Феликс Кривин - Жизнь с препятствиями
Писатель Гарий Цыбуляк живет во Франции. Как Тургенев. И также пишет литературные произведения, которые, правда, пока не печатают. До лучших времен. А лучшие времена во Франции все почему-то не наступают.
Когда он жил у себя на родине, там тоже не наступали лучшие времена. Родина была большая, на нее лучшего не напасешься, но она у Гария была не одна. Родины его были расположены по принципу матрешки: сверху самая большая, на весь Союз, за ней родина поменьше, на республику, затем на город, на улицу, на дом, а в самой середке — он, Гарий Цыбуляк, самая родная, самая любимая родина.
Так уже исторически сложилось, что в большой родине было сосредоточено все плохое, поэтому Гарий боролся за независимость родины той, что поменьше, от самой большой. Но когда удалось отделить меньшую родину от большей, оказалось, что все плохое никуда не делось, его даже стало больше, потому что оно сконцентрировалось на меньшей территории.
Тогда Гарий стал бороться за независимость еще меньшей ра-дины от сравнительно большой. Но плохое опять никуда не делось, а сгустилось еще на меньшей территории.
Так доборолся Цыбуляк до самой маленькой матрешки и, спасая ее, уехал во Францию. В тургеневские места. Хотя можно их назвать и гоголевскими местами. Русская литература всегда частично писалась во Франции, так почему бы здесь не появиться и цыбуляковским местам?
Живя в Париже, Гарий часто прогуливался по рю де Ришелье, которая чем-то ему напоминала его родную улицу Ришельевскую. И однажды, прогуливаясь, он встретил Толика с Малой Арнаутской, который метался по французской столице, ища, где бы тут преподавать физику.
Толик был учитель физики, один из лучших в Одессе. Но быть лучшим в Одессе его не устроило. И вот он в Париже. Ампер, Кулон, Гей-Люссак. Супруги Кюри, супруги Жолио-Кюри. Этот город трудно удивить хорошими физиками.
— Гарик, — сказал Толик с Малой Арнаутской, где он тоже в свое время боролся за независимость, — ты знаешь, Гарик, независимость и зависимость — это два полюса одного магнита. Сколько ни дели на части магнит, в нем невозможно отделить положительный полюс от отрицательного. Точно так же и в жизни: положительное нельзя выделить в чистом виде.
Они стояли на рю де Ришелье, тоже, в сущности, улице Ришельевской, которую, однако, никогда не переименовывали в улицу Ленина, поэтому на ней было приятно стоять. Но и немного грустно. Потому что с той, переименованной улицей была связана вся их жизнь, а с этой ничего не было связано.
Связано — это зависимость, не связано — независимость, и в целом они составляют магнит. Но почему-то так получается, что этот магнит тянет тебя в Париж, когда ты стоишь в Одессе на улице Ришельевской, и начинает тянуть в Одессу, едва ты перемещаешься на рю де Ришелье…
Посмертное приглашение Данте Алигьери вернуться на родину
Политические страсти устарели.
Поэтические остаются в силе.
Возвращайся, Данте Алигьери, мы тебя давным-давно простили!
Мы тебя неправильно изгнали, пусть бы оставался ты со всеми. Это мы сегодня осознали, но учти — какое было время!
Гении расплачивались кровью, и кого за них призвать к ответу? Одолело нас средневековье, затравили мы своих поэтов. Сколько их, талантливых и ярких, заклеймить народ поторопился! Был бы у Флоренции Петрарка, но и он в изгнании родился.
Мы отменим твой позорный выезд, все твои скитанья и мученья. Ты ж у нас почетный флорентиец, основоположник Возрожденья! На твоих ботинках много пыли, мир велик, но ты у нас родился. Мы с тобой ужасно поступили, но сегодня мы тобой гордимся.
Отмечаем даты, годовщины… Жаль одно — что наши ротозеи превратили Дантов дом в руины, а не сохранили для музея.
Посмотри, как годы пролетели, но тебя они совсем не старят. Ты такой, как был на самом деле, — самый лучший флорентийский парень.
Ни к чему печалиться о давнем. Вспомни, кто ты есть, откуда вышел! Ты стоишь у нас сегодня в камне, только вот стихов уже не пишешь.
