Евгений Лукин - Чёртова сова

Бывшие наши республики
брызнули врозь картечисто,
но вновь обретённым Родинам
все преданы аж до писка!
Мы говорим: «прописка» —
подразумеваем «Отечество».
Мы говорим: «Отечество» —
подразумеваем «прописка».

Ты принимаешь новую присягу —
невольный трепет жил.
Трёхцветному служи отныне стягу,
как красному служил.
Поверя в седовласого мессию
и в святость новых уз,
ты точно так же сбережёшь Россию,
как уберёг Союз.

Было чувство пустоты,
были разные мытарства,
но зато, казалось, ты
чем-то лучше государства.
А теперь твердишь одно,
пониманьем убиваем:
«Мы не хуже, чем оно,
обуваем, убиваем…»

Чёрт становится богом, а чёт превращается в нечет.
Говорили: «оазиc», теперь говорят: «солончак».
Или вот саранча… Hу всю жизнь полагал, что кузнечик!
А при виде кузнечика злобно цедил: «Саранча…»
Тут и раньше непросто жилось, а сейчас-то, сейчас-то!..
Ты к нему — с кочергой, а тебе говорят: «Со свечой!»
Бизнесмены! Родные! Кузнечики нашего счастья!
Это ж я по незнанию вас называл саранчой…

Как вышибают клин? Путём иного клина.
А руку моют чем? Как правило, рукой.
Когда во всех полках исчезла дисциплина,
в святых церквах процвел порядок — и какой!
Вы думаете, зря вощёные полы там?
Вы думаете, зря поются тропари?
Плох тот митрополит, что не был замполитом!
И плох тот замполит, что не митрополит!

Ты меня сегодня выпер,
ты со мной не выпил старки,
ты, видать, свихнулся, опер,
по причине перестройки!

Я писал тебе о каждом,
я строчил направо слева.
Hочь висела за окошком,
чёрно-сизая, как слива.

Если кто-то грустен, опер,
и тоска в бровях заляжет
(ты ж меня сегодня выпер!) —
кто тебе его заложит?!

Размагнитились магниты
(ты со мной не выпил старки!) —
прибежишь еще ко мне ты
сразу после перестройки!

Как подумаешь про то, что
водка только для поминок,
на лотках одна картошка…
А теперь — зайди на рынок!
Друзы жёлтые бананов
прямиком из Гваделупы.
И сияют баклажанов
негритянские залупы.
Что ни цитрус — пышет жаром
или нежно-фиолетов.
Очевидно, что недаром
продал ты страну Советов.

Вместо Ленина строго
смотрит мученик-царь.
Все поверили в Бога,
остальное — как встарь.
И о чём ни проси я —
нет участья ни в ком.
Как была ты, Россия,
так и будешь совком.

Вероятно, провал
в головёнке у него —
говорит: не предавал
никогда и никого!
А «телеги» в обком,
подписавши «Краевед»,
кто катил прямиком?
Ну а я уже в ответ…
Ишь цветёт! Анемон!
Хоть бы капельку стыда!
Это я, а не он,
никого и никогда!

Эгоиста эгоист
обвиняет в эгоизме,
обвиняет в карьеризме
карьериста карьерист,
педераста педераст
обзывает педерастом,
и цепляется к блохастым
кто воистину блохаст,
лилипута лилипут
обвиняет в лилипутстве,
обвиняет в проститутстве
проститута проститут,
а который никого
никогда не обвиняет —
пусть отсюдова линяет!
Чтобы не было его!

Разъединственный раз
ты бы рявкнул: «Вы что там горланите?!» —
и велением масс
очутился бы в нашем парламенте.

В напряженные лбы
ты такую речугу им выдал бы,
что хоть на зуб долби,
хоть на мраморе полностью выдолби.

Твой невыспренний слог
изощрила бы правда-скиталица.
Ты бы всё это смог…
Hо не сможешь — язык заплетается.

…Мы из глыбы слепой
обязательно памятник вытешем —
всем, ушедшим в запой
и ни разу оттуда не вышедшим!

Приходило добро с кулаками,
вышибало четыре ребра.
Побреду, упираясь клюками,
в те края, где поменьше добра.
Говорят, что за тем поворотом —
ни борьбы, ни разбитых оков.
А ещё говорят, будто зло там —
безо всяких тебе кулаков…

Вот он лежит, мурло упрятав
в ладони, мокрые от слёз,
лишён Отчизны и нитратов,
миллирентгенов и берёз.
И в полумгле апартамента,
где каждый гвоздик — эталон,
он видит кепку монумента
и отоваренный талон…

Зачем, скажи, крамольну оду
слагал ты, дерзостный юнец?
Ну получили мы свободу —
и осознали наконец,
что только будучи рабами
творили славные дела…
И ловим праздными губами
утраченные удила.

Сограждане! Родимые! Вылазьте!
Мечта воплощена:
одни кругом обломки самовластья —
и наши имена!

У меня и у державы
отношения шершавы,
как наждак или броня.
Рву бородушку скуржаву —
так обидно за державу!
А державе — за меня.

От обиды яснооки,
шлём взаимные упрёки,
как снаряды на Кабул:
кто из нас кого пьянее,
кто из нас кого дурнее,
кто из нас кого обул…

Ответьте мне, уроду,
зачем я отдаю
Россию за свободу,
причем не за свою?
Потом переживаю:
да как же это я?
Свобода-то — чужая.
Россия-то — своя.

История, достойная Рабле:
бросались крысы в водяную муть.
И столько было их на корабле,
что он внезапно перестал тонуть.
Вокруг меня мильён крысиных морд,
и в зеркале такой же мизерабль.
Вот хлынем мы однажды через борт —
тогда, глядишь, и выплывет корабль.

Рынок? Вера? Ни хрена!
Только грозная година
соберёт нас воедино,
как в былые времена.
И, бедою сплочены,
от Европы до Китаю…
Я тебе попричитаю
«Лишь бы не было войны»!

Дорогие мои привереды,
золотые мои правдолюбцы,
дай вам Бог не дожить до победы
долгожданных своих революций!
Лучше вёрсты сибирского тракта,
приговор, пронимающий дрожью,
чем увидеть, как горькая правда,
побеждая, становится ложью.

В упоении правоты,
коль прикажет Россия-Мать,
буду вспарывать животы,
и стрелять, и хребты ломать.
И без разницы: поп-распоп,
инородец или дебил —
буду всех выводить в расход,
кто не слишком ее любил.

Покажите идиота,
чтобы на Руси
ради лжи убил кого-то —
Боже упаси!
Ну и мы, конечно, рады,
что под крик «держи!»
нас убьют во имя правды —
не во имя лжи.