Евгений Новиков - Снежный мальчик
– Слишком сильно толкнула, не удержал, – сказал Ром.
– Да, толкаться она мастерица, – сказал Маятник и, развалясь на стуле, вдруг крикнул. – Эй, Алина, иди-ка сюда!
Ром почувствовал, что в горле у него сразу пересохло. Неотрывно смотрел он на дверь, за которой зазвучали шаги. Дверь открылась, и он увидел девочку лет восьми. У нее были светлые вьющиеся волосы, лукавый остренький подбородок и синие глаза. Она остановилась у порога и посмотрела на Маятника.
– Это моя дочь Алина, – сказал тот, задумчиво поглаживая шею, – Алина, доченька, тут тарелочка разбилась. Будь добра, убери осколки.
"Это не она, – подумал Ром, глядя, на девочку, собиравшую осколки, – совсем не она."
– Сердце ма-а-льчика упа-ало и разбилось, гоп-ца-ца… – пьяным голосом неожиданно запел Маятник.
Девочка собрала осколки и вышла из кухни. Позабыв обо всем, Ром выскользнул за ней в прихожую и, похолодев, увидел, что волосы ее не такие уж светлые, как показалось ему вначале. И совсем не вьются.
Потянуло сырым сквозняком, и Ром заметил, что никакой прихожей уже нет и в помине, и они стоят под длинной, как тоннель аркой, закупоренной с обеих сторон плотным солнечным светом.
Девочка подняла голову, и глаза ее просияли холодным зеленым огнем. Чьи-то пальцы вцепились сзади в волосы Рома, он тряхнул головой, и серое тощее создание беззвучно упало к его ногам. И в тот же миг, а, может, даже чуть раньше он услышал веселые и беспечные голоса Прибамбы и Прибамбасса. Они вошли в тоннель, сопровождая с обеих сторон Пекмату. Ром успел бросить на них лишь короткий взгляд, но этого хватило, чтобы Алина исчезла. На том месте, где она стояла, лежали лишь осколки тарелки из кухни Маятника да ползало странное серое создание.
– Ты знаешь, что это такое? – спросил Прибамба, еще издали указывая на создание пальцем. И хотя этот вопрос был неизвестно к кому именно обращен, Прибамбасс по-военному браво вскинул ладонь к виску и воскликнул:
– Так точно, знаю! Это Пустой Страх. Извольте не беспокоиться!
Серое создание, которое Прибамбасс отрекомендовал как Пустой Страх, испуганно поводило ушастой головой и медленно поднялось на ноги.
– Приказываю окружить его и уничтожить! – зычно скомандовал Прибамба и, схватив ошеломленное создание за шиворот, швырнул его о стену. Впрочем, это не нанесло Пустому Страху, похоже, никакого вреда. Он вошел в стену, как нож в масло и исчез.
– Ладно, пусть убирается туда, откуда пришел, раз уничтожаться не желает, – смягчаясь, сказал Прибамбасс. – А вам, юноша, – тут он посмотрел на Рома, – не пристало якшаться со всякими там…
– Здесь была девочка, дочка Маятника, – перебил его Ром. – Где она?
Голос его прозвучал так странно, что Прибамба и Прибамбасс, раскрывшие было рты для того, чтобы, по своему обыкновению, позубоскалить, только пожали плечами.
Ром взглянул на Пекмату.
– Бедный мальчик, – сказала та и опустила голову.
Глава IX
Особо крепкие щеки
– Ты меня обманула! – вскричал Ром. – Ты сказала, что здесь растут золотые ананасы! А теперь прячешь глаза!
– Я лишь сказала, что иду в ту сторону, где растет золотой ананас, – промолвила Пекмата тихим голосом.
– Он перевернул все с ног на голову! – с нарочитым изумлением воскликнул Прибамбасс и, встав на голову, принялся отчаянно размахивать ногами.
Вокруг него, охая и притворно вздыхая, суетился Прибамба и пытался подсунуть под голову дружка розовую подушку, чтобы ему было мягче стоять. Ром в сердцах толкнул Прибамбасса, и тот, перевернувшись в воздухе, ловко встал обеими ногами на эту подушку.
– Какая дикость, какое варварство становиться на подушку грязными ногами! – закричал Прибамба. – Нет, недаром я придумал про тебя пословицу – посади свинью за стол, она и ноги на стол. Я ее придумал в тот злополучный день, когда пригласил тебя отобедать в моем доме, в лоне моей незабвенной семьи. Помнишь, вражина?
В свою очередь Прибамбасс решительно заявил, что дело обстояло не так, а совсем наоборот и с напускным гневом принялся уличать Прибамбу во всем, что только приходило ему по ходу уличений в голову. При этом оба раскраснелись, размахались руками. Дело шло к потасовке, но тут они в один голос воскликнули: "Да чтоб мне провалиться, если я вру!" и разом провалились.
