Татьяна Андрианова - Хренодерский переполох
— Так это… — Дед Налим задумчиво почесал клюкой затылок, дабы активизировать мыслительный процесс. — Нежить, она же зловредная. Ей главное, чтобы человеку навредить, скотину извести или вообще сожрать. Вот она и отвлекает нас от себя. Наверное, вчера мы ей много крови попортили, и она решила нас с двуипостасными поссорить, а проигравших съесть.
— О-о-о! — Мужчины выдохнули разом, как единое, сильно удивленное существо.
Коварство нежити поражало своим размахом.
— Мало ей, окаянной, что поминки испортила, хрен на нас напустила, так еще и с двуипостасными поссорить хочет! — возмутились в толпе.
— Того и гляди, все огороды хреном зарастут!
— Это все из-за нежити проклятущей!
Мужчины распалялись все больше и больше. Наконец-то виновник всех бед был выявлен и объявлен во всеуслышание. Можно найти его и морду набить, чтобы знал, как простой люд обижать. О том, что Хренодерки оттого и прозывались Хренодерками, что хрена на их земле произрастало немереное количество, благополучно забыли.
— Стойте! — вклинился в грозящее перерасти в массовые беспорядки обсуждение Тарам. — Так ведь в огороде головы ведьма хрен вырастила.
Все дружно воззрились на парня, чем не только изрядно ему польстили, но и смутили. Он нервно икнул, прикидывая пути отступления. Тарам был не такой дурак, чтобы за здорово живешь подставлять лоб под плюхи, предназначенные для нежити.
— А ты ее видел? — ехидно поинтересовался Налим.
— Да! — гордо подбоченился Тарам, твердо решивший стоять на своем, но на всякий случай попятился, чем несколько смазал эффект.
Он действительно видел Светлолику с косой наперевес и втайне гордился, что пережил эту встречу без особых последствий.
— Ты ее слышал? — уважительно поинтересовались из толпы те, кто ночью появился у дома головы слишком поздно, чтобы слышать все подробности происшедшего.
— Да! — еще больше возгордился парень, он ведь даже слова ее Панасу передал.
— А ты ее это… — нерешительно замялись в толпе, подбирая слова, — того… осязал?
— Да! — машинально подтвердил парень, хотя на этот раз точно соврал.
— Да что вы его слушаете?! — хитро прищурился Налим. — Это же парнишка, у него еще молоко на губах не обсохло. Нежити заморочить ему голову — все равно что спину о дерево почесать.
— Точно! — Панас хлопнул себя по лбу и взвыл от боли.
Силы все-таки нужно рассчитывать. С такими ручищами голова вполне мог грести в лодке без весел.
— Это же наверняка нежить была, — добавил он, почесывая пострадавший лоб с явственно проступившим на нем отпечатком собственной пятерни. — Ишь, хитрая бестия! Мы за ней там по лесу гонялись, а она — шасть в село и давай пакостить. Ну, погоди! — погрозил Панас пудовым кулаком в сторону двери. — Уж я до тебя доберусь! Быстро отучу к честным людям приставать. Вот окачу освященной водой с головы до ног, тогда забегает…
Не откладывая дела в долгий ящик, Панас рванул в сторону храма, крепко зажав в вытянутой руке свою кружку с остатками пива, как факелоносец древко факела. Остальные посетители кабака кинулись следом, полностью игнорируя вопли протеста кабатчика и тот факт, что дверь до их стремительного ухода открывалась вовнутрь. Владелец «Пьяного поросенка», лишившись всех емкостей для разлива пива, заметно приуныл и тут же получил весомый шлепок полотенцем от супруги.
— Что же это ты, дурень старый, делаешь? Не успела отвернуться, так у тебя всю посуду дружки твои растащили! Что же мы теперь делать станем? В доме-то ни одной мало-мальски нормальной кружки не осталось. На ярмарку, что ли, теперь за ними отправляться? Это же разорение сплошное! Надо было кружки цепью к бочке приковать, и нехай хлебали бы по очереди. А то на них посуды не напасешься!
