Саша Черный - Собрание сочинений. Т. 1

Три экстерна болтают руками,
А студент-оппонент
На диван завалился с ногами
И, сверкая цветными носками,
Говорит, говорит, говорит…

Первый видит спасенье в природе,
Но второй, потрясая икрой,
Уверяет, что только в народе.
Третий — в книгах и в личной свободе,
А студент возражает всем трем.

Лазарь Розенберг, рыжий и гибкий,
В стороне на окне
К Дине Блюм наклонился с улыбкой.
В их сердцах ангел страсти на скрипке
В первый раз вдохновенно играл.

В окна первые звезды мигали,
Лез жасмин из куртин.
Дина нежилась в маминой шали,
А у Лазаря зубы стучали
От любви, от великой любви!..

Звонко пробило четверть второго —
И студент-оппонент
Приступил, горячась до смешного,
К разделению шара земного.
Остальные устало молчали.

Дым табачный и свежесть ночная…
В стороне, на окне,
Разметалась забытая шаль, как больная,
И служанка внесла, на ходу засыпая,
Шестой самовар…

          Генерал от водки,
          Управитель акцизами
          С бакенбардами сизыми,
          На новой пролетке,
          Прямой, как верста,—
Спешит губернатора сухо поздравить
          С Воскресеньем Христа.

          То-то будет выпито.

          Полицмейстер напыженный,
          В регалиях с бантами,
          Ругает коней арестантами,
          А кучер пристыженный
          Лупцует пристяжку с хвоста.
          Вперед — на кляче подстриженной
          Помчался стражник с поста…
Спешат губернатора лихо поздравить
          С Воскресеньем Христа.

          То-то будет выпито.

          Директор гимназии,
          Ради парадной оказии
          На коленях держа треуголку
          И фуражкой лысину скрыв,
          На кривой одноколке,
          Чуть жив,
          Спускается в страхе с моста.
Спешит губернатора скромно поздравить
          С Воскресеньем Христа.

          То-то будет выпито.

          Разгар кутерьмы!
          В наемной лоханке
          Промчался начальник тюрьмы.
          Следом — директор казенного банка,
          За ним предводитель дворянства
          В роскошном убранстве
          С ключами ниже спины.
          Белеют штаны.
          Сомкнуты гордо уста.
Спешат губернатора дружно поздравить
          С Воскресеньем Христа.

          То-то будет выпито!

Шпоры, пачка зубочисток,
Сорок писем от модисток,
Шитых шелком две закладки,
Три несвежие перчатки,
Бинт и средство для усов,
Пара сломанных часов,
Штрипки, старая кокарда.
Семь квитанций из ломбарда,
Пистолет, «salol» в облатках,
Анекдоты в трех тетрадках,
«Эсс-буке» и «Гонгруаз»,
Два листка кадрильных фраз,
Пять предметов из резинки,
Фотография от Зинки,
Шесть «варшавских» cartes postales [23],
Хлястик, карты и вуаль,
Красной ленточки клочок
И потертый темлячок.

Предо мною чьи-то локти,
Ароматный воздух густ,
В бок вцепились чьи-то ногти,
Сзади шепот чьих-то уст:
«В этом месте бас сфальшивил!»
«Тише… Браво! Ш-а! Еще!!»
Кто-то справа осчастливил —
Робко сел мне на плечо.
На лице моем несчастном
Бьется чей-то жирный бюст,
Сквозь него, на сцене, ясно
Вижу будочку и куст.
Кто-то дышит прямо в ухо.
Бас ревет: «О па-че-му?!»
Я прислушиваюсь сухо
И не верю ничему.

Утро. В парке — песнь кукушкина.
Заперт сельтерский киоск.
Рядом — памятничек Пушкина,
У подножья — пьяный в лоск;

Поудобнее притулится,
Посидит и упадет…
За оградой вьется улица,
А на улице народ:

Две дворянки, мама с дочкою,
Ковыляют на базар;
Водовоз, привстав над бочкою,
Мчится словно на пожар,

Пристав с шашкою под мышкою,
Две свиньи, ветеринар.
Через час — «приготовишкою»
Оживляется бульвар.

Сколько их, смешных и маленьких,
И какой сановный вид! —
Вон толстяк в галошах-валенках
Ест свой завтрак и сопит.

Два — друг дружку лупят ранцами.
Третий книжки растерял,
И за это «оборванцами»
Встречный поп их обругал.

Солнце рдеет над березами.
Воздух чист, как серебро.
Тарахтит за водоводами
Беспокойное ведро.

На кентаврах раскоряченных
Прокатил архиерей,
По ошибке, страхом схваченный,
Низко шапку снял еврей.

С визгом пес промчался мнительный
«Гицель» выехал на лов.
Бочки. Запах подозрительный
Объясняет все без слов.

Жизнь все ярче разгорается:
Двух старушек в часть ведут,
В парке кто-то надрывается —
Вероятно, морду бьют.

Тьма, как будто в Полинезии…
И отлично! Боже мой,
Разве мало здесь поэзии,
Самобытной и родной?!

У двух проституток сидят гимназисты:
Дудиленко, Барсов и Блок.
На Маше — персидская шаль и монисто,
На Даше — боа и платок.

Оплыли железнодорожные свечи.
Увлекшись азартным банчком,
Склоненные головы, шеи и плечи
Следят за чужим пятачком.

Играют без шулерства. Хочется люто
Порой игроку сплутовать.
Да жутко! Вмиг с хохотом бедного плута
Засунут силком под кровать.

Лежи, как в берлоге, и с завистью острой
Следи за игрой и вздыхай,—
А там на заманчивой скатерти пестрой
Баранки, и карты, и чай…

Темнеют уютными складками платья.
Две девичьих русых косы.
Как будто без взрослых здесь сестры и братья
В тиши коротают часы.

Да только по стенкам висят офицеры…
Не много ли их для сестер?
На смятой подушке бутылка мадеры,
И страшно затоптан ковер.

Стук в двери. «Ну, други, простите, к нам гости!»
Дудиленко, Барсов и Блок
Встают, торопясь, и без желчи и злости
Уходят готовить урок.

Четыре кавалера
Дежурят возле сквера,
          Но Вера не идет.

Друзья от скуки судят
Бока ее и груди,
          Ресницы и живот.

«Невредная блондинка!»
«Н-дас, девочка с начинкой…»
          «Жаль только не того-с!»

«Шалишь, а та интрижка
С двоюродным братишкой?»
          «Ну это, брат, вопрос».

Вдали мелькнула Вера.
Четыре кавалера
          С изяществом стрекоз

Галантно подлетели
И сразу прямо к цели:
          «Как спали, хорошо-с?»

«А к вам, ха-ха, в окошко
Стучалась ночью кошка…»
          «С усами… ха-ха-ха!»

Краснеет Вера густо
И шепчет: «Будь вам пусто!
          Какая чепуха…»

Подходит пятый лихо
И спрашивает тихо:
          «Ну, как дела, друзья?»

Смеясь шепнул четвертый:
«Морочит хуже черта —
          Пока еще нельзя».

«Смотри… Скрывать негоже!
Я в очереди тоже…»
          «Само собой, мой друг».

Пять форменных фуражек
И десять глупых ляжек
          Замкнули Веру в круг.