Ибрагим Абдуллин - Поднять на смех!
Ханиф, уже полностью освоившись в роли будущего хозяина дома, подсел ко мне и обрадованно затараторил, то и дело широко обводя рукой богатое убранство комнаты. Прерывал свою болтовню Ханиф только тогда, когда в комнату входила накрывавшая на стол Хадича.
Вскоре пришел отец девушки, и мы, познакомившись с ним, уселись пить чай.
— Картым[6], — начала разговор мать, — вот пришли дочку нашу сватать…
Но Хадича, как показалось вначале, застеснялась и перевела разговор на другую тему:
— Папа, послушай, что я сегодня записала на магнитофон.
Девушка подошла к магнитофону, а сама потихоньку подмигнула матери.
Мы с достоинством пили чай и слушали приятный мужской тенор в сопровождении инструментального ансамбля. В конце музыка закружилась, как вихрь, смолкла, и стало слышно, как тихо шуршит магнитофонная лента.
Отец невесты поднял рюмку. Ханиф, видимо, хотел провозгласить тост с намеком на помолвку, но не успел и рта раскрыть, как его же голос совсем с другой стороны сказал:
— Это мне нравится, ничего…
Да, с этой минуты началось что-то ужасное. Магнитофон, укради его шайтан, записал все то, что мне говорил Ханиф, пока Хадича с матерью были на кухне!
— Да, это мне очень нравится, — продолжал голос Ханифа.
— Девушка? — Это был мой голос.
— Какая девушка! Мне любая жена сойдет. Мне квартира нравится, квартира! Себе мы возьмем самую большую комнату. Мебель только нужно будет поменять. Холодильник отправлю в деревню — что, директор себе новый не купит? Машина у тестя хорошая… О, я тебя досыта покатаю! Права у меня есть, а тестю поставлю бутылку — и машина полностью моя. Да, и моторная лодка есть! Будем по Волге гонять! Все! Женюсь!
Услышав все это, Ханиф залился краской и опрометью выбежал вон.
В доме установилась мертвая тишина. Удивленные хозяева смотрели на меня, широко открыв глаза. Первой не выдержала Хадича. Она прыснула, а затем расхохоталась во весь голос. Тут же к ней присоединились мать и отец.
Конечно, мне было бы лучше провалиться сквозь землю, но пришлось последовать примеру Ханифа, и я пулей выскочил из комнаты.
Перевод с татарского А. Ячменева.
МУСТАЙ КАРИМ
НАСМОРК
С вечера, когда ложились спать, матушка Шамсинур была в порядке — вся при себе. Пошевелив губами, выпустила она заблудившуюся во рту молитву, и сама, словно топленое масло в тесто, утекла в сон.
Поутру же встала и тонко, проникновенно чихнула три раза. После этого всласть попила чаю. Тут опять вроде бы как в носу защипало. Тогда она еще чихнула. Два раза. И сама себе пожелала:
— Будь здорова, Шамсинур!
Больше в этот ранний час событий не было.
Зайдя к Баллыбанат-старушке за наперстком, она возьми и скажи:
— Простыла я, кажись, соседушка… — И, словно в подтверждение, тоненько чихнула. Всего-то один раз.
Баллыбанат этому сообщению не особенно удивилась.
— Скажи снохе, пусть баню истопит да пару веников распарит, — посоветовала она. — И хлещи себя в оба веника сразу, пока душа в гости не соберется. А придешь домой, лезь под тулуп, что от старика остался, и чаю с душицей и медом попей — чтоб пар из-под тулупа повалил. Да ты и сама знаешь, не сегодня белый свет увидела.
На том, может, и порешили бы, да, как на грех, вмешалась Гайша, сноха Баллыбанат:
— А свекровь-то у меня — консерватор! Там, значит, корабли в космос запускают, а здесь — банная каменка, березовый веник, душица? Устарело! Невежество это. Ты бы, свекровушка, постыдилась такие советы человеку давать. Пенициллин, аспирин, амбулатория, доктор… Вот как теперь нужно!
От этой сношенькиной отповеди Баллыбанат, устыдившись своего консерватизма, шмыгнула в другую комнату. А матушка опять чихнула.
— Вот видишь, — сказала сноха-новатор, — и сама так думаешь. Надо тебя сейчас же в медпункт отвести.
Гайша глянула в окно. Мимо, стоя в санях, гнал на рысях пятнадцатилетний Ишмурза. Постучав кулаком по раме, сноха остановила его. Ишмурза осадил лошадь и побежал в избу.
— Посади-ка ты, Ишмурза, матушку Шамсинур в сани и отвези в Армак, в медпункт. Если там болеть не оставят, привезешь обратно. Тут три километра всего-то.
Ослушаться Ишмурза не посмел. Муж-то у Гайши кто? Бригадир. А сама Гайша, стало быть, кто? Бригадирова жена.
