Павел Гутионтов - Игры на свежем воздухе застоя
Обзор книги Павел Гутионтов - Игры на свежем воздухе застоя
Павел Гутионтов
ИГРЫ НА СВЕЖЕМ ВОЗДУХЕ ЗАСТОЯ
ИСТОРИЯ С ДЕМОГРАФИЕЙ
В газете, где я тогда работал (будем называть ее, скажем, «Комсомольской правдой»), как — то сама собой придумалась замечательная рубрика: «Факт нашей жизни». Публиковали под ней все хорошее, что в нашей жизни тогда еще случалось — новоселье, например, или прием в пионеры, и размещали эту (как правило, небольшую по объему публицистику) на первой полосе, снабдив соответствующей случаю работой какого — либо фотомастера из отдела иллюстраций.
Не скрою, в этом жанре я тогда добился определенных успехов — мною рубрику открыли, мною большей частью продолжали, на мне она, по сути, и прогорела, лопнула. Кстати, именно «новоселье» оказалось первым, «фактом»: мне подсунули фотокарточку вселения атоммашевца Фролова в новую и замечательную квартиру, и я, помню, с присущей образностью писал, как гулко стучал дочкин мяч (имевший место на снимке) по еще необставленной комнате… Ничего, слесарь Фролов, писал я, еще обзаведешься гарнитурами! Счастливо тебе жить — поживать да добра наживать. А потом, в целях обобщения, я привел общую площадь ежегодно сдаваемого в стране жилья и с гордостью отметил, покопавшись в справочнике, что есть целые государства (Лихтенштейн я имел в виду, что ли?), вся территория которых — меньше…
Все — таки удивительно много глупостей написал я за годы работы…
Кстати, в случае с новосельем очень, к сожалению, скоро, где — то через полгода, выяснилось, что именно этот дом, дом слесаря Фролова то есть, тот самый, о котором я так тепло писал в качестве «факта», именно он из — за дрянного качества строительства и развалился — слава Богу, хоть без жертв обошлось. Печального для меня совпадения, правда, никто не заметил, хотя мой друг в моей же газете и напечатал потом о развалившемся доме горькую и умную статью, отчего мне остро захотелось тоже стать умнее, но, самокритично замечу, быстро такие желания, как правило, не исполняются. Что же касается волгодонских строителей, то ни моя публикация, ни моего друга должного влияния на ход жизни, судя по всему, не оказали…
Да и мне, повторяю, урок впрок, похоже, не пошел: во всяком случае, я продолжал штамповать «факты нашей жизни», не отказываясь похвалить ничего, из того, что похвалить предлагали. Так, я даже написал «Факт» — «Библиотека», хотя и тогда уже у меня вполне хватало сообразительности, чтобы понимать: библиотека как таковая — вовсе не является достижением социализма. Впрочем, здесь ничего стыдного за собой я не числю (кроме идиотской в данном контексте рубрики): у меня получилось, в сущности, вполне милое эссе о пользе чтения, в каковой я и сейчас убежден, хотя, прямо скажу, чтение попадалось в жизни, конечно, разное.
Кстати, именно в этой заметке я и написал, что «как карась любит жариться в сметане, так и книга любит, чтобы ее читали; давайте же потакать ей в ее пристрастиях» — и это немудрящее утверждение впоследствии вызвало обширную полемику в печати. Дело в том, что еще один мой друг под личиной «Марьи Ивановны» вел в то время отдел кулинарных советов в журнале с непредставимо огромным тиражом. И из, очевидно, хулиганских побуждений не поленился отозваться на страницах своего раздела о моем наблюдении: «А недавно я прочитала уж сущую глупость о том, что карась якобы любит жариться в сметане. Не верьте: карась любит ТУШИТЬСЯ В СМЕТАНЕ! И делается это так…» Правда, последнее слово осталось все — таки за мной: когда где — то через год — полтора меня попросили написать какую — то статью для постороннего издания, я, естественно, ни к селу, ни к городу вставил туда такую фразу: «Кто — то из мудрых заметил: «Как карась любит жариться в сметане, так и книга…» Ну, и, разумеется, потрясенные моей начитанностью редакторы постороннего издания, цитату из «кого — то мудрого» пропустили, на чем теоретико — гастрономический спор завершился моей полной, как я считаю, победой…
Одним словом, вспомнить приятно. Но я сейчас не об этом. А о том, как в конце апреля 1981 года вызвали меня в секретариат и попросили сделать «факт» на тему «Человек родился». Будет такой материал, сказали в секретариате, хорошим подарком читателю к майским.
Я согласился. Написал «факт» («Здравствуй, парень…» — и так далее) и пошел в отдел иллюстраций — просить снимок. «Надо бы, — говорю, — сходить сегодня же к дверям ближайшего роддома и сфотографировать выход мамы с ребенком. Причем мне обязательно нужен сын, чтоб текст не переделывать. И чтоб папа, конечно, был, и, конечно, с цветами».
