Карина Демина - Хозяйка Серых земель. Люди и нелюди
Не тает.
Это хорошо, что не тает, это значит, что по следам своим Евдокия вполне выберется из дома. Правда, там, снаружи, ярится гроза. Дом и тот дрожит, принимая удары ветра. А по крыше и вовсе будто призрачный табун пляшет.
А может, и пляшет.
Как знать?
Никак.
Главное, что нельзя оставаться здесь одной, и Евдокия, найдя руку Яськи, сжала ее.
— Не бойся, — прошептала она.
— Не боюсь, — ответила Яська одними губами. — Она не посмеет меня тронуть.
И потрогала цепочку, на которой амулет висел.
И, верно, правду сказала, если Вильгельмина вновь обернулась, и маска ее лица вновь треснула, выпуская наружу откровенную ненависть…
— Ах, у нас так редко бывают гости! — С ненавистью она управилась быстро. И ручкой Сигизмундусовой завладела прочно. И держалась. И держала. И поглаживала. Глядела сквозь ресницы этак многообещающе. — А вы как раз к ужину…
Острый язычок скользнул по верхней губе. И Себастьян с трудом удержался, чтобы не отпрыгнуть. Вот не покидало его ощущение, что на нынешнем ужине он будет не столько гостем, сколько десертом…
— Мы бы…
— Отказ не принимается. — Робкие возражения Сигизмундуса Мина оборвала взмахом руки. — Мои дочери будут так рады видеть вас… а мой сын… ваша кузина довольно мила.
Это Мина произнесла на ухо и громким шепотом.
— Мне кажется, они понравятся друг другу…
— Не уверен, что моя кузина готова… к ужину…
— Глупости.
А дамочка спешила.
И выглядела одновременно и обеспокоенной, и довольной.
— Молодой девушке достаточно естественной красоты, а все эти долгие приготовления, поверьте опыту, удел тех, чья молодость осталась позади…
…и как Себастьян предполагал, собственная молодость Вильгельмины осталась настолько позади, что и воспоминания о ней стерлись.
Но к чему спешка?
И подозрительно… нет, не более подозрительно, нежели все, вокруг происходящее, но вот… могла бы позволить помыться с дороги. Хотя, как знать, может, нынешние обитатели дома особой брезгливостью не отличаются, глядишь, и грязных сожрут, не моргнувши глазом.
Меж тем коридор, который был слишком уж длинен для обыкновенного коридора, а заодно уж петлял, что бешеный заяц, вывел к солидного вида дверям. Стоило прикоснуться к ним, и по дому разнесся гулкий протяжный звук.
— Видите, как раз к ужину и успели… Гарольд терпеть не может, когда кто-то опаздывает, — доверительно произнесла Мина и ручку свою убрала.
Двери распахнулись.
Впрочем, распахивались они довольно-таки неспешно, потому Себастьян и успел разглядеть резные створки их.
— Интересненько… — Он ткнул пальцем в кривобокую фигуру человека, которого демон пытался насадить на вертел. При том вид у демона был не столько грозный, сколько задумчивый; оно и верно, человек растопыривал руки и ноги и вовсе выглядел чересчур уж тощим, чтобы являть собою хоть сколь бы то ни было приличный ужин. — Любопытная тема…
Чуть ниже пара грешников выплясывала на сковородке под присмотром очередной хельмовой твари…
— Ах, это все Гарольд… он у нас несколько… как бы это выразиться… увлечен темой Хельмова царства…
…и хотелось бы знать, с чего вдруг этакое нестандартное увлечение возникло. А в том, что тема сия всецело завладела хозяином особняка, Себастьян не сомневался.
Обеденный зал гляделся несколько экстравагантно.
Стены, расписанные пламенем. И грешниками, которые горели, плясали, убегали от демонов, сбивались в стада… их искаженные, лишенные пропорций фигурки были гротескны, нелепы, но вместе с тем внушали ужас.
Охнула за спиной Яська.
Хмыкнула Евдокия, которая показала редкостную невосприимчивость к прекрасному. А следовало признать, что при всем своем уродстве нынешние картины были прекрасны.
Себастьян замер, разглядывая их.
Хельмовы твари во всем своем многообразии. Криворотые, криворогие, с непомерно длинными конечностями, с рогами и шипами, покрытые чешуей ли, рыбьей ли шкурой или же иной, бугристой, темной. Раззявленные пасти с рядами зубов. Когти. Клыки. Хвосты мантикорьи… кто бы ни сотворил это, он явно знал, о чем пишет.
— А почему они безлики? — К слову, Сигизмундус при всей тонкости своей натуры также остался равнодушен к содержанию полотен, его скорее интересовала внешняя форма, которую он нашел излишне детализированной, но в общем плане чересчур схематичной.
