Хенрик Бардиевский - Натюрморт с усами (сборник)
— Эх, разузнать бы частный адрес пана Бога!
— Свободу симулировать нельзя.
— О время, время! Можно прожить жизнь за один день. Но куда же девать остальные?
— Если бы смерть можно было отоспать в рассрочку!
— Всё в руках человека. Поэтому их надо чаще мыть.
Перевод Елены Надеиной
* * *Не зная иностранного языка, никогда не поймёшь молчания иностранцев,
Помни, у человека нет выбора: он должен оставаться человеком!
Вы думаете, этот автор малого достиг? Он снизил общий уровень!
В борьбе идей гибнут люди!
Окно в мир можно заслонить и газетой.
Надпись «Вход воспрещён» мне больше по душе, чем «Нет выхода».
Если бы козла отпущения можно было ещё и доить!
Не подбивайте кретина на создание шедевра, а вдруг ему это удастся!
Подбрось свои мечты врагам. Может, реализуя их, они свернут себе шею.
Даже в его молчании были грамматические ошибки.
Из рецензии: «Поэта Н. отличало благородное убожество мысли».
Что удерживает нас на земном шаре, помимо силы притяжения?
Глупость не избавляет от необходимости думать.
Сплетни, старея, превращаются в легенды.
В доме повешенного не говорят о верёвке. А в доме палача?
Смерть — первое условие бессмертия.
Подумать только: на том же огне, что Прометей похитил у богов, сожгли Джордано Бруно!
Не надо смешить беззубых тиранов!
«Выше голову!» — произнёс палач, набрасывая петлю.
Жаль, что Каин и Авель не были сиамскими близнецами.
До глубокой мысли надо уметь подняться.
Он совершил преступление: убил человека! В себе.
Не ходи проторёнными путями: поскользнёшься!
Некоторые ненавидят искусство. Это уже прогресс. Значит, они понимают его.
Вначале было Слово. Только потом наступило Молчание.
Могло быть и хуже. Твой враг мог стать твоим другом.
Философы, не ищите философский камень: его повесят вам на шею!
И медные лбы блестят.
Не рассказывайте своих снов. Вдруг к власти придут фрейдисты!
Умереть на острове Святой Елены можно и не будучи Наполеоном.
Время делает своё дело. А ты, человек?
Взывай всегда к чужим богам. Они выслушают тебя вне очереди.
Две параллельные линии сходятся в бесконечности. И они верят в это!
«Проспал эпоху!» — сказали о нём. «Спокойно?» — спросил я.
Там, где смех под запретом, обычно и плакать не разрешают.
«Я — поэт завтрашнего дня!» — воскликнул он. «Поговорим об этом послезавтра», — ответил я.
Ну и пробил головой стену. А что ты станешь делать в соседней камере?
Истинный враг никогда тебя не покинет.
Остерегайтесь, когда лишённые крыльев их расправляют.
Тот, кто рождается классиком, не умирает. О нём просто забывают.
Ах если бы родиться после смерти своих врагов!
Странно: «философии отчаяния» больше всего боятся оптимисты.
Некролог мог бы служить великолепной визитной карточкой.
Бессмертный писатель умирает в произведениях своих эпигонов.
На котурнах труднее сходить со сцены.
Сны зависят от положения спящего.
Следы многих преступлений ведут в будущее.
Конец некролога: он не умер. Изменил образ жизни.
Я повторяю столь старые истины, что человечество их не помнит.
Перевод В. Головского
Ст. Зелинский
Памятник
Хенрык был скромным, приветливым, робким и вежливым человеком, человеком во всех отношениях на своём месте. Произведения, которые он писал, не отличались высоким полётом и не были выдающимися. Но они были добросовестные, дельные и совершенно на своём месте.
Хенрык не претендовал ни на что большее, кроме этой добросовестности и дельности. Во всех отношениях он был исключительно на своём месте.
Но человек по природе своей склонен к иллюзиям.
Человеку кажется, что пребывает он на своём месте исключительно по собственной воле. Он не принимает во внимание мистических и сверхъестественных факторов, не учитывает приговоров слепого и подчас злобного рока, за которым всегда остаётся последнее слово.
Случилось так, что деятели культуры на одном из совещаний выяснили, что в литературе освободилась вакансия на постаменте.
— Ну и ну! — воскликнул Один-Из-Выдающихся-Деятелей. — Надо срочно заполнить эту вакансию!
— Видите ли, ваше превосходительство, — сказал Один Из-Мало-Выдающихся-Деятелей, — к сожалению, сейчас никто на эту вакансию не тянет.
