Александр Резников - Война за небесный мандат
— …где меньше добычи, чем шума, где в черных лесах готтентот. Но я все равно передумал — поход на восток подождет. Пускай повторяют поэты, твердят наизусть, как пароль — «Пусянь — повелитель планеты!»
И СЕВЕРА НОВЫЙ КОРОЛЬ!
Глава 35. В холодной Японии осень
Один из потомков Ямато[6]
Поправил рубашку на торсе,
И начал письмо с плагиата:
«В холодной Ирландии осень…»[7]
…Я бился на скалах Стратклайда,[8]
Над свежим дыханием бриза,
Так птица летит над Хоккайдо,
И бабочкой кажется снизу.
Досталось от нас на орехи
И пиктам, и бешеным скоттам,
И ржой покрывались доспехи,
Слезами, и кровью, и потом.
Британии павшей огрызки[9]
В котомку укладывал нищий,
Я видел соленые брызги,
Где ветер пронзительно свищет.
Вкусившие крови и плоти,
Нас бритты загнали в болото,
Их было четырнадцать сотен —
Нас было три сотни всего-то.[10]
Нас было три сотни всего-то,
Их — толпы баронов и сквайров,
Я был самурай Минамото,
Что бился под знаменем Тайра.[11]
Я бился у края вселенной,
Там диск закруглялся планеты,
Что скажет божественный тэнно,[12]
Когда не узнает об этом?
Был мой господин похоронен,
Казнен по навету в доносе,
Я бедный изгнанник и ронин,[13]
Но кто-то меня переносит![14]
Никто не ударился в поиск,
Никто обо мне не заплачет,
Вступил в императора войско —
Назвался солдатом удачи.
Прекрасен, как солнечный Будда,[15]
Высок, словно башни Ангкора![16]
Я имя его не забуду,
Он был Imperator Scottorum.[17]
Разбивший вечерние страны,
Где трупы повисли на кольях,
Он мог заменить Ханумана[18]
На светлом небесном престоле.
И даже античные боги
Ему отбивали поклоны!
Убийца — убивший немногих,
Но он-то убил миллионы…
Держава становится шире,
Но где-то исчезла Свобода…
Я помню все двадцать четыре[19]
Войною пропитанных года.
Который страшнее и хуже
В истории той многоглавой
Из двух переполненных дюжин —
Слезами и потом кровавым?
Я к битве готовился честной,
Но кто-то меня переносит!
Вам что, до сих пор не известно?!
В ХОЛОДНОЙ ИРЛАНДИИ ОСЕНЬ!!!
Интерлюдия-5. Год Деревянной Обезьяны
— Как ты сказал, «маузер»? — переспросил Пусянь, доставая пистолет из деревянной кобуры. — Какой тонкий и нежный механизм. Но мои китайские мастера и не на такое способны. Вот только этот рычажок я попрошу сделать покрупнее…
«Боги и демоны Патруля!» — ужаснулся связанный по рукам и ногам Эверард. — «Что я натворил! Теперь Пусянь, оснащенный нашим оружием, повернет назад, легко одолеет монголов и снова станет императором Китая! Через триста лет Колумб откроет Америку и обнаружит здесь…»
Прогремел выстрел. Пуля угодила в котелок, мирно качавшийся над костром, и расплескала кипящую воду.
— Ага, понял, — кивнул Пусянь. — А если повернуть вот здесь…
«Меня сошлют на отдаленную планету!»
Грянула целая очередь. В конце концов, это был «маузер» 712-й модели.
— Ничего себе, — удивился Пусянь.
«И на отдаленной планете меня будет встречать наместник Пусяня, первого Императора Галактики!»
— Эти монголы такие зануды, — пожаловался Пусянь.
«Они будут преследовать Пусяня и на отдаленной планете!»
— А твоему другу мы поставим памятник, — покосился Пусянь в сторону Джека Сандовала. — Даже больше, мы его посмертно обожествим. Или назначим императором… как ты сказал? Америки? Да, Америки. Посмертно.
— В этом конфуцианцы не знали себе равных, — прохрипел наконец-то разлепивший губы Эверард. — Раздавать посмертно императорские и королевские титулы, это надо же. Пепреплюнули все известные и неизвестные мне наградные системы.
— Так мы и при жизни можем, — отозвался Пусянь. Покопавшись в сумке, он извлек подаренный патрульными атлас на китайском языке. — Мир еще больше, чем мы думали! Выбирай. Вот эта огромная страна на самом юге, окрашенная в белый цвет. Нан-Дзи-Жоу, — прочитал он по складам.
— Антарктида, — машинально перевел Эверард.
— Там должно быть очень тепло, — заметил Пусянь.
Эверард скривился.
— Зубы болят? — участливо спросил беглый император.
— Такой пошлой шутки я не слышал с 1944 года, — неохотно ответил Эверард.
— С какого года? — не понял Пусянь.
— Год Деревянной Обезьяны, — тоскливо уточнил Эверард.
— Варвары, — презрительно процедил император.
Интерлюдия-6. Пусянь против Муссолини
На краешке света, в угрюмой долине,
В тени вулканических скал,
Сражались герои — Пусянь с Муссолини —
И кто-то из них проиграл.
Пусянь был пришелец из древней эпохи,
Он был узкоглаз и суров,
Его не страшили фашистские лохи,
«Наследники римских орлов».
Свирепый клинок был откован в Дамаске,
Инцест воплощенный и Секс,
Трещали стальные фашистские каски,
Мозги превращались в бифштекс.
Узрев, как ужасен в бою император,
Бенито дрожащей рукой
Схватил пистолет-пулемет Фонтберната —
И снова отправился в бой.
Свинцовые пули жужжали как осы,
Пощады не знал «Фонтбернат»,
И время пришло отвечать на вопросы
«Что делать?» и «Кто виноват?»
Ну кто виноват? Дураки и дороги,
Известная эта беда.
(От битвы проснулись подземные боги —
Их будят везде и всегда).
И бабочки крылья в резиновой ленте
Мелькают, зовут на борьбу,
И сразу из двух пистолетов Глизенти
Пусянь открывает стрельбу.
Приятно, опять пригодились трофеи,
Пусянь на гашетки нажал —
И пули пробили аорту злодея,
И дуче на землю упал.
Могила в степи — вот такая картина.
Над ней возвышается гриб.
Он мог быть владыкой страны Сан-Марино,
Но в битве с Пусянем погиб.
Выходит на брег победитель — и взору
Его приоткрылся пейзаж:
Армада стальных крейсеров и линкоров,
И в каждом — стальной экипаж.
На флагмане том, опираясь на бортик,
И крепко держась за штурвал,
Стоял флотоводец по имени Хорти,
Он был сухопут-адмирал.
А в трюме его, перевязанный леской,
И с кляпом вонючим во рту,
Валялся кровавый палач Антонеску,
Последний румын на борту…
…Ступайте, ищите, не знайти покоя!
Найдите в сплетениях строф
В двадцатом, в тринадцатом веке героев,
Злодеев и просто козлов.
Не этот, который рифмуется с «Таллинн»,
Не тот, где последняя «я»,
Но были другие из бронзы и стали!
О них не напомнить нельзя!
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
Примечания
1
An.
Foule Diuell, For Gods sake hence, and trouble vs not,
For thou hast made the happy earth thy Hell:
Fill'd it with cursing cries, and deepe exclaimes:
If thou delight to view thy heynous deeds,
Behold this patterne of thy Butcheries.
Oh Gentlemen, see, see dead Henries wounds,
Open their congeal'd mouthes, and bleed afresh.