Женя Успенский, которого ко мне прикрепили, к заданию отнесся поразительно серьезно. «Знаешь, старик, — сказал мне Успенский, — найди — ка ты мне сам и роддом, и маму с сыном. Чтоб я кого не того не снял и не у того роддома». Такая ответственность за свое дело меня порадовала, я немедленно узнал номер лучшего московского роддома, позвонил его главврачу, и та пообещала ровно в двенадцать дня лично встретить присланного мной корреспондента и все что надо подобрать.
В полдвенадцатого Успенский уехал, а я, так как было уже тридцатое, заслал свою заметку в номер и стал ждать карточку.
К часу дня Успенский еще не приехал…
Несколько слов об Успенском. Вернее, о том, как Женя за полтора года до описываемых событий стал лауреатом ежегодного фотоконкурса нашей. газеты за исторический снимок, сделанный им в «Артеке». Там тогда случился слет пионеров, освещать который мы послали практикантку Ларису — под неумолчный скрип начальников: кому, мол, вообще это надо, тратить командировочные из — за пятнадцати строк, которые и по ТАССу дать можно… «Да пусть девчонка съездит, жалко, что ли?» — уговаривал я, и начальники махнули рукою: ладно уж… А потом выяснилось, что уже по своим иллюстраторским каналам в тот же «Артек» отправился большой любитель этого благодатного уголка Успенский, плюс сотрудник отдела науки Леня 3., который, узнав о пионерском слете, куда отправили какую — то практикантку, побежал к заму главного, бросился перед ним на колени, сообщил, что в Гурзуфе отдыхает его, Ленина, невеста, разлука с которой для него, Лени, невыносима, и умолил подписать третью командировку…
Итак, передали они втроем свои пятнадцать строк и ушли в море с понятной надеждой больше не вспоминать о существовании редакции всю отведенную на командировку неделю. А в это время в редакции…
Вызывает меня первый зам. главного (а я тогда ведал в газете школьной тематикой), спрашивает (и очень грозно при этом): «Ты почему в Москве?» — «А где мне, интересно, быть?» — удивляюсь. — «Нет, ты отвечай, кто у тебя сейчас в «Артеке»?» — «Практикантка, — отвечаю, — все свои пятнадцать строк она давно передала, заметка уже в номере стоит…»
Тут с ним чуть плохо не стало. «Какие пятнадцать строк?! Какая практикантка?! Там (посмотрел на часы) через двадцать минут Леонид Ильич будет с пионерами встречаться! Борис Николаевич (Пастухов, первый секретарь ЦК ВЛКСМ) туда с Кавказа на военном самолете вылетел, а ты — практикантка…» Ну, я говорю, что у меня военного самолета нет, но, по моим сведениям, в «Артеке» совершенно случайно оказался опытный Леня 3… «Так что ж ты с ним до сих пор не связался?!..» — заорал на меня зам. главного, и я побежал к телефону.
Никакого Лени я, конечно, в «Артеке» не нашел, равно как и практикантки. Леня, правда, через два дня объявился по телефону сам: «Ты знаешь, — несколько растерянно сказал он мне, — тут, оказывается, Брежнев был…» Я его, как в ту минуту умел, успокоил, потому что уже два дня, не отрываясь от собственного стола, писал «артековские» репортажи о пребывании объемом до полосы в номер…
Но я, если помните, собирался говорить об Успенском. Вышел он, значит, из моря, полез по кустам в направлении столовой и вдруг — нос, что называется, к носу — Брежнев!.. Женя успел аппарат из кофра выхватить и два кадра сделал — до того как кто — то из пионервожатых (и откуда их столько таких здоровых? — еще подумал) заехал ему локтем в солнечное сплетение, а два других отшвырнули его с тропинки… Но будучи крепким профессионалом, Женя немедленно кинулся в Симферополь и с командиром ближайшего борта отправил в Москву кассету. Из редакции мигом сгоняли в аэропорт машину, и один из двух кадров мы немедленно напечатали: стоит Леонид Ильич с детьми, из которых на первом плане одна — негритянка, другая — вне себя счастливая Алевтина Васильевна Федулова (председатель Всесоюзного Совета пионеров), третий — как впоследствии выяснилось, сын завотделом Московского горкома партии Саша Шадрин (надо ж как случай распорядился! — тоже, между прочим, факт нашей жизни)…
За этот снимок Женя и получил первую — премию за 1979 год, что, впрочем, никого не удивило. И рассказал я об этом так подробно, чтобы читатель понял, в какие надежные руки попало воплощение редакционного задания про человека, который родился; ведь речь, если не забыли, идет у нас именно об этом.