Супруга кабатчика — женщина весомых габаритов — своим гневом способна была повергнуть в нервный трепет не только собственного мужа, но и средних размеров медведя, а уж вооруженная скалкой вполне могла заставить дракона если не пуститься в бегство, то отступить точно. Когда она сурово сдвинула брови, муж ощутимо вздрогнул и попытался умилостивить грозную половину, одновременно пятясь в сторону кухни. Женщина снисходительно слушала жалкий лепет супруга ровно до того момента, когда мужчина благополучно исчез за массивной дверью, затем с чувством выполненного долга вытерла руки о домотканый передник, крикнула дочке, чтобы помогала, и принялась за уборку. А то пришли… наследили сапожищами…
Сам кабатчик некоторое время чутко прислушивался к звукам, доносящимся из-за двери, где привычно отодвигалась мебель, ножки столов и стульев шаркали по полу, солома сметалась в кучу, а на ее место женщины щедро сыпали новую. Если неаккуратные посетители вдруг прольют пиво, оттирать пятна с деревянного некрашеного пола гораздо труднее, чем просто смести грязную подстилку. Мужчина вздохнул с облегчением, взгляд его испуганной мышью заметался по полкам, ища среди кухонного скарба более-менее подходящий для святой воды сосуд. Он просто не мог допустить, чтобы все мужское население Хренодерок участвовало в охоте, а он нет. Что он потом внукам скажет, когда придет время рассказывать многочисленным потомкам поучительную быль о сегодняшних приключениях? Жена не пустила? На счастье подкаблучника, у супруги имелась мерная кружка, которой та отмеряла необходимое количество продуктов, когда готовила. Эта замечательная кружка являлась фамильной реликвией, бережно хранившейся в семье и передававшейся по женской линии от матери к старшей дочери. Оно и понятно, стекло — очень дорогой материал, и емкость даже с отбитым краешком стоила для обычного человека дороговато. Кабатчик осторожно снял драгоценную кружку с полки, боязливо перекрестился в сторону двери, вознес краткую молитву Всевышнему и святым, покровительствующим путешественникам. А следом тихо покинул свой родной кабак, бесшумно прикрыв тяжелую деревянную дверь, чтобы супруга не услышала.
Для жреца Гонория утро тоже стало большим откровением. Он как обычно медленно и вдумчиво проводил службу, когда в храм ввалилось мужское население Хренодерок практически полным составом, если не считать детей до пятнадцати лет. Селяне не были совсем безбожниками, но храм предпочитали посещать лишь по субботам и воскресеньям, ну и по большим праздникам тоже, когда работать все равно нельзя. Жрец, столько раз проводивший утреннюю службу, что давно заучил ее наизусть, впервые за последние двадцать лет сбился, закашлялся и некоторое время, к собственному ужасу, не мог вспомнить дальнейших слов, отчего его разобрала такая досада, что он чуть не сплюнул на пол в сердцах. Вовремя удержался. В храме Всевышнего любой плевок — святотатство. Старый жрец судорожно сглотнул и уставился на паству, выпучив глаза, как лягушка в пруду по весне. Знакомые слова так и не шли ни на ум, ни на язык. Во рту предательски пересохло, как у пьяницы после трехдневного загула.
Глядя на быструю перемену в лице Гонория, народ заподозрил неладное и окончательно растерялся. Жреца, того и гляди, хватит удар, а что делать, непонятно — бежать за водой, за ведьмой или за жрецом в соседние Гнилушки, чтобы помог служителю Всевышнего отойти в мир иной без грехов и дум суетных? Если следовать этому перечню, за водой было ближе всего. Колодец находился буквально во дворе храма, но подходящей емкости ни у кого не было. Множество кружек с пивными опивками дружно сочли недостойными жреческого сана. А ну как помрет и перед самой смертью оскоромится хмельным. Да и ведро с колодезного журавля хозяйственный жрец на ночь прятал в сторожку, чтобы не вводить паству и случайно забредших путников в грех воровства. Внушительного размера ключ от хозяйственного помещения старик держал при себе по той же причине. Дверь можно было снести с петель, только об этом никто как-то не догадался.
Ведьма проживала ближе, но никто не знал, живая она или нет, и если живая, в каком состоянии духа лесная отшельница пребывает. Может статься, что встречаться с ней живой гораздо хуже, чем ежели она восстала из гроба при помощи чар откопавшей ее нежити. Светлолика и в хорошем расположении духа кротостью нрава не отличалась, честно считая, что покладистая женщина способна разбаловать окружающих, а их пока баловать не за что. Поэтому все поголовно в Хренодерках точно знали, что тревожить ведьму по пустякам нечего, а лучше всего вообще обходить десятой дорогой, от греха подальше.
Жрец Гнилушек был мужчиной зело строгим, норов имел суровый, под стать Безымянному лесу, и накладывал покаянные епитимьи со щедростью весеннего сеятеля даже на собственных прихожан, а уж по отношению к хренодерчанам расстарается вовсю — в этом сомнений ни у кого не было. Анафема была гарантирована практически всем присутствующим, особенно если Гонорий передумает помирать, и служитель храма Всевышнего из Гнилушек совершит пешую прогулку чисто подышать свежим лесным воздухом, которого, к слову, и в родном селении хоть ведрами употребляй.