Матушка сидит посередке, а с двух боков две молоденькие девушки в белых халатах — одна веснушчатая, другая смуглая. Под мышкой у старушки градусник — правой рукой крепко прижала левый локоть к боку.
Девушки спрашивают по очереди:
— Сколько вам лет, бабушка?
— Шестьдесят девять. Бог даст, и семьдесят стукнет скоро.
— Кто еще дома болен?
— Слава тебе, господи, все здоровы. И дома, и по хозяйству все в порядке. И скотина благополучно зимует. Когда корма есть, чего бы ей не зимовать? Кормов нынче хорошо выдали. Слов нет, в добром теле скотинушка зимует. И ягнятки, словно мячики, так и прыгают. Пестрая овечка нынче трех принесла. Все, все здоровы…
— А малые дети в доме есть?
Таким вниманием матушка довольна. «Какие воспитанные, заботливые, приветливые…» — думает она про себя.
— Хвала аллаху, полон подол. Какой же дом без детей? От двух сыновей восемь внуков. Озоруют, конечно… Мальчишки ведь, что с них возьмешь. Вон у соседа Миндияра дети свою бабушку и знать не хотят и в грош не ставят…
— Какими болезнями в детстве болела, бабушка?
— Ой, деточка, ах, медовый твой язык, даже о детских ведь моих годах расспросит, дай бог тебе счастья! Меня маленькую, дочка, никакая хворь не брала. Очень я живая была. В семь лет пряжу пряла, в девять холсты ткала. Меня и замуж-то выдали — от игрушек оторвали. Такие были времена, и не вспоминай…
Ишмурза сидит в сторонке. Только иной раз кашлянет в кулак, чтобы напомнить матушке: я тут, дескать, жду, и лошадь на улице стынет.
Веснушчатая девушка берет у бабушки из-под мышки градусник.
— Какая странная, скрытая болезнь! — огорченно качает она головой. — Гляди, какая коварная, даже температуры не дает. Тридцать шесть и девять. Где болит-то?
— Вроде бы суставы начинают ныть.
Смуглая морщит лоб:
— Мы такую болезнь лечить не умеем, бабушка… Придется тебя в районную больницу направить.
— Последнее средство, — вздыхает веснушчатая.
Матушка Шамсинур в упрямицах никогда не ходила.
— Как скажете, вы люди ученые, — тут же соглашается она. — А я на подъем легкая. Поехали, Ишмурза, белый свет повидаем. Зимнее путешествие — само по себе целое зрелище. — И тут она чихает в два приема пять раз. Три раза размеренно и еще два быстро вдогонку.
Матушка надевает шубу, заматывается в шаль. Ишмурза, натянув кожаные рукавицы, хлопает ими друг о друга: нам, дескать, все нипочем, куда хотим, туда и едем. А сам искоса бросает взгляд на девушек.
Те выписывают направление и суют бабушке в руку.
За Армаком дорога расходится на две стороны. Правая — в райцентр. На дощечке написано: «12 км». Та, что влево припустила, — в город. До него — «15 км».
На развилке Ишмурза с лету осаживает лошадь.
— Матушка, — говорит он, — одежда у нас справная и деньги в кармане есть, на калач хватит. Может, сразу в город махнем? Всей-то разницы — три километра. Пегой кобыле это раз плюнуть. Прямо к профессору пойдем.
— Городская дорога поровней будет… Люди ездят, а мы что?
И пегая кобыла сворачивает на городскую дорогу.
Возле кабинета врача сидят матушка Шамсинур — опять с градусником под мышкой, и беспечный Ишмурза — блестя значком ГТО. Вид у него: нам все нипочем, эка невидаль — город!
Сестричка расспрашивает, сколько лет бабушке, где болит, чем раньше хворала, как здоровье домашних. На каждый вопрос матушка отвечает обстоятельно: и соседей, и родственников, и свойственников — всех помянет..
Сестра смотрит на термометр:
— Тридцать семь и четыре. Температура немного повышенная.
— Повысится. В дороге, кажется, спину немного прохватило.
Врач вызывает матушку в кабинет. Она не показывается долго. Наконец выходит. Следом — сам врач. На пороге он дает последнюю консультацию:
— Баня бар?
— Бар, бар. Прошлый год сын построил. Пар такой — треш-шит!
— Березовый веник бар?
— Бар, бар. Сама вязала.
— Тулуп бар?
— Бар, бар. Старик помирал, хороший тулуп оставлял.
— Душица бар?
— Бар, бар. Хорошая душица. Все соседи бегут ко мне, просят.
— Мед бар?
— Бар, бар. Ты, доктор, умный, как соседка Баллыбанат, — матушка ласково хлопает врача по спине. — Сам простудишься — приезжай! Сноха баню истопит, я за тобой мальца пришлю, — она кивает на Ишмурзу.
