украсила и без того перепачканные губы. Глеб к этому моменту совершенно выдохся и даже попытался капитулировать. Я капитуляцию приняла и, памятуя о том, что победитель должен быть великодушен, уперлась ладошками в его грудь, наклонилась и прошептала:
– Ладно, Глеб, так и быть.
Брюнет настороженно приподнял бровь, притянул ближе, а я…
– Я на сделку с Вальтезом не просто так согласилась…
Глеб резко напрягся, словно окаменел весь.
– Вальтез меня… очень круто подкупил.
Объятия стали жестче, а перепачканные шоколадом губы сжались в тонкую, тугую линию. Черт, неужели опять о меркантильных мотивах думает?
– Я… – я наклонилась совсем близко, так, чтобы чувствовать его дыхание. – Я согласилась потому, что Вальтез… он мне любовь пообещал.
– Что?!
Рык инкуба был отнюдь не радостным. Я и моргнуть не успела, как оказалась распластана на перепачканных мороженым, сливками и прочими вкусностями простынях.
– Какую еще любовь? – процедил инкуб. Он нависал скалой, в глубине алых глаз зарождались молнии. – Я этому проклятому собачнику…
Уф! А Глеб всегда был таким глупым и таким… ревнивым?
– Большую, – не стала лукавить я. Потом приподнялась, лизнула перепачканное шоколадом плечо и добавила: – И грязную.
– Что? – выдохнул Глеб.
– Большую и грязную любовь! – выпалила, давясь смехом.
В спальне повисла тишина, но длилась она недолго. Выражение лица Глеба смягчилось.
– То есть я – твоя большая и грязная любовь?
Надо же! Неужели дошло?
– Выходит, что так.
– То есть ты меня все-таки любишь? – проявил чудеса сообразительности брюнет.
