Игорь Губерман - О выпивке, о Боге, о любви
просить остерегаюсь потому,
что многие в морали упущения
грехами не покажутся Ему.
* * *Философ я куда как небольшой,
однако же людей встречал я многих
и думаю, что Бог снабдил душой
не каждого из мыслящих двуногих.
Заметен сквозь любую декорацию
характер нашей связи с небесами:
Творец изобретает ситуацию,
а мы её расхлёбываем сами.
Творец в порыве милости и благости
являет нам порой расположение:
страдания меняются на тягости,
а рабство – на всего лишь унижение.
Создатель беседует с нами
на сленге божественных жестов:
циклоны, торнадо, цунами
слышнее и внятнее текстов.
Всё, что написано пером
и Богу может быть приятно,
Харон уносит на паром
и доставляет аккуратно.
Версии, гипотезы, теории
спорят о минувшем заразительно,
истинную правду об истории
знает только Бог. Но приблизительно.
Земное благоденствие вкушая,
клубится человеков толчея,
все заповеди Божьи нарушая,
но искренне хвалу Ему поя.
Я не мыслитель, а простак,
однако зоркий наблюдатель:
порой грехи прекрасны так,
что их одобрил бы Создатель.
И я б молился, веря истово,
знал, почему и что грешно,
боялся помысла нечистого…
И Богу было бы смешно.
Я сколько б ни шутил, но в самом деле
у Бога я в финансовой опале,
и рядом деньги как ни шелестели,
к моим рукам никак не прилипали.
Моя догадка, внятная уму,
кого-то приведёт, возможно, в ярость:
мы живы до сих пор лишь потому,
что Богу интересна наша старость.
Нет ничего на свете гаже,
чем рано руки опустить,
а если нас Господь закажет,
Он должен нас оповестить.
Ангелы, они же ангелицы,
голуби почтовые у Бога,
запросто умеют превратиться
в нищего у нашего порога.
Прошлый век обнажил нам немного
то, что смутно в сознании плавало:
стало трудно уверовать в Бога
и нельзя не уверовать в дьявола.
Хоть Бога я душой не принимаю,
однако в силу этого плебейства
с Него я и ответственность снимаю
за все многовековые злодейства.
Как бы мы Творца ни уважали,
мелкие земные головастики,
но в Его великие скрижали
многое закралось из фантастики.
Людей весьма скептически любя,
я думаю, что дело в малой малости:
нас Бог лепил подобием себя —
лишёнными сочувствия и жалости.
Увы, нам очень мало что понятно,
поэтому и вздохи льются вечно
про то, что мудрость Бога необъятна,
однако же весьма бесчеловечна.
Течёт за поколеньем поколение,
творя молитвословное холуйство,
а Бог не отвергает поклонение,
но втайне обожает богохульство.
Не имея к Богу доступа
и ввиду Его отсутствия
крайне глупо ждать от Господа
милосердного сочувствия.
По всем сегодняшним итогам
я нервом чувствую сердечным:
Господь ютится в том немногом,
что в нас осталось человечным.
Творец создал так много тварей,
своим потворствуя фантазиям,
что меркнет звёздный планетарий
перед земным разнообразием.
Про Еву и Адама помнить вечно
Творец нас очень строго обязал,
простив за это нам чистосердечно,
что мы произошли от обезьян.
Творец не лишён интереса,
глядит Он и думает: бля,
убойная сила прогресса
растёт на планете Земля.
Создатель выпьет рюмку лишнюю —
и струны щиплет мировые,
под эту музыку неслышную —
все наши пляски моровые.
Между рожденьем и кончиной,
в любой из жизни день и час
необходимо быть мужчиной,
Бог это очень ценит в нас.
Любимый у Творца эксперимент —
менять земной истории течение,
и лучший в этих играх инструмент —
общественное умопомрачение.
