Владимир Кунин - Кыся
— О Боже!.. — вздохнул Фридрих и с жалостью посмотрел на экран. Слова в простоте не скажут… Нет, чтобы открыто заявить: в это деле замешаны и наши немецкие бандиты — так нет же!«…корнями уходит глубоко в почву Германии…» Как только полицейский, или любой другой чиновник, доберется до поста общегосударственного уровня, — так ему сразу хочется говорить образно и мыслить философски! А он по своему уровню — обыкновенный колбасник. И это прет из каждого его слова, черт их всех побери! Кыся, по-моему, они хотят раскрутить снова то дело, в котором ты принимал самое живое участие! Тебе не кажется?..
— Да, вроде бы… — процедил я. — Бог им в помощь. Вот оно! Проклюнулось, наконец! И подумал, что, может быть, я напрасно качу уж такую здоровенную бочку на немецкую полицию?
Лишь бы они, увлеченные глобальностью проблемы международной наркомании, не позабыли бы об одном, казалось бы незначительном, частном, но очень важном для нас с Фридрихом пустячке — о двух наших жизнях! А то мы можем не успеть узнать об успешном ходе их нового расследования…
Уже перед отходом ко сну, когда Фридрих пошел принимать душ, я незаметно смотался в гараж, с невероятным трудом слегка приподнял крышку ящика с Новогодне-рождественскими ракетами (этот гад Мозер навалил на крышку ящика пустые коробки от каких-то «Роллс-Ройсовских» деталей!), убедился, что «матрешка» на месте, и успокоился. Важно, чтобы этот гадючий Франц ее никуда не перепрятал!
На всякий случай сбоку крышки, у самой стены, я сумел зацепить за торчащую шляпку гвоздя небольшой кусок тоненькой веревочки, которую нашел на полу гаража. А второй конец так аккуратненько запихал за чуточку отколовшуюся планку на самом корпусе ящика…
Таким образом я освободил себя от необходимости ежедневно (вернее, еженощно) проверять — на месте ли бомба с лицом русского президента в пакете под названием «Русский сувенир». Достаточно взглянуть сбоку на ящик и увидеть, что веревочка на месте. Если же она будет выдернута из-за отколовшейся планки — пиши пропало, и начинай поиски бомбы заново!..
На обратном пути хотел было выскочить в сад — погадить на ночь. Высунул морду в «свой» проходик в гаражных воротах, сделанный добрыми руками герра Лемке, а там — ледяной дождь со снегом, ветер воет, холодрыга спасу нет!
Да еще из угла сада моя ненасытная подруга Лисичка тявкает — так жалобно, так призывно, что хоть беги к ней с дымящимся членом наперевес!..
Ну уж нет, думаю! Я лучше утречком все свои дела сделаю. А до утра уж как-нибудь перетерплю. Я лучше сразу сейчас спать пойду, чем в такую омерзительную погоду Лисицу трахать. Ей-то хорошо, она почти вся в эту трахательную спецнору залезет, только хвост и задние лапы наружу, а я давай, старайся на благо ее сексуально-половых потребностей на холодном ветру под хлещущим ледяным дождем со снегом… Дудки, думаю! Обойдется Лисичка. Может быть, какого-нибудь Лиса себе подыщет…
И пошел на свое клетчатое красное одеяло, сложенное вчетверо у дверей спальни Фридриха.
Дверь в спальню была слегка приоткрыта, и я осторожно заглянул туда. Все ли в порядке с Фридрихом? Фридрих, уже в пижаме, с мокрыми, прилизанными после душа волосами, лежал в постели и читал книгу.
— Ты принял «Бромазанил»? — спросил я. Фридрих оторвал глаза от книги, посмотрел на меня поверх очков, и ласково улыбнулся:
— Да, спасибо.
— А эти полтаблетки от давления?
— Тоже. Заходи, поболтаем…
— Да нет. Спасибо. Спать очень хочется, — и я убрал свою морду из дверей спальни Фридриха. Но не притворил дверь, а оставил слегка приоткрытой. На всякий случай. Мало ли что…
Ночью мне приснился жуткий сон! Зал суда…
Мы только накануне смотрели с Фридрихом какой-то фильм про судебное заседание, и я очень хорошо запомнил обстановку.
У стены стоят, как вещественные доказательства, вскрытая упаковка фанеры с кокаином внутри и «Матрешка» со взрывчаткой. На скамейке для подсудимых, за загородкой — Гельмут Хартманн, Бармен, живой Лысый, но с кровавой дыркой над бровью, еще не погибший Алик, незнакомые мне люди иностранного и русского вида…
И мой окровавленный неподвижный Водила с остановившимися глазами!
А в зале сидим мы — Фридрих фон Тифенбах, Моника с Дженни, мой любимый Шура Плоткин, Хельга и Эрих Шредеры, Танечка Кох с профессором фон Дейном, Руджеро Менфреди, Клаус, Рэкс, несколько знакомых уже по Мюнхену Кошек, и мой дорогой питерский друг, бесхвостый Кот-Бродяга… И я.
И вдруг я вижу, что за нашими спинами прячется Франц Мозер и ужасно толстая девица — его дочь. Я в растерянности — почему он не на скамье подсудимых?! Почему он в зале?
