Антология - Русская эпиграмма второй половины XVII - начала XX в.

Зол ты, друг! Зла жена, дети злы, зла сватья;
Правда, игумен каков, такова и братья.

Хоть глотку пьяную закрыл, отвисши зоб,
Не возьмешь ли с собой ты бочку пива в гроб?
И так же ли счастлив мнишь в будущем быть веке,
Как здесь у многих ты в приязни и опеке?
Никак там твой покров<и черт и>сатана?
Один охотник сам до пива и вина,
Другой за то тебя поставит в аде паном,
Что крюком в ад влечет, а ты — большим стаканом.

Одна с Нарциссом мне судьбина,
Однака с ним любовь моя:
Хоть я не сам тоя причина,
Люблю Миртиллу, как себя.

Ты тверже, нежель тот металл,
Который в стену ты заклал.

На белых волосах у Аппия зима,
И лето на глазах, горящих от вина;
Как пьет, то по носу фиалки расцветают
И точно тем весны средину представляют;
Как в осень, щеки все брусники полны зрелой.
Не всяк ли видит год изображен тут целый?

Иные петлею от петли убегают
И смертию себя от смерти избавляют.

Не всяк ли говорит: я даром не труждусь
И даром ничего не дам, и в том божусь.
То правда, и мое в том мнение согласно,
Но даром хоть никто, а многие напрасно.

Дивишься, что не дам тебе стихов моих?
Боюсь, чтобы ты мне не подарил своих.

В тополовой тени гуляя, Муравей
В прилипчивой смоле увяз ногой своей.
Хотя он у людей был в жизнь свою презренный,
По смерти в янтаре у них стал драгоценный.

На что мы плачемся, когда терпим беды́?
Пронзенная земля дает свои плоды.

Зачем я на жене богатой не женюсь?
Я выйти за жену богатую боюсь.
Всегда муж должен быть жене своей главою,
То будут завсегда равны между собою.

Когда себя хранил от яду Митридат,
По вся дни принимал в своей он пище яд.
Ты, Цинна, у себя всегда недоедаешь
И тем предостеречь себя от гладу чаешь.

           Женился Стил, старик без мочи,
           На Стелле, что в пятнадцать лет,
           И, не дождавшись первой ночи,
           Закашлявшись, оставил свет.
           Тут Стелла бедная вздыхала,
Что на супружню смерть не тронута взирала.

Отмщать завистнику меня вооружают,
Хотя мне от него вреда отнюдь не чают.
Когда Зоилова хула мне не вредит,
Могу ли на него за то я быть сердит?
Однако ж осержусь! Я встал, ищу обуха;
Уж поднял, я махну! А кто сидит тут? Муха!
Коль жаль мне для нее напрасного труда,
Бедняжка, ты летай, ты пой, мне нет вреда.

Безбожник и ханжа, подметных писем враль!
Твой мерзкий склад давно и смех нам и печаль;
Печаль, что ты язык российский развращаешь,
А смех, что ты тем злом затмить достойных чаешь.
Наплю́ем мы на страм твоих поганых врак:
Уже за двадцать лет ты записной дурак;
Давно изгага всем читать твои «синички»,
«Дорогу некошну», «вонючие лисички».
Никто не поминай нам подлости ходуль
И к пьянству твоему потребных красоуль.
Хоть ложной святостью ты Бородой скрывался,
Пробин, на злость твою взирая, улыбался:
Учения его, и чести, и труда
Не можешь повредить ни ты, ни Борода.

Случились вместе два Астронома в пиру
И спорили весьма между собой в жару.
Один твердил: земля, вертясь, вкруг Солнца ходит;
Другой, что Солнце все с собой планеты водит;
Один Коперник был, другой слыл Птоломей.
Тут повар спор решил усмешкою своей.
Хозяин спрашивал: «Ты звезд теченье знаешь?
Скажи, как ты о сем сомненье рассуждаешь?»
Он дал такой ответ: «Что в том Коперник прав,
Я правду докажу, на Солнце не бывав.
Кто видел простака из поваров такого,
Который бы вертел очаг вокруг жаркого?»

Мышь некогда, любя святыню,
Оставила прелестный мир,
Ушла в глубокую пустыню,
Засевшись вся в голландский сыр.

Брат был игрок; нельзя сестрице не крушиться,
И льзя ли унимать его ей укрепиться,
Когда он день и ночь без милости мотал?
«Уж пол-имения ты, братец, проиграл,—
Журила игрока сестра и вопрошала: —
Дождусь ли, чтоб тебе игра противна стала?»
Брат ей ответствовал: «Как станешь отставать,
Сестрица, от любви, закаюся играть,
И в постоянстве жить потом мы будем оба».
Сестра ему на то: «Мотать тебе до гроба!»

Скупой окраден был и чуть не удавился,
Что части своего богатства он лишился.
Поиман вор и то в допросе показал,
Что у скупого он пятьсот рублев украл.
Пятьсот рублев нашлись. Вор знал, как тот смущался,
И что в удавку он без памяти бросался.
И как невольнику скупой наш говорил:
«Имением моим ты петлю заслужил»,
Тот отвечал ему: «Быть так, я в этом грешен.
Да ты за деньги сам страшился ль быть повешен?»

Восстал незапно вихрь, а в злую ту погоду
Скупой вез все свои монеты через воду.
Жестокий лодку вихрь вверх дном перевернул:
Едва-едва скупой тут сам не утонул;
Однако он спасся, тотчас его поймали,
Да денежки его, что ни было, пропали.
Не разорился он — все деньги те в реке:
Всё им равно лежать, что там, что в сундуке.

Клеон раскаялся, что грабил он весь свет,
Однако ничего назад не отдает.
Так вправду ли Клеон раскаялся иль нет?

Коль в винность я, мой свет, тебе чрез это впал,
Что дерзостно тебе «люблю тебя» сказал,
Так тем же и меня за то ты накажи,
И что тебе сказал, то мне сама скажи.