— Потому что истинный грех всегда безлик. — Этот человек выступил из тени.
ГЛАВА 17
Семейные ужины
Родственников я очень любил. Особенно под чесночным соусом.
Из откровений некоего Н., осужденного за преступления столь ужасные, что и газеты писали о них с оглядкою не столько на цензуру, сколько на крепость читательских нервов— Ах, Гарольд, позволь представить тебе наших гостей…
Теперь Мина боялась.
Она прятала страх за улыбкой, за щебетанием светским, которому кто-то другой, может, и поверил бы. Но Себастьян слышал, как быстро-быстро бьется ее сердце. И запах изменился. В аромате болотных лилий проклюнулись ноты каленого железа.
— Сигизмундус… молодой и перспективный ученый…
Гарольд был худ. Изможден. И напоминал Себастьяну не то всех грешников разом — до того размытыми, неясными были черты его лица, — не то демона, ежели б случилось оному по недомыслию, не иначе примерить человеческое одеяние. Следовало заметить, что сие одеяние само по себе было преудивительным. Узкие кюлоты мрачного черного цвета, однако же с бантами из алого атласа. Черные чулки. Черные башмаки, пряжки которых переливались драгоценными камнями. Черный камзол, расшитый красной нитью. И ослепительно-белый тяжелый воротник, каковые носили в позапрошлом веке.
Голова Гарольда была лысой, а бугристый череп — весьма выразительным, куда более выразительным, нежели лицо.
— Сигизмундус, — повторил он имя. — Бросьте, молодой человек. Негоже, попав в чужой дом, представляться украденным именем. О вас могут плохо подумать.
— Разве…
Вялый взмах руки. Пальцы тонкие. А ногти синюшные, как у покойника.
— Себастьян, полагаю, подойдет вам лучше… и уважьте хозяев, милейший князь. Примите свое истинное обличье…
— Вы…
Гарольд поднял руку.
— Не тратьте наше общее время на глупые игры. Или вы и вправду столь наивны, что полагаете, будто здесь вас не знают?
— И чем обязан этакой славе?
Нельзя давать волю раздражению.
— Вы расстроили одну чудесную женщину, а у женщин долгая память… итак, я жду.
Себастьян пожал плечами: почему бы и нет? Он прав, этот человек или нечеловек, — сейчас не самое лучшее время для игр. А забавно выходит… второй раз уж маска подводит.
— Здесь все видится несколько иным, — произнес Гарольд и смежил веки. — Со временем и вы привыкнете…
— А очки вам все равно не идут. — Вильгельмина отступила на шаг.
— Дорогая, ему это прекрасно известно, но наш дорогой гость имеет все основания опасаться… все же у него нет… естественной невосприимчивости к некоторым твоим талантам. Дамы, не стойте в дверях… панна Евдокия, премного рад вас видеть. Яслава…
Церемонный поклон.
Протянутая рука, которую Евдокия сочла за лучшее не заметить.
— И вы опасаетесь… — Данное обстоятельство, похоже, хозяина дома не столько смутило, сколько развеселило. — Что ж, это должно бы польстить… прошу… клянусь остатками души, что в нашем доме вам ничего не грозит.
— А у вас этих остатков… осталось? — уточнила Яслава, которую местная живопись тронула до глубины души.
— Вполне, милостивая сударыня. Хватит, чтобы не рискнуть нарушить подобную клятву… — Он обвел рукой зал. — Мне ли не знать, что происходит с клятвоотступниками.
— И что же?
— О, если вам действительно, — он подчеркнул это слово, — любопытно, то я могу устроить… экскурсию. Кажется, это называется так. Убедитесь, как говорится, воочию…
Убеждаться воочию у Яськи желания не было.
У Евдокии тоже.
Но руку хозяина она проигнорировала, наплевав на все этикеты разом, — все же место не располагало к проявлению избытка манер.
— Что ж… в таком случае предлагаю начать ужин… Мина, где девочки? Сколько раз можно повторять, что нельзя настолько…
— Ах, папа, — дверь отворилась, на сей раз, разнообразия ради, беззвучно, — перестаньте… кому здесь нужны ваши правила?..
Девушку, скользнувшую в комнату — ступала она неслышно, тенью, — несомненно, можно было назвать красивой. Высока. Стройна… и старомодного кроя платье с фижмами лишь подчеркивало тонкую талию ее. Обнаженные плечи были белы, впрочем, как и шея с красной атласной лентой. Лента была узенькой, и Евдокия не могла отделаться от мысли, что это и не лента, но рана.
