Игорь Губерман - Шестой иерусалимский дневник (сборник)
в себе я сам копал годами.
564
Всегда приходит Новый Год,
неся подарки дорогие —
освобожденье от невзгод
и их замену на другие.
565
Я слишком щедро облучён
и до сих пор ещё болею;
рак безусловно обречён,
а я, быть может, уцелею.
566
Когда-то даже в пору повзросления
мы духом были – мелкие клопы,
забуду ли я муки вылупления
из дьявольски уютной скорлупы?
567
Нас давит жизнь густой нагрузкой,
однако дней тяжёлых между
мы все на выпивку с закуской
имеем право и надежду.
568
К себе забавно присмотреться,
поскольку с миром наши трения
то затевает ум, то сердце,
а то – разлад пищеварения.
569
Не просто я утратил пиетет
к ума и интеллекта обаянию,
а странный ощутил иммунитет
к любому постороннему влиянию.
570
В организме поближе ко дну —
разных гадостей дремлет немало,
начинаешь лечить хоть одну —
просыпается всё, что дремало.
571
Я наслажусь ещё не раз
гулящей мысли выкрутасами,
жизнь хороша и без прикрас,
но обаятельна – прикрасами.
572
Хотя исход у всех – летальный
и не бывает исключений,
однако этот путь фатальный
прекрасен массой приключений.
573
Легко и по книгам надёргать цитаты,
и всюду истории устные:
мечты и надежды – легки и крылаты,
а сбывшись – хромые и грустные.
574
Среди крутого мироздания
так рад я личному присутствию,
что к людям полон сострадания,
а сам себе я не сочувствую.
575
На грешный рай земных утех
ещё кошу я светлы очи,
а вон у этих и вон тех
на даже глянуть нету мочи.
576
К Богу я не лезу с панибратством,
а играть с Ним – дело не простое:
чтобы заниматься святотатством,
надо тонко чувствовать святое.
577
Если вдруг пошла потеха,
плавя лёд и ржавя сталь,
возраст людям – не помеха,
а досадная деталь.
578
Гибкость, лёгкость и живучесть
лжи, растёкшейся в повсюдную,
обещает миру участь
огорчительно паскудную.
579
Зная дело вдумчиво и туго,
правку исповедуя дальнейшую,
я совсем не чувствую испуга,
если написал херню полнейшую.
580
Учти, Господь: я не оратор
и ни к чему не призывал,
я лишь убогий литератор
и стих мой личный завывал.
581
Нет, я не о Толстом сейчас толкую,
со многими случалось это так:
великие несли хуйню такую,
которой постеснялся бы мудак.
582
В истории ничто уже не внове,
а было столько лжи и столько фальши,
что слышится в любом высоком слове
звучание запачкавшихся раньше.
583
Российские евреи жили сочно,
как будто долго спали и проснулись,
копалась ими умственная почва,
а к пахотной – они не прикоснулись.
584
Исконным занимаясь женским делом
и полные законной женской гордости,
девицы всех мастей торгуют телом,
жалея, что товар – со сроком годности.
585
История животна и растительна,
копируя бездушную природу,
однако же злопамятна и мстительна —
в подобие двуногому уроду.
586
Моё живое существо
уйдёт из жизни утолённой
и обратится в вещество
породы неодушевлённой.
587
Забавно остывает голова,
когда она работала весь день:
кипят ещё какие-то слова,
но смыслы заволакивает тень.
588
Мне если кто и ненавистен,
то проповедник заводной:
мне прописных высоких истин
уже не надо ни одной.
589
Что-то я из рюмочного текста
вышел в непонятное теперь:
то ли среди мудрых жажду места,
то ли мне в склероз открылась дверь.
590
Нам ещё охота свиристеть,
бравыми прикинувшись парнями:
крона продолжает шелестеть
над уже усохшими корнями.
591
Моё глухое беспокойство,
когда на девок я гляжу, —
весьма сомнительного свойства,
и я в руках себя держу.
592
Обидно, что с огранкой мастерства,
когда уже всё выделкой покрылось,
уходит легковейность естества,
которое шампанским пузырилось.