Судья снимает с головы свой парик с белыми завитушками, вытирает им вспотевшее лицо и стучит большим деревянным молотком по столу. Он вызывает меня как свидетеля… А Фридриха, Таню и Шуру — как моих переводчиков.
Эрих Шредер тоже рвется в переводчики, размахивает книжками Ричарда Шелдрейса и Конрада Лоренца, на на него никто не обращает внимания…
Я поднимаюсь со своего места на задние лапы, передней лапой сразу указываю на Франца Мозера и спрашиваю, почему он не на скамье подсудимых?
Фридрих, Таня и Шура нестройным хором переводят мои слова на Человеческий язык, но в эту секунду толстая девица и Франц Мозер выхватывают автоматы и начинают нас всех расстреливать!..
Падает Фридрих, падает фон Дейн, Таня, Шура с простреленным животом корчится на полу… Я чувствую, как в мое тело впиваются несколько пуль, слабею, и угасающим сознанием вижу Рэкса и Кота- Бродягу, летящих через весь зал на толстую девку и Франца Мозера…
Слабо вижу рыдающую, почему-то мокрую и очень холодную Дженни… Она старается зализать мои раны, но все время соскальзывает языком с кровоточащих дырок в моем теле — вниз, к ЭТОМУ САМОМУ МЕСТУ!..
Я хочу сказать ей, что в такой момент это кощунственно и отвратительно, но силы меня покидают, я не могу вымолвить ни слова — ни по-Животному, ни по-Шелдрейсовски, и я, понимая, что умираю, в ужасе…
…ПРОСЫПАЮСЬ!
Сердце колотится так, словно вот-вот разорвется на тысячи частей! Но, кажется, сон продолжается… Потому что около меня лежит мокрая и холодная Дженни и что-то лепечет мне в ухо!..
Я окончательно открываю глаза. Рядом, действительно, Дженни! Действительно, жмется ко мне, стараясь согреться в моей шерсти… И, действительно, мокрая и холодная!
— Боже мой… Откуда ты, Дженни?! — шепчу я ей, боясь, что Фридрих услышит нашу возню и проснется. А у Дженни зуб на зуб не попадает.
— Ма-ма-ма-мартынчик!.. — говорит она. — У ме-ме-меня жуткие новости!..
— Что?! Что случилось?! — испугался я и лапой прикрыл дверь в спальню Фридриха. — Говори!
— Ма-ма-мартынчик, я так бежала… Дождь, снег, очень мокро, и я пролезла под вашими воротами, а у вас в саду меня чуть не съела какая-то ужжжжасная Собака! Вся рыжая, а кончик хвоста белый… Я чуть не погибла!.. Так страшно… Хорошо, что ты мне показал все проходы в дом!
(Дженни с Моникой позавчера к нам заезжали за чем-то, и я просветил Дженни насчет всех моих входов и выходов в дом и из дома.)
— И эта рыжая Собака лает таким тоненьким голосом, а зубы у нее! Ты бы видел эти зубы!.. Кошмар…
— Видел, видел! Это не Собака. Это одна моя знакомая Лисица. Что за новости? Не отвлекайся!..
Дженни лежит у меня под лапой, жмется ко мне, трясется, бедняга, и рассказывает следующее: с вечера Гельмут посмотрел по телевизору какую-то передачу и ужасно разнервничался! А потом сказал Монике, что ему все равно нужно заехать в одно место по делам фирмы и он может выгулять заодно и Дженни. Моника была только рада! Но поехал Гельмут не выгуливать Дженни, а прямо в Берг-ам-Лайм, к своей девке — дочке Франца Мозера…
— Она толстая? — тут же спросил я.
— Кто? — не поняла Дженни.
— Дочка Мозера.
— Нет, что ты! Тоненькая, с очень хорошей фигуркой. Слушай дальше…
Дальше было вот что: дочки Мозера в квартире не оказалось, а сидел там ее отец — Франц. Слава Богу, Гельмут взял Дженни с собой, а не оставил ее в машине! И она слышала все-все-все!
Незадолго до начала празднования Рождества Гельмут сделает вид, что у него не заводится его серебристый «Мерседес», и позвонит фон Тифенбаху, чтобы тот прислал за ними Мозера на любой из машин Фридриха. Когда Мозер приедет за ними, Гельмут попросит Монику сесть за руль папиной машины и вместе с Дженни ехать в дом Фридриха. А они с Францем Мозером, дескать, все-таки попробуют завести «Мерседес» и подъедут двадцатью минутами позже… Моника забирает Дженни, садится в отцовский автомобиль и уезжает, чтобы помочь своему папочке приготовить фейерверочные ракеты к началу праздника. Они всегда, еще с детства Моники, делали это вместе…
Гельмут с Францем рассчитают время, необходимое для проезда от одного дома до другого, приплюсуют еще пятнадцать минут на поцелуи и вручение рождественских подарков, а потом запрут Хартманновский дом и выедут на дорогу. Там они на секунду остановятся, Гельмут вытащит свой замечательный пультик, созданный русскими умельцами, и нажмет заветную кнопочку. В гараже фон Тифенбаха раздастся мощный взрыв и сразу же унесет на тот свет и папу, и дочь — Монику фон Тифенбах! И не нужно будет травить Монику отдельно, чтобы потом имитировать разрыв сердца на могиле отца…