А писал ведь. Как писал ты прежде! Был поэт от Бога, настоящий! Вспомни, как сказал ты о надежде: мол, оставь ее, сюда входящий…
Пусть же торжествует справедливость, пусть в нее Флоренция поверит!
Возвращайся, славный флорентиец! Возвращайся, Данте Алигьери!
Избранные примечания
Эпоха Великого Затемнения. Только великий народ мог пройти через эти великие бедствия, которые он создал сам, своим великим трудом, своим великим умом и талантом.
Как вандалы довели гуннов до нашествия. В наше время трудно поверить, что вандал — это была такая национальность. «Кто вы по национальности?» — «Вандал». — «Да нет, дорогой, вы вандал не по национальности». Песенка такая была, не помню, то ли в пятом, то ли в шестом веке:
Однажды гунн сказал вандалу:
«Никак не можешь без скандалу!»
Вандал взьярился: «Ах ты, лгун!»
«А ты вандал!» — ответил гунн.
Национальность вандал уже тогда воспринималась, как оскорбление.
Легенда о возникновении Дании. Легенды возникают в борьбе с действительностью, пытаясь доказать ей, что она была не права. Действительность редко бывает права, но доказать ей ничего нельзя, ее можно только пережить. Поэтому легенды живут очень долго.
Древний Китай во времени и пространстве. Человек долга человек долго.
Как разрушили Карфаген. Раб может воспитать только раба, даже если сделает его властелином вселенной.
Гробовая гласность. Если б за правду награждали, а не наказывали, сколько в мире было бы правдолюбцев!
Тургеневские места. Счастье никому не открывает лица, и узнать его можно только со спины, когда оно уходит.
Вилка по имени Ложка
Жила-была вилка по имени Ложка
Жила-была вилка по имени Ложка.
Быть может, судьба засмотрелась в окошко,
Быть может, она заглянула в бутылку,
Когда вместо ложки состряпала вилку.
И так это вышло нелепо и глупо,
Что бедная вилка не может без супа,
На щи и борщи проглядела гляделки,
Ночуя и днюя в глубокой тарелке.
И все ж постепенно, от супа к окрошке,
Освоила вилка профессию ложки.
Трудилась на совесть. Лишь то неприятно,
Что все из нее выливалось обратно.
И тут разыгрались вокруг аппетиты:
Да что ж это, братцы? Едим, а не сыты!
И даже, стремясь накалить обстановку,
Один аппетит объявил голодовку.
Такая вот вилка по имени Ложка.
Из ложки такой не накормишь и кошку.
На эту бы ложку накалывать мясо,
Она была б вилкой высокого класса.
Она даже внешне похожа на вилку.
Но просто судьба заглянула в бутылку,
А может, она замечталась немножко,
Когда создавала несчастную ложку.
Но — ложка не ложка — а все же при деле.
Она от работы уже на пределе.
И если покуда не все еще сыты,
То, братцы, умерьте свои аппетиты!
А время беспечно бежит по дорожке
И черпает годы не вилкой, а ложкой,
И черпает счастье не ложкой, а вилкой…
Ну просто не может судьба без бутылки!
Доисторическая история
Гераклит утверждал, что прекраснейшая из обезьян безобразна, если сравнивать ее с родом человеческим. Но это если смотреть из рода человеческого. А если смотреть из рода обезьян?
Когда обезьяна взяла в руки палку, она еще не знала, что палка имеет два конца.
Вот интересно: кого бы выбрала обезьяна, если б выбирала из своей среды человека демократическим путем?
Когда человек пришел к власти, обезьяна ушла в оппозицию. Но время от времени она возвращается, и тогда в оппозицию уходит человек.
Цивилизация развивалась бы намного быстрей, если б первые люди меньше ели друг друга. Но это создавало бы определенные экономические трудности. Когда человек съедает человека, сразу двое перестают хотеть есть. А когда не съедает, оба остаются голодными.
Собственность рождалась в муках, как и все, что рождается на земле. Главная мука состояла в том, чтобы отличить свое от чужого. Чужое нередко больше нравится, чем свое. Еда в чужой тарелке, жена в чужой постели.
Есть у чужого и другие преимущества. О нем не нужно сушить голову, сторожить его день и ночь. А чужие болезни? Чужие неприятности? Нужно ли доказывать, что они намного лучше, чем свои?
Во времена первобытного коммунизма каждый человек на земле был коммунист. Мыслей не хватало, поэтому все коммунисты были единомышленниками.
