Герберт Уэллс - Собрание сочинений в 15 томах. Том 10
Он поднялся, подошел к куче хлама и с живым любопытством стал разглядывать ее сокровища. Поднял какой-то овдовевший башмак, взвесил на руке.
Вдруг он швырнул его наземь и помчался обратно в деревню.
У него родилась мысль, вернее, две: как достать узелок и как быть с башмаками… Только бы удалось! В сердце мальчика мощными крылами забила надежда.
Воскресенье! Магазины закрыты. Новая помеха. Об этом он позабыл.
Только дверь трактира была стыдливо приотворена, будто совсем и не приглашала, а так, приоткрылась воскресным утром, чтоб вскоре окончательно захлопнуться. Но — увы! — в трактиры мальчикам доступа нет ни в воскресенье, ни в будни. Да там и не сыщется то, что ему нужно; это есть в магазине, в обыкновенном магазине. Вот он как раз перед ним, и дверь не заперта! Желание раздобыть хоть какой-нибудь сверточек заставило Билби переступить порог. Ставни в лавке были по-воскресному закрыты, и в помещении царили сумрак и прохлада; даже самый воздух — обычный воздух бакалейной лавки, пропитанный запахом сыра, сала и свечей, тихий и мешкотный, тоже был напоен воскресной прохладой, точно вздумал отдохнуть здесь денек в праздничном наряде. Добродушная женщина, облокотясь о прилавок, разговаривала с другой женщиной, худощавой и изнуренной, державшей в руке узел.
Они явно говорили о чем-то важном и сразу же смолкли при появлении Билби. Ему так хотелось получить необходимое, что он совсем перестал глядеть букой. Казался добрым и кротким, услужливым и почтительным. Значительно моложе своих лет. Умиленно смотрел. Вел себя, как полагается благовоспитанному мальчику.
— Мы нынче не торгуем, мальчик, — сказала добродушная женщина.
— Ах, пожалуйста, сударыня… — умоляюще проговорил он.
— Сам знаешь, сегодня воскресенье.
— Ах, пожалуйста, сударыня, дайте мне какой-нибудь старый лист бумаги, пожалуйста.
— Для чего тебе? — спросила добродушная женщина.
— Кое-что завернуть, сударыня.
Она подумала немножко, и природная доброта взяла верх.
— Большой тебе кусок? — спросила она.
— Да, пожалуйста, сударыня.
— Оберточной?
— Да, пожалуйста, сударыня.
— А бечевка у тебя есть?
— Тесемка, — отвечал Билби, роясь в кармане штанов. — Вся в узлах. Ничего, я обойдусь.
— Возьми-ка лучше кусок крепкой бечевки, детка, — сказала добродушная женщина, теперь ее щедрость не знала границ. — И сверток у тебя получится красивый и аккуратный…
Когда, к радости кочевниц, Билби вернулся, в фургон была уже впряжена белая лошадь и Уильям, тугоухий и нескладный субъект неопределенного возраста с большим, похожим на клюв носом, втаскивал корзину с чайной посудой и тихонько ворчал, что путешествовать в праздник нечестиво и безнравственно.
— Я же говорила, что он придет, — объявила неприметная леди.
— Взгляните, какой у него крохотный сверточек, — промолвила актриса.
Сверток его и впрямь был невелик — ведь, по чести сказать, в нем только и было, что жестянка, пара старых башмаков да пучок травы, аккуратно сложенные и тщательно завернутые, но все равно торчавшие углами; Билби нес свой пакет с большой осторожностью.
— Послушай, — начала было леди в войлочной шляпе и осеклась.
— Дик, — сказала она, когда он подошел к ней поближе, — где же твои башмаки?
— Ах, пожалуйста, сударыня… — проговорил Удалец-молодец, — их отдали в починку. Отчим думает, что, может, вы все-таки согласитесь взять меня. Говорит, башмаки я смогу купить себе из жалованья…
Леди в войлочной шляпе поглядела на Билби с каким-то сомнением, очень его встревожившим, и он с трудом поборол отчаяние.
— А мамы у тебя нет. Дик? — спросил вдруг чарующий голос. Его обладательнице были свойственны приступы внезапной любознательности.
— Она… в прошлом году…
Матереубийство всегда было трудным делом. К тому же, поймите, он так старался, а синяя птица все равно ускользала из рук. Да еще в этом милом голосе было столько жалости, столько сочувствия! Билби закрыл лицо рукавом и залился горючими слезами…
Всех трех кочевниц охватило желание приласкать мальчика и помочь ему забыть свое горе…
— Все обойдется. Дик, — сказала леди в войлочной шляпе, похлопывая его по плечу. — Какие-нибудь башмаки мы тебе завтра достанем. А сегодня придется тебе посидеть рядом с Уильямом, поберечь ноги. Будешь заезжать с ним на постоялые дворы…
— Как легко утешается юность! — сказала пять минут спустя неприметная леди. — Поглядеть сейчас на мальчика, так и в голову не придет, что он видел горе.
