Евгений Комарницкий - Эныч
— …о бабах… то есть, о женщинах говорил, по-иностранному тоже…
— С кем? — справляется Степанчук. — Долго говорил?
— Минуту, наверно. С очкариками какими-то.
— На иностранцев похожи? — спрашивает Дельцин.
— Похожи.
— О чем он говорил с тем, — вмешивается Плухов, — который на фотографии?
— О водке. О «Старорусской».
— А может быть, о старой России? Прежний режим восхвалял?
— Может быть. Но точно сказать не могу.
— Тот, с фотографии, что сказал этому?
— Дал какое-то указание. А потом, вечером, того милиция в вытрезвитель забрала.
Генерал оглядывает коллег.
— Есть еще вопросы?.. У вас, капитан? Дельцин делает отрицательный жест.
— Ну, — говорит Степанчук «опоре», — до семи отдохнешь и — на пост.
— Товарищ майор, не могу я столько. Голова болит. У столба все да у столба, — жалуется «опора».
— Ты за что зарплату получаешь? — одергивает жалобщика Степанчук. Человек-опора исчезает.
Майор склоняется к моргающему Тульскому, приподнимает за волосы голову. Тянет:
— Хоро-ошую маскировку выбрал на случай прова-ала — ал-каш-дисссидент. Не-ет, вы-ышкой тут, милый, попахивает.
Аркаша пускает слюни.
— Что вы скажите, капитан? — обращается Плухов к Дель-цину.
— Есть кое-какие соображения.
— Майор Степанчук, продолжайте допрос. Протокол занесете ко мне, — распоряжается генерал.
Степанчук распрямляется. Поскрипывает зубами.
…Обгладывая цыплячье крылышко, генерал выслушивает соображения капитана Дельцина. Московский гость говорит не спеша. Тщательно пережевывая шашлык.
— Итак, как видите, картина проясняется. Почерк проведения диверсии позволяет сделать вывод, что действует агентура ведущей западной империалистической державы, а именно Соединенных Штатов Америки.
— Бесспорно. Я пришел к такому же выводу. Генерал облизывает кончик пальца.
— Диверсии организованы на высоком техническом уровне, с использованием половых извращений, — продолжает, разрезав мясо и откладывая в сторону нож, Дельцин. — Диапазон действий широк. Цели: подрыв экономики города и страны, нанесение ущерба здоровью трудящихся, а также разрушение моральных устоев советских граждан посредством ведения антисоветской пропаганды и воздействия порнографией.
— Разумно, — вставляет генерал.
— Вражеская организация имеет резидента в Москве, о чем говорит факт прибытия к вам самолета с необычным грузом на борту. Отдельные провалы указывают на широкий масштаб проводимой операции.
— Логично.
— Спрашивается, почему противник избрал объектом своей деятельности ваш город?
Генерал перестает есть.
— Ну, во-первых, — Дельцин берет нож, — это важный стратегический и крупный промышленный центр страны. Во-вторых, используя трудности местного значения, враг рассчитывает вызвать среди населения вашего города беспорядки, так как здесь уже наблюдались волнения. — Дельцин смотрит на генерала. — Ведь у вас были волнения?
Плухов достает платок, сморкается.
Звонит телефон. Генерал вытирает платком пальцы, берет трубку. Докладывают об установлении наблюдения за объектом. Энов в вытрезвителе. Спит. Генерал просит проявить максимум внимания и осторожности.
— Да, капитан, — говорит он Дельцину, — мы с вами были правы. Энов — птица высокого полета. Четвертый раз за полгода проделывает трюк с вытрезвителем.
Дожевав крылышко, генерал запивает его ананасовым соком.
— Слушаю вас, капитан, продолжайте.
— Сейчас главное — не спугнуть Энова. Через него мы нащупаем связи с другими городами страны и выйдем на Москву…
— Вот именно! — подхватывает Плухов. — А если поведем хитрую игру с резидентами, так выйдем и на западные центры. Узнаем, где у них производятся эти штуковины, закупим и ударим по их чугунолитейным заводам тем же оружием!
— Не будем так далеко заглядывать в будущее, генерал. Дел пока хватает у нас и сегодня.
Снова звонит телефон. Докладывают с чугунолитейного. За ночь сделан отвод от центральной трубы. В ближайшие часы завод обещают пустить. Генерал сообщает об этом Дельцину.
— Прекрасно… Итак, — продолжает тот, дожевав последний кусок бастурмы, — наблюдение за квартирой, вытрезвителем и кафе установлено, спецохрана завода и других стратегически важных объектов усилена, в город с утра выйдут особые группы… А основную часть всей операции я беру на себя.
Плухов согласно кивает.
