Леонид Марягин - Изнанка экрана
— Нет. Получил случайно. За один эпизод... как автор.
В этот миг официантка поставила на стол блюдце, на котором красовался фужер портвейна, а под ним — записка.
— От кого? — естественно поинтересовался Сева.
— Просили не говорить. — Официантка ушла.
Сева развернул записку и пробежал корявый нетрезвый почерк:
«Не вышло с начальственной дочкой — живешь альфонсом у бывшей проститутки! Вот и все твои принципы!»
Он поискал глазами Губана.
Тот был уже на выходе и, перехватив взгляд Севы, издевательски помахал рукой.
Пока Сева решал, где бить оскорбителя, Губан смылся.
Галка тоже прочитала послание.
— Ты расстроился?
— Приятного мало, когда тебя считают альфонсом.
— Да плевать, кто как считает. Главное, что ты сам знаешь про себя.
— Про себя я еще не все знаю, — с сожалением заключил Сева.
— Узнаешь, какие твои годы! — ободрила Галка.
Ночь он провел у Галки.
У разложенного широко дивана «У-300» стоял журнальный столик с бутылками шампанского.
Они с бокалами в руках, раздетые, лежали на смятых простынях и слушали армстронговское «Сесибо», подперев головы диванными подушками.
Популярная мелодия еще звучала в ушах, когда он вышел из подъезда и наткнулся на парня, сидевшего на объемистом фибровом чемодане.
Обошел было его, но что-то заставило обернуться...
У подъезда ждал кого-то Вася Завирюха, его флотский товарищ, из Запорожья. В темных очках.
— Завирюха?
«Флотский товарищ» поднялся. Снял очки.
— Севка, ты?
— Я. Ты что — не видишь?
— Никого не вижу.
— Как? — только теперь Сева обратил внимание на мутные зрачки Завирюхи.
— А вот так. Помнишь, как на флоте «стеол» из откатников пили?
— Еще бы.
— Ну вот, демобилизовался. А потом стал видеть плохо. Я же писал тебе... ты, правда, не ответил...
— Я... Не думал, что так серьезно... — пытался оправдаться Сева, — я тоже «стеол» пил... — Ему не нужно было напрягать память, чтобы вспомнить их флотские выпивки.
— Значит, мне больше досталось, — невесело усмехнулся Завирюха, — а теперь — потеря зрения 90 процентов на оба глаза.
— Лечиться приехал?
— Если получится... тут у вас какой-то Гельмгольц есть. По глазам. Но к нему мне самому не пробиться...
Сева молчал, понимая, что кореш ждет поддержки. А откуда ее взять, эту поддержку, когда у него с Давыдовичем...
Завирюха будто чуял направление его размышления и подтолкнул:
— Ты у знаменитости работаешь! У народного артиста. Может, он порадеет. Поможешь?
— Попытаюсь, — не сразу ответил Сева, — я... Попытаюсь... Как ты меня нашел?
— Ты же писал, что ходишь в «Националь». Ну, с вокзала меня туда вечером и подвезли. Швейцар дал адрес твоей бабы... Сказал: «Она у нас человек известный».
Сева помрачнел.
— Вась, ты с вечера здесь сидишь?.. — Он попытался замять возникшую неловкость.
— Ну да, а что вас ночью беспокоить...
— Поднялся бы...
— Я же знал, что ты с бабой...
— Сейчас я позвоню на студию. Скажу, что не буду сегодня. — Сева устремился в подъезд.
— Стой. Это тебе. В грелке — самогон, а здесь — сало, — Вася Завирюха протянул грелку и сало в белой тряпице, — все наше, запорожское!
Последний объект снимали в тюрьме.
В Пресненской пересылке.
Площадкой руководил Певзнер.
— Машины идут одна за другой, дистанция — максимум три метра! — кричал он в мегафон. — Вадим, так годится? — спросил он у оператора.
Вадим, глядя в визир съемочной камеры, одобрил:
— Годится, но не реже...
— Где Севка? — спросил тотчас, как появился, Ефим Давыдович.
Певзнер молчал.
— Я спросил: где Севка? Ты плохо слышишь?
Певзнер уткнулся взглядом в раструб мегафона.
— Что ты молчишь, как уркан на допросе? — наседал Давыдович.
— Он... У врачей... звонил.
— Молочные зубки зашатались? Или молодежный триппер прорезался?
— Его диагноза я не знаю.
— Зато я знаю. Он решил, что ему все позволено! Но сегодня для него — не то время! Мы здесь дышим смрадом этих стен, а он гуляет! Я ему разъясню, что незаменимых нет! Певзнер! Ты, кажется, претендуешь на роль второго режиссера? Ну командуй! Покажи, на что ты способен!
Певзнер недолго колебался.
— По местам! — неистово прокричал он. — Генеральная репетиция! Машины, пошли!