– А ты знаешь, где растет золотой ананас? – спросил мальчик Пекмату.
– Этого не знает никто, – ответила та.
– Но все знают, что он растет в той стороне, куда мы идем, – сказал крокодильчик и кокетливо повел глазами. – Он всегда там, куда бы мы ни шли.
– Я должен его добыть! – твердо сказал Ром. – И я пойду с вами.
Они вышли из тоннеля на ослепленную солнцем площадь. Она была настолько обширна, что дома на противоположной ее стороне, несомненно, выглядели бы совсем крошечными, если бы только виднелись. Но они не виднелись, потому что площадь в середине была выше, чем по краям, и из-за этой-то ее выпуклости могли выглядывать лишь самые высокие флюгера на самых высоких крышах. Площадь была полна людей и всевозможных созданий, от одного вида которых у обычного человека сердце упало бы в пятки. Но обычные люди не видели их. Занятые своими делами, они сновали по площади, делая покупки в торговых рядах, сидели за столиками многочисленных кафе, беспечно прогуливались, жарко спорили, многозначительно переглядывались. И никто из них не обращал внимания ни на многоголового пятнистого змея, пробовавшего каждого проходящего своими стремительными раздвоенными жалами, ни на двухметровую черную крысу в белом плаще, задумчиво прохаживавшуюся под руку с синелицей девицей, из живота которой торчала чья-то когтистая судорожно сжимавшаяся лапа, ни на рогатого пингвина, хлеставшего по жирным бокам короткими крыльями и изрыгавшего многоногих лягушек с изумрудными хвостами. И каких только еще загадочных и страшных созданий здесь не было! Но люди проходили сквозь них, не подозревая об этом. Иногда сверху раздавался треск, и на площадь падали куски, похожие на слюду или стекло.
– Мир ветшает, – сказал крокодильчик и, подхватив мальчика зубами за воротник, усадил на спину Пекматы, которая двинулась через площадь. – Верхние его сферы разрушаются и стремятся вниз, чтобы заслужить благосклонность госпожи Неи.
При этих словах Ром почувствовал, как Пекмата начала расти вверх и увидел, что возвышение посреди площади, хоть и похоже на бугор, но еще более похоже на яму, каким-то невероятным образом прикинувшуюся бугром.
– Да-да, ты прав, – бодро сказал крокодильчик. – На самом деле это не бугор, а яма. А точнее – зрачок госпожи Неи, в который она следит за всем, что делается наверху. Присмотрись внимательнее к площади и ты увидишь, что вся она – глаз. Бессонный глаз, всегда смотрящий вверх.
Мальчик окинул быстрым взглядом площадь и убедился, что это так. То, что люди принимали за мостовую, было поверхностью громадного желтоватого глаза с черным, как бы вывернувшимся наружу, зрачком посередине.
– Ничего себе! – воскликнул Ром. – Как же это глаз терпит столько всякой всячины на себе? Когда в мой глаз попадает соринка, хочешь – не хочешь – сразу слезы текут, а тут столько всего!
– Настанет день, и глаз закроется. – сказал сзади вибрирующий, как металлическая пластина, голос.
– А что же тогда будет с людьми? – спросил Ром, оборачиваясь. Он думал, что с ним разговаривает крокодильчик – только голос зачем-то изменил —, но тотчас понял, что ошибся.
– С людьми будет то, что они заслужили, – сказал тот же вибрирующий голос из телефонной трубки, висевшей в воздухе.
Ром протянул к ней руку, чтобы взять, но трубка презрительно фыркнула и улетела с видом оскорбленного достоинства. Как ей удалось, не меняя ни цвета, ни формы, показать это оскорбленное достоинство, оставалось только догадываться.
– Что это с ней? – удивился Ром.
– Она гордая, – сказал крокодильчик.
– Гордая? А чего же тогда с первым встречным разговаривала?
– Ты спросил. Она ответила. Но это вовсе не значит, что ее можно хватать! Ты, что же, всех, кто с тобой разговаривает, считаешь возможным тут же хватать?! Тебя, вообще-то когда-нибудь учили правилам приличного поведения?
– Но она же всего-навсего трубка! – рассердился Ром. – Она для того и предназначена!
– Ба! Да ты еще и циник! Час от часу не легче! А что ты знаешь о предназначении, о котором рассуждаешь с таким безрассудством и беспримерной дерзостью?!
Не желая продолжать, как ему казалось, пустые споры, мальчик стал смотреть вниз, где происходило немало весьма занимательного. Во-первых, он заметил, что глаз, который люди принимали за мостовую, постоянно меняется и движется, словно песчаное дно на мелководье стремительной реки. Во-вторых, он понял, что некоторые перемены в нем зависят от людей. По крайней мере, там, где людей было меньше, глаз был зеленее и спокойнее. А там, где людей скапливалось особенно много, и они суетились, глаз подрагивал и светился.