— Генерал, — Дельцин кладет вилку на серебряный поднос, — у вас есть салфетки?
3
Раннее пасмурное утро. Дождь. Эныч и Кувякин выходят из ворот вытрезвителя. По асфальту бегут грязные струйки воды. Эныч без пиджака. Холодные капли попадают за воротник. Съежившийся Коля, отстав от Эныча на полшага, пошмыгивает носом.
— Да, Эныч, дали мы вчера с тобой маху. Надо было последний пузырь у себя во дворе шлепнуть. Что ни говори, а родные стены всегда вытащат. А ведь говорил я себе: «Пора уходить, Коля…»
Мутные струйки собираются в лужи, которых приятели не замечают. Изредка Энычу и Коле попадаются навстречу зонты и сумрачные лица прохожих.
— Ну так что будем делать, Эныч? — спрашивает Коля. — Надо чего-то думать…
— Думаю, — отвечает не оборачиваясь Эныч.
Коля хмыкает, углубляясь в свои невеселые мысли. Через минуту спрашивает:
— Ну как? Что придумал?
Грузно ступая, Эныч продолжает свой путь.
— Трупы мыть будешь? — предлагает он.
— Там все забито. Туда к четырем утра подходить надо.
— Тогда разгрузим вагон с цементом.
— Да ты что, Эныч. Сдохнем.
— Тогда не знаю, — говорит Эныч. — Думай сам.
— Да… — Коля поднимает воротник своего пиджака. — Задача. Я, конечно, могу зайти к Володьке-солдату, но он мне не даст. Прижимистый он. Вот если бы кто-нибудь другой попросил… Например, ты. — Коля останавливается. — Слушай, Эныч, а это идея!
Эныч продолжает идти. Коля разочарованно смотрит ему в спину.
— Ну, может, тогда…
— К солдату идем, — отчеканивает Эн Энович. Довольный Коля, идя вслед за другом, инструктирует того.
— Солдат обычно у гаражей околачивается, — объясняет Коля. — А денег у него больше чем у Рокфеллера или даже Светки из винного. Ты, Эныч, у него пятерку стрельни. Нет, даже червонец. Да, лучше червонец — для начала большого пути.
— А отдавать кто будет? — спрашивает Эн Энович.
У Коли развязывается шнурок на ботинке. Поравнявшись спустя минуту с товарищем, он отвечает:
— Не боись, Эныч. Я с автобазы шланг экспроприирую. Во-лодьке-солдату он для перевозки мебели нужен. Так что под шланг и занимай. Солдат тебя уважает.
…Володьки возле гаражей нет. Приятелям подсказывают, что он торгует лосьоном и «тройным» на вокзале. Окрыленные надеждой на успех, друзья отправляются по указанному адресу.
На вокзале, переступая через тела отдыхающих-ожидающих, они продвигаются в направлении заколоченного буфета. Однако солдата-спасителя на рабочем месте не оказывается. Коля и Эныч стоят потерянные. Неожиданно перед ними возникает немой. Мычит, отзывает за буфет. В проеме между обшарпанной сырой стенкой и досками буфета немой достает из кармана несколько самодельных перелистных календариков. Все они умещаются на ладони Эна Эновича. Коля с ленцой разглядывает фотографии усатого вождя-грузина в маршальском кителе, мальчиков и девочек, писающих неподалеку от какой-то раскоряченной башни, и ангела, стреляющего в испуганную даму со сладострастным лицом.
Немой мычит, трясет вертикальным пальцем.
— Тебе что, рубль нужен? — тупо глядя то на календарики, то на немого, спрашивает Эныч.
Немой забирает товар, прячет, принимается усиленно жестикулировать. Лицо его обретает многозначительное выражение. Затем он поднимает большой палец к самому Колиному носу, и в руках у Кувякина оказывается календарик покрупнее. Большой палец сменяется тремя рядовыми. Коля неохотно переворачивает странички с голыми расплывшимися девицами. Продолжая мычать, торговец перемещает три пальца к глазам Эна Эновича, у которого по скулам начинают гулять желваки.
— Чего размычался? МДАЗВОН, — прерывает Эныч гримасничанье.
— Давай, парень, дуй отсюда, — говорит Коля.
Немой выхватывает календарик и покидает проем. Его несостоявшиеся покупатели выходят следом. Коля предлагает поискать солдата на перроне.
По залу тем временем разливается трель колокольчиков. Отдыхающие отрывают от пола сонные головы, ворочают ими, прислушиваются к непонятным веселым звукам. Женщина с грудным ребенком, сидящая на узлах у выкрашенной под мрамор колонны, окликает торопящегося к выходу немого:
— Мужчина! Эй, мужчина, вы обронили что-то!