Выдающийся Деятель насупился.
— Я поражаюсь вашей близорукости, Мало-Выдающийся Деятель, — сказал он. — Заполнить эту вакансию необходимо. Это дело нашей чести. Мы не можем допустить невыполнения плана роста, столь безошибочно начертанного мною на текущий год.
— Но…
— Никаких «но»! То, что сейчас никто не тянет на памятник, — препятствие легкоустранимое. Мы напишем на бумажках фамилии известных нам писателей и будем тянуть жребий.
— А если выигравший откажется?
— Мы обяжем его в административном порядке. Да и вообще, — Один-Из-Выдающихся-Деятелей взмахнул рукой, — будьте спокойны!
Счастливый жребий пал на Хенрыка. Когда к нему явилась делегация с лавровым венком и патентом, свершилось чудо. Мало-Выдающийся Деятель не успел кончить свою утверждённую свыше речь, как Хенрык человек, в общем-то, неспортивный, с лёгкостью балерины вскочил на постамент. И тут же окаменел в монументальной позе.
И стоял Хенрык на постаменте, стоял монументальный, нескромный, неприветливый, неробкий и невежливый— во всех отношениях не на своём месте. Он тут же перестал писать свои добросовестные и дельные произведения, потому что можно ли, стоя на постаменте, писать добросовестные и дельные вещи? И писал он вещи монументальные, нескромные, неробкие, недружелюбные и нелицеприятно-нахальные, но их никто не читал — ведь на какой чёрт это кому нужно?
Время шло. Как-то Один-Из-Выдающихся-Деятелей спросил:
— Что это за тип стоит на постаменте и занимает там место?
Так как никто не мог на это обстоятельно ответить, Один-Из-Выдающихся-Деятелей постановил:
— Идите и стащите его с постамента.
Это была душераздирающая картина, когда четверо Средне-Выдающихся-Деятелей стаскивали Хенрыка с постамента. Он хрюкал (да, хрюкал!), пинался, вырывался и, уже поверженный наземь, старался снова вскарабкаться на постамент. Тщетно. Кто-то другой, назначенный Деятелями Культуры, уже успел вспрыгнуть на место и ногами спихивал Хенрыка. Он не отзывался даже на компромиссное предложение подвинуться и немножко постоять вместе.
Хенрык никогда больше не вернулся на своё место. Оттуда возврата нет — оттуда путь в небытие, сложенное из монументальности, горечи и дурного обмена веществ.
Люди, ради бога, поосторожней с памятниками!
Перевод Л.Тоома
Антони Марианович
Лепёшка
Высокая комиссия собралась, чтобы оценить лепёшку— произведение начинающего пекаря. Первый из членов комиссии, взяв в руку циркуль, заявил, что форма лепёшки оставляет желать много лучшего. Второй обвинил лепёшку в том, что она пахнет булкой, а не духами «Кельке флёр». Третий доказал, что лепёшка не помогает против облысения. Четвёртый осудил лепёшку, как слишком мягкую: её нельзя подложить под расшатанный стул. Наконец, пятый член комиссии очень удивился, почему лепёшка не говорит «мама» и «папа».
Опечаленный неудачей, пекарь снова взялся за дело и уже через год представил комиссии лепёшку, испечённую точно по её указаниям. Лепёшка эта была идеально круглой, упоительно пахла духами, способствовала произрастанию волос, годилась для подкладывания под шаткие стулья и отлично выговаривала «мама» и «папа». После многочасового совещания комиссия лепёшку приняла. На единственный небольшой недостаток комиссия не обратила внимания: лепёшку нельзя было есть.
Перевод В.Чепайтиса
Лешек Марута
Лаборатория
Я шёл по пустынному полю, покрытому грязным тающим снегом, и с волнением думал о своём будущем репортаже из такого солидного научно-исследовательского центра, каковым, несомненно, являлась Лаборатория.
Голова моя была набита всевозможными нейтронами, мезонами, протонами, гиперонами, позитронами, и меня охватывал панический ужас при мысли, что во время предстоящих бесед я всё это перепутаю.
Лаборатория находилась далеко за городом, и от последней автобусной остановки пришлось ещё порядочное расстояние прошагать пешком. Так что у меня было достаточно времени, чтобы повторить мысленно очерёдность вопросов. Кроме того, я мог уже издали освоиться с видом Лаборатории, приземистое здание которой лежало на пустой равнине и отчётливо вырисовывалось на фоне серых холмов, окаймлявших со всех сторон наш город.