— А теперь лезь на козлы, — сказала леди, которая была у них за старшую. — Мы пройдем полем, а потом присоединимся к вам. Уильям, ты понял, где нас ждать?
Она подошла ближе и прокричала:
— Ты понял, Уильям?
Уильям как-то загадочно кивнул.
— Чай, не пень, — буркнул он.
Женщины удалились.
На прощание актриса ласково бросила мальчику:
— Не горюй, все будет хорошо. Дик.
Он уселся на козлах и после всего, что было, старался сохранить вид Дика-сиротки.
«Знаком ли вам запах вересковых полей? Жили вы когда-нибудь кочевой жизнью? Случалось ли вам во время странствий заводить разговор с цыганами в овеваемых ветрами вересковых пустошах дома и на чужбине? Случалось ли вам бродить широкими большаками, а на закате раскидывать палатку у быстрого ручья и готовить себе ужин при свете звезд на костре из сосновых веток? Ведом ли вам крепкий, без сновидений, сон бродяги, который в ладу с самим собой и со всей вселенной?»
Кто из нас ответит утвердительно на эти вопросы Клуба любителей туризма?
Между тем каждый год зов дорог и обаяние книг Борроу[6] выманивает на лоно природы из благоустроенного, но сложного мира цивилизации какое-то число фантазеров, и они живут в палатках, и разъезжают в фургонах, и порой возятся с хитроумными приспособлениями для готовки на свежем воздухе. В такое путешествие надо пускаться с большими надеждами и запасом душевной бодрости. Это испытание дружбы, которое выдержит не всякий, и в целом большое удовольствие. Жизнь на вольном воздухе по большей части сводится к мытью посуды и беспокойным поискам места, где вам позволят разбить лагерь. Вы узнаете, как богат и обилен наш мир зеваками и как легко обойтись без многих вещей, которые продаются в бакалейных лавках…
Радость подобного бытия — в его отрешенности. Утро, светит солнышко, и вы можете ехать, куда вздумается, по тенистой дороге. У вас есть все что нужно. Ваш фургон поскрипывает рядом с вами. Вы живете не в гостиницах, не в домах; у вас свой кров, своя община, вы — государство в государстве. В любую минуту можно свернуть на поросшую травой обочину и объявить: «Вот мой дом, покуда не сгонит здешний владелец!» В любое время — если только вам удастся сыскать Уильяма и он не заупрямится — вы впряжете лошадей и двинетесь дальше. Перед вами весь мир. Вы вкушаете безмятежность улитки.
Вдобавок ко всем этим утехам у двух из трех кочевниц были свои, особые радости. Они обожали Мадлен Филипс. Она не только была на редкость хороша и обаятельна, но и славилась этим; она обладала самой неотразимой в глазах женщин прелестью — очарованием успеха. Теперь подруги завладели ею. Их пример опровергал старую теорию, будто женщины не умеют дружить и им не о чем разговаривать. У каждой была в запасе куча милых и остроумных рассказов, а когда они не болтали, то что-нибудь пели. К тому же они отдыхали от «своих мужчин». Они прекрасно без них обходились. Доктор Баулс, супруг леди в войлочной шляпе, пребывал в Ирландии, а мистер Гидж, повелитель неприметной леди, играл в гольф в Сэндуиче. А Мадлен Филипс, разумеется, была только рада вырваться из толпы обожателей, которые вечно вокруг нее увивались…
И все же на четвертый день каждая стала подумывать, что не худо бы завести какого-нибудь помощника, особенно для мытья посуды, но предпочитала молчать, и тема эта ощутимо притаилась где-то за их милыми и веселыми разговорами, подобно молчаливой черной реке, катящей свои воды под ажурным мостом. При всей их беззаботной веселости у каждой было странное чувство, будто другие не очень внимательно ее слушают и половина ее стараний пропадает даром. Мадлен теперь реже улыбалась; по временам она была почти безучастна, и Джуди приберегала чуть не все свои шутки и остроты к тому времени, когда они проезжали через деревни. Миссис Гидж была, по-видимому, менее чувствительна. Она затеяла написать об их странствиях книгу, в которой живо и увлекательно, со спокойным юмором и изяществом будут рассказаны их веселые приключения. Мужчины ее книжку прочтут. Эта мечта поддерживала тень улыбки на ее устах.
Уильям был плохим слушателем. Он прикидывался глухим и не поднимал глаз. Ничего не желал видеть. Казалось, он нарочно не смотрит по сторонам, точно боится что-нибудь заметить, — так мужчины в церкви бормочут молитву себе в шляпу. Впрочем, однажды Джуди Баулс уловила фразу-другую из его монолога.