Ефим Давыдович с удовлетворением наблюдал движение в кадре.
Хлопушка «Цена человека».На фоне тюремной стены затылок героини Эллы. Внезапно она поворачивается, смотрит прямо в камеру и почти кричит:
— Пустите, пустите меня к нему! Он должен знать, что о нем кто-то думает! — Она проглотила слезы и уже шепотом произнесла: — Что кто-то помнит! Помнит!
В белом халате, накинутом на плечи поверх флотской суконки, Сева разговаривал с Васей Завирюхой у окна в коридоре больницы.
— Меня смотрел академик. Сказал, что будет думать, что со мной делать, — доложил Завирюха грустно.
— Даст бог, тебе повезет...
— Я не знаю, что мне даст бог, но тебе — уже спасибо. Без тебя я бы года три ждал сюда места.
— Просто случай... Улучил момент, когда секретарша повисла на телефоне, и рванул прямо в кабинет к академику. Ну а он тоже когда-то служил на флоте, — пояснил Сева причину успеха своей «акции».
— И никакого звонка или письма от твоего народного артиста не было? — недоверчиво уточнил Вася.
— Я к нему не обращался.
— Почему?
— Надоело ходить на коротком поводке! Хочется самому хоть что-то сделать!
Давыдович, восседая в брезентовом кресле, привычно спрашивал оператора:
— Проекция на рисунок стены есть?
— Есть, — успокаивал Вадим.
— Еще дубль для гарантии.
— Тогда перезарядка.
Сева появился перед креслом шефа.
Тот смерил его насмешливым взглядом.
— Осчастливил нас! Явился, наконец, на работу!
— У меня была серьезная причина.
— Слышите, — Давыдович встал с кресла и говорил, чтобы слышала вся группа, — у него — серьезная причина, чтобы не являться на съемку! Да я из-за съемки опоздал на собственную свадьбу! Если есть дела важнее съемки — лучше не работать в кино!
Сева протянул шефу лист бумаги.
— Что это?
— Заявление.
— Решил общаться со мной при помощи бумажек?
— Могу сказать и устно. — Сева старался говорить спокойно..
— Сделай одолжение...
— Ухожу.
— Бросаешь картину?
— Почему бросаю... сегодня — последний съемочный день.
— А если досъемки?
— У вас есть Певзнер.
— Да, пригрел змею у сердца. — Давыдович опустился в кресло.
— Мне нужно готовиться.
— Поступаешь в институт?
— Да.
— В какой?
— Мой секрет.
— На режиссуру?
Сева кивнул.
— И не просишь меня помочь?
Сева молчал.
Съемочная группа от осветителя до главного оператора ждала его ответа.
— Салагу, — шеф издевательски произнес это словечко морского жаргона, — гордыня заела?
— Попробую сам.
— Ты не поступишь, — Давыдович сощурил глаза, — без моей помощи.
— Ну тогда мне в режиссуре и делать нечего.
— Режиссером может быть каждый, кто не доказал обратного! — Шеф открыл паркеровскую ручку, подписал заявление и протянул листок Севе. — Провалишься, придешь проситься ко мне — не возьму!
За мутным окном тамбура волочились без листвы унылые рощи Подмосковья. На подъеме вагон тряхнуло, и кто-то больно саданул Севу. Он обернулся и увидал спину соседа по тамбуру, а через его плечо — угол газеты с портретом Ефима Давыдовича в траурной рамке. Стучали колеса на стыках...
Другая актриса, никак не похожая на Эллу, кричит в камеру уже снятые прежде реплики:
— Пустите меня к нему! Он должен знать, что о нем кто-то думает! Что кто-то помнит, помнит!
— А почему героиня другая? — шепотом спросил Сева у Зиновия на той же самой съемочной площадке, где происходил последний разговор с Давыдовичем.
— У них теперь все другое! — развел ладони Певзнер, обвешанный мегафонами.
У камеры, рядом с оператором Вадимом, сидели в одинаковых креслах рядышком новые режиссеры.
— Твое мнение? — Низкорослый брюнет — режиссер энергического склада — обратился к своему раздумчивому коллеге с бородкой.
— Думаю, еще дубль...
— Еще дубль, — скомандовал энергический, — мотор!
Появилась хлопушка «Цена человека».
—Стоп! — Энергический заметил Севу. — А почему посторонние на площадке?
Сева, сжав челюсти, развернулся и зашагал мимо внушительной шеренги осветительных приборов, а вдогонку ему неслась песня «Здравствуй, столица, здравствуй, Москва...».
Фильмы Леонида Марягина
Автор сценария — И. Ракша.
Оператор — П. Терпсихоров.
Художник — Т. Антонова.
Композитор — Б. Троцук.
В ролях: А. Бениаминов, Н. Погодин.
«Мосфильм», 1964 г.
ОжиданияАвтор сценария — А. Рекемчук.
