Борис Привалов - Веселый мудрец. Юмористические повести
Нестерко оглянулся и увидел маленькую, босую, в серой посконной рубашке девочку, которая испуганно стояла посреди зала. Очевидно, она вошла через боковую дверь и не думала здесь кого-нибудь встретить.
— Не бойся! — стараясь говорить как можно нежнее, манил девочку Трясун. — Я хочу с тобой выпить. И с ворожеем. Будем втроем пить!
Девочка медленными шажками, словно птичка под взглядом змеи, подвигалась к Трясуну.
— Люблю, когда дети пьяные, — хихикнул Трясун в ухо Нестерку. — Паны о мужицких детях забывают. А если всех детей мужицких собрать да потом выкупа у отцов-матерей потребовать? А? Сколько наживем на этом?!
Трясун уже изготовился схватить девочку. Но Нестерко сильно ударил своим дубовым посохом по его руке.
Девочка шарахнулась в сторону.
— А-у! — по-собачьи взвыл писарь.
Нестерко схватил его за ворот, приподнял над креслом.
— Давай сюда суму, гниль!
Трясун только глаза пялил да головой мотал. Нестерко свободной рукой вынул из-за пазухи писаря суму, достал из нее свернутую трубочкой бумагу.
— Говори, гниль, это загольевских мужиков прошение? Говори, не то убью! — прошептал Нестерко.
— Оно… оно, — пролепетал Трясун. — Только душу отпусти… Глаза-то знакомые… Знаю я тебя… А-а, Римша!
Произнеся это имя, писарь вздрогнул, словно его ударили, рванулся из рук Нестерка с такой силой, что грохнулся на пол, ногой задев ведро с пылающей горилкой. Горящий синим пламенем ручей побежал по полу.
— А-а! — вдруг пронзительно закричал Трясун. — Римша!
Слуги в углу вскочили на ноги и уставились на языки синего пламени.
— Римша! — продолжал вопить Трясун, уползая в угол к пустым бадейкам.
— Пожар! — завопили слуги и бросились во внутренние покои.
Нестерко спокойно миновал комнаты, спустился по лестнице, вышел на крыльцо. Бричка стояла наготове. Кучер озабоченно спросил:
— Ну как?
— К бабке Акулине! — влезая в бричку, сказал Нестерко.
— Значит, дело! — улыбнулся кучер. Он тронул коня, но тот уже натянул поводья: — Горит, никак?
Нестерко взглянул на дом. Из высокого окна второго этажа тянулась синеватая струйка дыма.
— Постой-ка, — сказал Нестерко.
Вдруг яркий огонь весело полыхнул во все окно, лизнул карниз и выскочил на свежий воздух.
— Девочка там чья-то бродит, — соскочил с брички Нестерко, — спасать надо! Возьми-ка бумагу да вези ее к Акулине. Будет время — за мной приезжай…
И он бросился в дом.
Кучер спрятал бумагу, огляделся — дворня еще ничего не заметила. Уже занялись черные окна во втором этаже, повалил дым.
— Эх, милый! — хлестнул коня кучер.
Вылетая из ворот усадьбы, хлопец в полглаза увидел, как к дому со стороны псарни и конюшни бежали люди.
…Панский дом вспыхнул, будто его подожгли сразу со всех концов. Старое сухое дерево запылало дружно. Словно нарочно подул ветер, и огонь перекинулся на конюшню, на псарню. Уже дымились крыши коровника, свинарника, сараев.
Дворня толпилась в нерешительности. Протрезвевшие слуги выскакивали из окон первого этажа. Большинство мужчин было отправлено Трясуном из имения на различные работы сразу же после поминок, а те несколько слуг, которые остались, едва держались на ногах от выпитой горилки.
Простоволосая босая женщина рвалась из рук дворовых девушек, кричала истошно.
— Она в саду работала, а ее меньшая бегала-бегала возле, да в панский дом и зашла, — объяснял кто-то. — Сгорит теперь дочка…
— Где ж ее найдешь в таком дымище-то, — говорили люди, — не войти, не пробраться…
Трясуна никто спасать не собирался. Слуги же все успели выбежать из огня и довольно спокойно смотрели, как горит панское добро.
— Крик я слышал, — рассказывал один из слуг, — будто Римша в доме. Сам не видел, а крик был.
— Чего Римше делать там?
— А бумага? Новому пану челобитная?
В крайнем окне второго этажа, откуда дым еще едва струился, показалась мужская фигура с девочкой на руках.
Толпа ахнула, говор стих.
Незнакомый чернобородый мужик одной рукой прижимал к груди девочку, а другой держался за косяк окна.
— Сено несите! — закричал кто-то — Давай сена! Человек десять бросилось к сараю, возле которого стоял неразгруженный воз с сеном.
Еще человек десять бросились к возу и подвезли его под самое окно.
