Льюис Кэрролл - Охота на Снарка

Балабон покачал головой: «Вот беда!
         Что ж вы раньше сказать не сумели?
Подложить нам такую свинью — и когда! —
         В двух шагах от намеченной цели.

Все мы будем, конечно, горевать безутешно,
         Если что-нибудь с вами случится;
Но зачем же вначале вы об этом молчали,
         Когда был еще шанс воротиться?

А теперь — подложить нам такую свинью! —
         Снова вынужден вам повторить я».
И со вздохом Дохляк отвечал ему так:
         «Я вам все рассказал в день отплытья.

Обвиняйте в убийстве меня, в колдовстве.
         В слабоумии, если хотите;
Но в увертках сомнительных и в плутовстве
         Я никак не повинен, простите.

Я в тот день по-турецки вам все объяснил,
         Повторил на фарси, на латыни;
Но сказать по-английски, как видно, забыл
         Это мучит меня и поныне».

«Очень, очень прискорбно, — пропел Балабон.
         Хоть отчасти и мы виноваты.
Но теперь, когда этот вопрос разъяснен,
         Продолжать бесполезно дебаты.

Разберемся потом, дело нынче не в том,
         Нынче наша забота простая:
Надо Снарка ловить, надо Снарка добыть —
         Вот обязанность наша святая.

Его надо с умом и со свечкой искать,
         С упованьем и крепкой дубиной,
Понижением акций ему угрожать
         И пленять процветанья картиной!

Снарк — серьезная дичь! Уж поверьте, друзья,
         Предстоит нам совсем не потеха;
Мы должны все, что можно, и все, что нельзя,
         Совершить — но добиться успеха.

Так смелей же вперед — ибо Англия ждет!
         Мы положим врага на лопатки!
Кто чем может себя оснащай! Настает
         Час последней, решительной схватки!»

Тут Банкир свои слитки разменял на кредитки
         И в гроссбух углубился угрюмо,
Пока Булочник, баки разъерошив для драки,
         Выколачивал пыль из костюма.

Билетер с Барахольщиком взяли брусок
         И лопату точили совместно,
Лишь Бобер продолжал вышивать свой цветок,
         Что не очень-то было уместно, —

Хоть ему Барабанщик (и Бывший судья)
         Объяснил на примерах из жизни,
Как легко к вышиванию шьется статья
         Об измене гербу и отчизне.

Бедный шляпный Болванщик, утратив покой,
         Мял беретку с помпончиком белым,
А Бильярдный маэстро дрожащей рукой
         Кончик носа намазывал мелом.

Браконьер нацепил кружевное жабо
         И скулил, перепуган до смерти;
Он признался, что очень боится «бо-бо»
         И волнуется, как на концерте.

Он просил: «Не забудьте представить меня,
         Если Снарка мы встретим в походе».
Балабон, неизменную важность храня,
         Отозвался: «Смотря по погоде».

Видя, как Браконьер себя чинно ведет,
         И Бобер, осмелев, разыгрался;
Даже Булочник, этот растяпа, — и тот
         Бесшабашно присвистнуть пытался.

«Ничего! — предводитель сказал. — Не робей!
         Мы покуда еще накануне Главных дел.
Вот как встретится нам ХВОРОБЕЙ
         Вот тогда пораспустите нюни!»

И со свечкой искали они, и с умом,
         С упованьем и крепкой дубиной,
Понижением акций грозили притом
         И пленяли улыбкой невинной.

И решил браконьер в одиночку рискнуть,
         И, влекомый высокою целью,
Он бесстрашно свернул на нехоженый путь
         И пошел по глухому ущелью.

Но рискнуть в одиночку решил и Бобер,
         Повинуясь наитью момента
И при этом как будто не видя в упор
         В двух шагах своего конкурента.

Каждый думал, казалось, про будущий бой,
         Жаждал подвига, словно награды! —
И не выдал ни словом ни тот, ни другой
         На лице проступившей досады.

Но все уже тропа становилась, и мрак
         Постепенно окутал округу,
Так что сами они не заметили, как
         Их притерло вплотную друг к другу.