593
Легко реальность подменив,
тактично, гибко и сердечно
в картину мира входит миф
и поселяется навечно.
594
Мне многое сегодня очевидно,
целебный опыт жизни мной добыт:
ведь нас лягают больно и обидно —
всего лишь обладатели копыт.
595
Забавно, что былое нам открыто
не настежь и отнюдь не поминутно:
всё то, что совершалось шито-крыто,
и помнится сегодня крайне смутно.
596
Ещё о преимуществах лежания:
покой теперь надёжен и упрочен,
а в мысли стало больше содержания,
поскольку лёжа взгляд сосредоточен.
597
Когда всё хрупко, слякотно и зыбко,
и ждать чего угодно можно вдруг,
случайного попутчика улыбка —
отменно упрочняет мир вокруг.
598
Я не умею обижаться,
но все попытки усмиряю:
своей судьбой распоряжаться
я и судьбе не доверяю.
599
Когда бежишь – горят подмётки,
и плещет алчности волна,
то бедной совести ошмётки
болят, как целая она.
600
Всюду мудрецов сейчас – несметно,
я хоть не завистник, но обидно:
лично я умнею незаметно,
и пока что этого не видно.
601
К любой судьбе готовы смолоду,
в совсем негожую погоду
мы с решетом ходили по воду —
и приносили эту воду.
602
Слиянья полного не ищет
моё с евреями единство,
и я в духовной даже пище
люблю умеренное свинство.
603
Я давно простился с лицемерием
и печалюсь, глядя в небосклон:
к Богу мы относимся с доверием,
большим, чем заслуживает Он.
604
Создатель, дух даря творению
и научая глину жить,
способность нашу к озверению
навряд ли мог предположить.
605
Одну мыслишку изреку,
мне поделиться больше нечем:
не ставьте рюмку дураку,
он вам испортит целый вечер
606
Науку вольно жить в неволе
мы самодельно проходили,
довольно часто ветра в поле
искали мы – и находили.
607
Я не питаю подозрения
насчёт размеров дарования,
мои пустые умозрения —
души угрюмой пирования.
608
Меня постигло озарение,
зачем лежу я так помногу:
лень – это чистое смирение,
и этим я любезен Богу.
609
Был озарён я где-то в тридцать
высоким чувством непорочным,
что нежелание трудиться
бывает пламенным и прочным.
610
За то ещё ценю свою свободу,
что вижу без полемики и прений
желудочно-кишечную природу
у множества духовных воспарений.
611
Ничтожный островок в сухой пустыне
евреи превратить сумели в сад,
и чудо это всажено отныне
в арабский гордый ум, как шило – в зад.
612
Едва лишь я умру – с кем не бывало? —
душа метнётся в небо прямиком,
а сброшенное ею покрывало
окажется дурацким колпаком.
613
Еврейской мысли ход текучий
ввиду высокой вероятности
всегда учитывает случай
большой внезапной неприятности.
614
Однажды гуси Рим спасли
от чужеземного коварства,
за что их жарить отнесли
на пир во славу государства.
615
Полон я глубокого почтения
к автору, навязанному мне:
книга изумительна для чтения,
третий день я плаваю в гавне.
616
И я, слабея в час дурной,
писал серьёзнейшую скуку,
но чувство жанра, правя мной,
немедля сковывало руку.
617
Я чувствую ко всем благоволение,
и умного хвалю, и дурака,
и только вызывает изумление,
что крылышки не чешутся пока.
618
Обязан если прихоти Творца
распущенностью духа моего,
не должен я до смертного конца
обуздывать и сдерживать его.
619
Хотя мой ум весьма ничтожен,
но в нём шумит разноголосица:
туда словарь какой-то вложен,
и много слов на волю просится.
620
Всегда в конце удавшейся пирушки
мы чувствуем, рассудку вопреки,
что мы – не у судьбы в руках игрушки,
а сами – удалые игроки.
621
Не стану глупо отпираться я —
да, страх ползёт, как нервный зуд,
меня страшит не операция,
а то, что там они найдут.
622
Вот мистики простейшие уроки:
душа зовёт в минутную отлучку,
и полностью законченные строки
текут через меня под авторучку.
