Павел Гутионтов - Игры на свежем воздухе застоя
Где — то через месяц разборка, надо полагать, закончилась, и Сергея даже вернули на работу. Но товарищи по отделу спорта окружили его стеной неприязни, и хотя руководство газеты настаивало на публикации разных его заметок (как понимаю, для произведения хорошего впечатления на заграницу), престижные футбол — хоккей у него отобрали, а посылать стали все больше куда — нибудь в Пермскую область — писать о проблемах ГТО, что и само по себе противно…
Еще через два месяца на очередном партсобрании в разделе «Разное» было вдруг зачитано заявление кандидата в члены КПСС С. П. Ф — ина, в котором тот попросил «за проявленную во время загранкомандировки политическую близорукость, повлекшую за собой ряд серьезных ошибок», прервать ему прохождение кандидатского стажа.
Невзирая на имеющуюся мою рекомендацию просьба была удовлетворена единогласно. Что впоследствии дало Сереге основание писать в инстанции жалобы на плохое к нему отношение в коллективе, в то время как вины за ним никакой никогда не было, о чем свидетельствует отсутствие каких бы то ни было примененных к нему мер административного или партийного порядка. Начальникам приходилось отвечать на эти обращения, ругая себя за непредусмотрительность.
Кстати, любопытно отметить, что из числа посетивших тогда испанскую Хаку ряды КПСС покинул еще и Щекочихин — правда, два съезда спустя, в июле 1990‑го, и будучи народным депутатом СССР.
А вот история, на первый взгляд очень похожая на предыдущую, но в полном смысле слова со счастливым концом. Ее рассказала мне знакомая переводчица, сопровождавшая в Италию и Францию делегацию Верховного Совета СССР.
Был в составе делегации некий сибирский лесоруб Василий, человек замечательной могучести и надежности. Так вот именно он и пропал, причем уже на второй день пребывания на итальянской земле, в стране, то есть, входящей в агрессивный блок НАТО и где потому от советского человека, не говоря уж о государственном муже, требуется повышенная бдительность и готовность к отпору.
Как ни горько признавать, но именно этих, так необходимых в экстраординарных условиях враждебного окружения качеств Вася не проявил. Видели, как он вышел из гостиницы, зажав в руках немногие причитающиеся ему лиры, и — не вернулся.
С каждым днем надежды на то, что он «лиру посвятил народу своему», таяли как лиры в кошельках сохранивших бдительность Васиных коллег. Депутата же Васи не было, что грозило не только международными, но и внутренними осложнениями. Правда, несколько успокаивало то обстоятельство, что пропавший не делал никаких заявлений, на воспитавшую его и пославшую за свои рубежи страну не клеветал и политических убежищ в этом портовом итальянском городе не просил…
Во Францию делегация уезжала без Васи. Жаль, конечно, товарища, настроение было соответствующее, но долг и необходимость укрепить разрядку с Европой заставляли пренебречь даже впитанным с молоком матери чувством локтя, так свойственным нашему человеку. Поиски же человека продолжало посольство.
…Нашелся Вася, по странному совпадению, в том же самом месте, где и пропавший годом позже в испанской Хаке советский спортивный журналист Сережа. А именно — в Париже, в советском же представительстве. Но что в конце — то концов произошло с ним в городе Генуе?
А вот что.
Когда Вася шел по улице в рассуждении купить недорогие подарки семье и товарищам по работе, к нему обратилась (по — итальянски, естественно) женщина вполне определенных занятий со вполне определенными предложениями, которые Вася, будучи высокоморален, отверг с негодованием, показав зажатую в кулаке инвалютную наличность. Но женщину это почему — то не остановило, и в процессе дальнейшей беседы (на эсперанто?), привлеченная, надо думать, душевными статями сибирского лесоруба (или же находясь на жалованье ЦРУ?), она привела советского сенатора в третьеразрядный припортовый бордель, где, разумеется, таковых — в полном смысле — высоких гостей не принимали, наверное, со времен адмирала Колумба.
Короче говоря, сенатор Вася в борделе прижился, как мог укреплял советско — итальянское сотрудничество и на бесплатных харчах внес в него, надо думать, вклад не меньший, чем вся оставленная им делегация в полном составе. Но при этом Вася внимательнейшим образом следил за календарем, и, как дело подошло к окончанию загранкомандировки, сказал шлюхам: финита! И те, обливаясь слезами, посадили сенатора в пароход до Марселя, снабдив лучшими рекомендациями к своим марсельским коллегам.