Вдруг пронзительный крик, непонятен и дик,
         Над горой прокатился уныло;
И Бобер обомлел, побелев точно мел,
         И в кишках Браконьера заныло.

Ему вспомнилась милого детства пора,
         Невозвратные светлые дали —
Так похож был тот крик на скрипенье пера,
         Выводящего двойку в журнале.

«Это крик Хворобья — громко выдохнул он
         И на сторону сплюнул от сглазу. —
Как сказал бы теперь старина Балабон,
         Говорю вам по первому разу.

Это клич Хворобья! Продолжайте считать,
         Только в точности, а не примерно.
Это — песнь Хворобья! — повторяю опять.
         Если трижды сказал, значит, верно».

Всполошенный бобер скрупулезно считал,
         Всей душой погрузившись в работу,
Но когда этот крик в третий раз прозвучал,
         Передрейфил и сбился со счету.

Все смешалось в лохматой его голове,
         Ум за разум зашел от натуги.
«Сколько было вначале — одна или две?
         Я не помню» — шептал он в испуге.

«Этот палец загнем, а другой отогнем..
         Что-то плохо сгибается палец;
Вижу, выхода нет — не сойдется ответ», —
         И заплакал несчастный страдалец

«Это — легкий пример, — заявил Браконьер.
         Принесите перо и чернила;
Я решу вам шутя этот жалкий пример,
         Лишь бы только бумаги хватило».

Тут Бобер притащил две бутылки чернил,
         Кипу лучшей бумаги в портфеле…
Обитатели гор выползали из нор
         И на них с любопытством смотрели.

Между тем Браконьер, прикипая к перу,
         Все строчил без оглядки и лени,
В популярном ключе объясняя Бобру
         Ход научных своих вычислений.

«За основу берем цифру, равную трем
         (С трех удобней всего начинать),
Приплюсуем сперва восемьсот сорок два
         И умножим на семьдесят пять.

Разделив результат на шестьсот пятьдесят
         (Ничего в этом трудного нет),
Вычтем сто без пяти и получим почти
         Безошибочно точный ответ.

Суть же метода, мной примененного тут,
         Объяснить я подробней готов,
Если есть у вас пара свободных минут
         И хотя бы крупица мозгов.

Впрочем, вникнуть, как я, в тайники бытия,
         Очевидно, способны не многие;
И поэтому вам я сейчас преподам
         Популярный урок зоологии».

И он с пафосом стал излагать матерьял
         (При всеобщем тоскливом внимании)
Забывая, что вдруг брать людей на испуг
         Неприлично в приличной компании.

«Хворобой — провозвестник великих идей,
         Устремленный в грядущее смело;
Он душою свиреп, а одеждой нелеп,
         Ибо мода за ним не поспела.

Презирает он взятки, обожает загадки,
         Хворобейчиков держит он в клетке
И в делах милосердия проявляет усердие,
         Но не жертвует сам ни монетки.

Он на вкус превосходней кальмаров с вином,
         Трюфелей и гусиной печенки.
(Его лучше в горшочке хранить костяном
         Или в крепком дубовом бочонке.)

Вскипятите его, остудите во льду
         И немножко припудрите мелом,
Но одно безусловно имейте в виду:
         Не нарушить симметрию в целом!»

Браконьер мог бы так продолжать до утра,
         Но — увы! — было с временем туго;
И он тихо заплакал, взглянув на Бобра,
         Как на самого близкого друга.

И Бобер ему взглядом признался в ответ,
         Что он понял душою за миг Столько,
сколько бы он и за тысячу лет
         Не усвоил из тысячи книг.

Они вместе в обнимку вернулись назад,
         И воскликнул Банкир в умилении:
«Вот воистину лучшая нам из наград
         За убытки, труды и терпение!»

Так сдружились они, Браконьер и Бобер
         (Свет не видел примера такого!),
Что никто и нигде никогда с этих пор
         Одного не встречал без другого.

Ну а если и ссорились все же друзья
         (Впрочем, крайне беззубо и вяло),
Только вспомнить им стоило песнь Хворобья
         И размолвки их как не бывало!