Льюис Кэрролл - Охота на Снарка

И со свечкой искали они, и с умом,
         С упованьем и крепкой дубиной,
Понижением акций грозили притом
         И пленяли улыбкой невинной.

И тогда Барабанщик (и Бывший судья)
         Вздумал сном освежить свои силы,
И возник перед ним из глубин забытья
         Давний образ, душе его милый.

Ему снился таинственный сумрачный Суд
         И внушительный Снарк в парике
И с моноклем в глазу, защищавший козу.
         Осквернившую воду в реке.

Первым вышел Свидетель, и он подтвердил,
         Что артерия осквернена.
И по просьбе Судьи зачитали статьи,
         По которым вменялась вина.

Снарк (защитник) в конце выступления взмок —
         Говорил он четыре часа;
Но никто из собравшихся так и не смог
         Догадаться, при чем тут коза.

Впрочем, мненья присяжных сложились давно,
         Всяк отстаивал собственный взгляд,
И решительно было ему все равно,
         Что коллеги его говорят.

— Чтозагалиматья! — возмутился Судья.
         Снарк прервал его: — Суть не в названьях,
Тут важнее, друзья, сто восьмая статья
         Уложения о наказаньях.

Обвиненье в измене легко доказать,
         Подстрекательство к бунту — труднее,
Но уж в злостном банкротстве козу обвинять,
         Извините, совсем ахинея.

Я согласен, что за оскверненье реки
         Кто-то должен быть призван к ответу,
Но ведь надо учесть то, что алиби есть,
         А улик убедительных нету.

Господа! — тут он взглядом присяжных обвел. —
         Честь моей подзащитной всецело
В вашей власти. Прошу обобщить протокол
         И на этом суммировать дело.

Но Судья никогда не суммировал дел —
         Снарк был должен прийти на подмогу;
Он так ловко суммировать дело сумел,
         Что и сам ужаснулся итогу.

Нужно было вердикт огласить, но опять
         Оказалось Жюри в затрудненье:
Слово было такое, что трудно понять,
         Где поставить на нем ударенье.

Снарк был вынужден взять на себя этот труд,
         Но когда произнес он: ВИНОВЕН! —
Стон пронесся по залу, и многие тут
         Повалились бесчувственней бревен.

Приговор зачитал тоже Снарк — у Судьи
         Не хватило для этого духу.
Зал почти не дышал, не скрипели скамьи,
         Слышно было летящую муху.

Приговор был: «Пожизненный каторжный срок,
         По отбытьи же оного — штраф». —
Гип-ура! — раза три прокричало Жюри,
         И Судья отозвался: Пиф-паф!

Но тюремщик, роняя слезу на паркет,
         Поуменьшил восторженность их,
Сообщив, что козы уже несколько лет,
         К сожалению, нету в живых.

Оскорбленный Судья, посмотрев на часы,
         Заседанье поспешно закрыл.
Только Снарк, верный долгу защиты козы,
         Бушевал, и звенел, и грозил.

Все сильней, все неистовей делался звон —
         Барабанщик очнулся в тоске:
Над его головой бушевал Балабон
         Со звонком капитанским в руке.

И со свечкой искали они, и с умом,
         С упованьем и крепкой дубиной,
Понижением акций грозили притом
         И пленяли улыбкой невинной.

И Банкир вдруг почуял отваги прилив
         И вперед устремился ретиво;
Но — увы! — обо всем, кроме Снарка, забыв,
         Оторвался он от коллектива.

И внезапно ужасный пред ним Кровопир
         Появился, исчадие бездны,
Он причмокнул губами, и пискнул Банкир,
         Увидав, что бежать бесполезно.

— Предлагаю вам выкуп — семь фунтов и пять,
         Чек выписываю моментально! —
Но в ответ Кровопир лишь причмокнул опять
         И притом облизнулся нахально.

Ах, от этой напасти, от оскаленной пасти
         Как укрыться, скажите на милость?
Он подпрыгнул, свалился, заметался, забился,
         И сознанье его помутилось…

Был на жуткую гибель Банкир обречен,
         Но как раз подоспела подмога. —
Я вас предупреждал! — заявил Балабон,
         Прозвенев колокольчиком строго.

Но Банкир слышал звон и не ведал, где он,
         Весь в лице изменился, бедняга,
Так силен был испуг, что парадный сюртук
         У него побелел как бумага.

И запомнили все странный блеск его глаз,
         И как часто он дергался, будто
Что-то важное с помощью диких гримас
         Объяснить порывался кому-то.

Он смотрел сам не свой, он мотал головой,
         Улыбаясь наивней ребенка,
И руками вертел, и тихонько свистел,
         И прищелкивал пальцами звонко.

— Ах, оставьте его! — предводитель сказал.
         Надо думать про цель основную.
Уж закат запылал над вершинами скал:
         Время Снарком заняться вплотную!

И со свечкой искали они, и с умом,
         С упованьем и крепкой дубиной,
Понижением акций грозили притом
         И пленяли улыбкой невинной.

Из ущелий уже поползла темнота,
         Надо было спешить следотопам,
И Бобер, опираясь на кончик хвоста,
         Поскакал кенгуриным галопом.

— Тише! Кто-то кричит! — закричал Балабон.
         — Кто-то машет нам шляпой своей.
Это — Как Его Бишь, я клянусь, это он,
         Он до Снарка добрался, ей-ей!

И они увидали: вдали, над горой,
         Он стоял средь клубящейся мглы,
Беззаветный Дохляк — Неизвестный Герой —
         На уступе отвесной скалы.

Он стоял, горд и прям, словно Гиппопотам,
         Неподвижный на фоне небес,
И внезапно (никто не поверил глазам)
         Прыгнул в пропасть, мелькнул и исчез.

«Это Снарк!» — долетел к ним ликующий клик,
         Смелый зов, искушавший судьбу,
Крик удачи и хохот… и вдруг, через миг,
         Ужасающий вопль: «Это — Бууу!..»

И — молчанье! Иным показалось еще,
         Будто отзвук, похожий на «-джум»,
Прошуршал и затих. Но, по мненью других,
         Это ветра послышался шум.

Они долго искали вблизи и вдали,
         Проверяли все спуски и списки,
Но от храброго Булочника не нашли
         Ни следа, ни платка, ни записки.

Недопев до конца лебединый финал,
         Недовыпекши миру подарка,
Он без слуху и духу внезапно пропал —
         Видно, Буджум ошибистей Снарка!