Но во Франции Вася наконец столкнулся со звериным оскалом капитализма: марсельские подружки генуэзских проституток готовы были принять советского сенатора на бесплатное содержание, но вот командировать его за свой счет до столицы республики отказались категорически. В результате Васе пришлось даже продать золотые часы — подарок, если я не ошибаюсь, министра.
А в посольстве… На Васю накинулись с разного рода претензиями и угрозами: да мы тебя!.. «А что вы со мной сделаетесь» — искренне удивлялся Вася. «Да мы тебя из партии!.. Да мы тебя из депутатов!..» «Да ради Бога», — цинично парировал сенатор и напевал что — то вроде «Привыкли руки к топорам…»
Но те все — таки нашли, чем его уязвить. «Ах, так, — сказали. — Про все твои штучки жене сообщим!..» И Вася смертельно обиделся.
— Нет, ты представляешь, — говорил он моей знакомой, переводчице, сидя рядом с ней в креслах авиалайнера по пути на Родину. — Чего задумали, гады, — жене! А чего — жене? Я, ты посмотри, жене лифчик купил? Купил! Ребятам в бригаде сувенир везу? Везу! Чего им еще, гадам? А они — жене!..
И Вася доверительно показывал моей знакомой приобретенный для друзей сувенир — смешную игрушку: маленькая коробочка, а нажмешь незаметно на кнопку — из нее вдруг вылетает огромное… неприличное…
Как выяснилось, несмотря на свои международные контакты, Вася все еще был не силен в итальянском и все спрашивал озабоченно у моей знакомой: «Но почему он зеленый? Это значит что — нибудь у них или так, для смеха?..»
Дальнейшая судьба сенатора мне не известна. Застой крепчал, на ростки разрядки международной напряженности все налетали и налетали ледяные порывы холодной войны. Вася рубил лес. В Верховном Совете заседали другие люди…
Но все были довольны.
ПАМЯТНИК, А РУКОТВОРНЫЙ!.
Однажды вдова скульптора Натана Альтмана, будучи женщиной более чем небогатой, решилась продать государству работу покойного мужа, а именно голову вождя революции «которого, как известно, он имел редкую возможность ваять с натуры.
Вела долгие переговоры с Министерством культуры, и наконец — телефонный звонок из приемной замминистра: «Это вы продаете бюст головы Ленина?»
Ну, пожилая женщина, натурально, пришла в себя и, конечно, поехала в министерство, ибо, как потом объясняла, больше всего ей хотелось посмотреть на свою телефонную собеседницу из приемной. Видит — сидит, молодая и красивая.
— Простите, это не вы мне звонили?
— Я. Что такое?
— Простите, а вы и правда уверены, что у головы есть… бюст? Повернулась красавица в своем вертящемся кресле, осмотрела вдову — посетительницу.
— Бюсты, — объяснила, — бывают разные. Есть бюсты головы. Есть бюсты по грудь. Есть бюсты во весь рост.
Вдова, конечно, объяснением удовлетворилась. И успокоилась, убедившись, что работа мужа попадает в надежные руки.
А однажды (году, если точнее, в 1978‑м) был я в командировке в колхозе — миллионере имени Ленина Кировоградской области. И его председатель, хитрый хохол Василий Моисеевич Гуртовой, Герой Соцтруда, сказал мне: «Есть у меня час, давай я тебе свое господарство покажу». И сели мы в уазик, заколесили по улицам действительно богатого и вроде бы процветающего села Суботцы — от детсада к школе и дальше, дальше, дадьше — по улице Молодежной, что я потом, разумеется, не преминул отметить в материале…
И вот подъезжаем мы к саду, а сад, надо сказать, в колхозе — этом и был той самой бездонной бочкой, из которой Гуртовой едва ли не все миллионы свои выкачивал, отличный сад. И вижу я перед главными воротами удивительный памятник великому преобразователю природы Ивану Владимировичу Мичурину. Сидит великий преобразователь на самом краешке длиннющей скамьи, а смотрит почему — то не прямо, а как — то вбок и на удивление испуганно.
— Что это у вас, Василий Моисеевич, Мичурин какой — то странный? — спрашиваю председателя. А тот отвечает небрежно: — А!.. Та рядом с ним Ста — алин сидев. Сталина снялы, а этот сидит. Так у меня главный садовод сталиныст, проштрафится в чем — я ему: смотри, уволю на пенсию, будешь у меня с Мичуриным сидеть! Обижа — ается…
А в это же примерно время в городе Берлине, тогда еще столице братского социалистического государства, герой труда, бригадир строителей всем впервые приходящим в его вагончик журналистам наливал символическую стопку, если можно так выразиться, в кубок странной формы, тяжелый и отличающийся тем, что поставить его на стол, пока все до капли не выпьешь, ну никак невозможно.