Дорога в рай
Краткое уведомление о шести последующих главах
С душой стеснённой и трепещущей приступаю я к теме, о которую веками истачивали перья самые разнообразные умы – от отцов церкви (и не одной) до святых отшельников, об этом размышлявших в часы отдыха от ловли акрид, которыми они питались. Все их рассуждения, правда, столь же для нас проблематичны, как само питание акридами. Это ведь очень мелкие и юркие кузнечики; некий дотошный энтомолог посчитал, что для их ловли в количестве, достаточном для пропитания, отшельник должен был тратить двадцать четыре часа в сутки – делается непонятным, откуда брал он время для молитв и размышлений. Тем не менее все эти люди очень много (и веками) думали о наших грешных душах, а точнее – о грехах, сопутствующих нашему земному прозябанию. Сегодня очень интересно поговорить о том, что же именно мы нарушаем, начиная с тех заповедей, что даны были еврейскому народу на горе Синай.
Самую первую – о признании лишь единого Бога и о поклонении исключительно Ему – я обсуждать не буду. И не только потому, что это мне не по уму и не по чину, но ещё и потому, что веру почитаю делом чисто личным и интимным. Из того, что вижу я вокруг, лишь наши ортодоксы настолько изобильно – всей своей одеждой – выставляют для всеобщего обозрения свои религиозные предпочтения. Не мне их обсуждать, хотя их очень жаль в жару. А ещё кто-то замечательно заметил, что такой заядлый вид наших ортодоксов – это очень веский аргумент в пользу существования Бога, ибо ни эволюция, ни естественный отбор такого сочинить не в силах. Словом, это мы пропустим, разве что почтительно заметив удивительную штуку: чем величественней достижения науки, тем более куце и неприкаянно выглядит крикливый атеизм.
Не произносить имя Господа всуе, то есть попусту, напрасно и походя, – завет забавный именно ввиду его напрасности: мы то и дело поминаем имя Бога безо всякой к этому необходимости и даже более того – не замечая, насколько машинально мы это делаем. В русском языке это отчасти произошло с весёлым именем Пушкина («А кто платить будет? Пушкин?»).
Соблюдение субботы, предназначенной исключительно для отдыха, – завет замечательный, и лично я в субботу ничего не делаю с тем бо́льшим удовольствием, что в этот день не чувствую вины за своё стабильное безделье, растянувшееся и на все другие дни недели. Тут как раз беда у людей, истово верующих, ибо еврею невыносимо трудно целый день прожить в предписанном кругу субботних разрешений и запретов, в силу чего именно религиозные евреи в этот день обманывают Бога ещё напористей и хитроумней, чем в другие дни. Так, нельзя, например, ехать в этот день. А если дела сложились так, что ты в субботу ещё едешь в поезде? Прикажете выходить? Конечно нет. Но жена приносит тазик с водой, вы опускаете в этот тазик ноги в ботинках, и всё в порядке, потому что плыть – можно. Нельзя ничего переносить из дома в дом. А как же жить? И несколько домов окутывают ниткой – теперь это одно помещение, и дела не будут прерываться. Ухищрениям такого рода нет числа, они описаны множеством свидетелей, участников и наблюдателей. Ибо чем выше, глуше и прочней стена любого запрета, тем изящнее и многочисленней просверленные в ней дыры и лазейки.
Почитание отца и матери – нужнейшее для человечества предписание, и, чтобы ничего не сказать лишнего, я предлагаю просто вспомнить каждому (и не расстраиваться, вспомнив), как мы в молодости относились к этому завету. О чём впоследствии, добавим к нашей чести, горько сожалели.
Следующим произнесено невыполнимое: не убий. А как же вся история человечества? И даже те из нас, кто этого не делал лично, столько соучаствовал (а Уголовный кодекс соучастие трактует как участие) во всём, что совершало его время, – уж лучше это упустить из обсуждения.
На горе Синай нам было сказано довольно кратко: не прелюбодействуй. О том, как это огорчило именно евреев, существует множество анекдотов. Но спустя столетия Сын Божий на горе Фавор полнее растолковал это печальное запретное предписание, сказавши так: «Всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своём». И мышеловка захлопнулась. Ибо представить себе мужчину, не смотревшего на женщин с вожделением, означает представить себе не мужчину, а женщину – да и те, бывает, смотрят на других феминок с вожделением.
Но вообще Нагорную проповедь я буду обсуждать мало, ибо призыв возлюбить ближнего своего исполнить я не мог настолько, что испытывал порою прямо противоположное чувство. Меня очень успокоил один мудрый мой приятель, вот какую мысль изрекший: «Возлюби ближнего своего, как он тебя, – и вы квиты».