Чернобородый мужик прижал к себе девочку и прыгнул на сено.
— Детонька моя! — бросилась простоволосая женщина к девочке. — Солнце мое!
Она ловко, как кошка, вскарабкалась на воз и схватила дочку. Чернобородый мужик сошел с воза, зашатался и упал на землю. Его окружила дворня.
— Угорел! Эвон как дымищем от него несет! — сказал кто-то.
— Может, это сам Римша? — перекрестилась одна из женщин.
— Ты что ж, Римшу забыла? — удивился кто-то. — Его же дом от тебя третий! Римша русый, льняной даже! А этот…
Чернобородый открыл глаза — они у него были голубые, как будто в них отражалось небо, в которое он смотрел. Потом вдруг глаза приняли озабоченное выражение, он пошевелил рукой, ощупал свитку.
— Деньги! Деньги где?! — воскликнул чернобородый, хотел подняться, но глаза его помутились, и он снова без памяти упал на землю.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
АИСТЫ ВОЗВРАЩАЮТСЯ
Свой дом милей чужих хором.
Белорусская пословица.Нестерка на руках вынесли за ограду усадьбы, но копоть и хлопья сажи or горящего панского дома продолжали падать и там.
— Бричка пана Кузьмовского! — закричал кто-то из мужиков.
Но вместо ясновельможного пана из брички, кряхтя и охая, выбралась с помощью седого мужика шептуха бабка Акулина. Люди расступились. Кучер и седой мужик подвели бабку к лежащему на почерневшей от сажи траве Нестерку.
— Сейчас она его сразу поднимет, — сказала простоволосая женщина с девочкой на руках.
Бабка села рядом с Нестерком, наклонилась к его уху и начала шептать:
— Сигала жил, сигала нет, сигала здесь, сигала в дверь… сигала жил, сигала нет, сигала здесь, сигала в дверь…
Нестерко зашевелился, открыл глаза. Акулина продолжала шептать.
Нестерко улыбнулся широко и радостно:
— Я-то думаю; что такое? Или на том свете уже? Нет, слышу: «сигала жил»! Значит, здесь я… Вылечила меня, бабка!
Нестерко сел.
— Угорел ты, — пояснила бабка. — От дыма.
— Да, голова что-то болит, — согласился Нестерко. — Ну и научилась ты ворожить, Акулина!.. Ого, и кучер здесь!
Вдруг Нестерко вспомнил что-то, руки его зашарили по свитке.
— Не ищи, — сказала Акулина, — пропажа твоя вот она. — И бабка протянула Нестерку завернутые в чистую тряпицу деньги.
— Наворожила! — пряча драгоценную тряпицу поглубже за пазуху, удивился Нестерко. — Спасибо…
— Ты бумагу-то передал ему, — кивнула на кучера Акулина, — а деньги в ней, внутри свитка, оказались. Запихнулись нечаянно. Развернули мы ту бумагу — ан в ней подарок. Я и подумала: не те ли, щенячьи…
— От всего села — поклон! — сказал седой мужик и стал на колени. — Спас ты нас, Нестерко!
— Ну ладно! — Нестерко, охнув, встал сам и помог седому подняться. — Если мужики друг другу помогать не будут, их всех поедом съедят…
Бабка вынула из складок юбки клочок бумаги, испещренный какими-то цифрами и буквами. На ленточке, приклеенной к бумажке, болтался круглый образок.
— Возьми грамотку ворожейную, — просительно молвила Акулина. — Не обижай меня, старуху, Нестерко! Всю ночь рисовала. Помогает от беса, пана и худого глаза.
— Ну, раз и от беса, — улыбнулся Нестерко, — тогда пригодится! — И он бережно спрятал грамотку.
— Стражники едут! — закричали мальчишки.
— Я тут останусь, — зашептала бабка Акулина, — а ты, Нестерко, поезжай скорей. Ни пуха ни пера!
Нестерко влез в бричку, откинулся на мягкую спинку сиденья так, чтобы встречные не видели, кто едет в панской повозке. Кучер лихо присвистнул, и конек помчался по дороге в Заголье.
Стражники едва успели поклониться промчавшейся бричке, даже не рассмотрев, сидел в ней пан или нет,
…Через день Нестерко — все такой же чернобородый и черноголовый — был на условленном с цыганом месте.
— А ты красивый стал, смоляной! Молодой стал! Два дня жду тебя! — сказал цыган, сверкая зубами. — Старики кричат: «Продавай коней, и так на них убыток большой». А я ждал — знал, что ты придешь, кум!
Нестерко отдал деньги, которые долго, всем табором пересчитывали цыгане, получил в каждую руку по узде. Кони были красивые, статные. Вокруг собрался народ. Купцы судили да рядили, для какого барина покупается упряжка.
Нестерко сел верхом и, придерживая второго коня в поводу, поскакал.
За селом его остановил какой-то всадник.
