Михаил Эдель - Чем вы недовольны?
Дядя икал уже в более учащённом ритме. Мы прошли два квартала, пока я услышал:
«Загляни недели через две. Попытаюсь узнать, где он сейчас. Поезжай куда-нибудь. Отдохни».
«Правильный совет. Еду в Ялту. Уже приобрел путевку».
На вокзале я понял – в школе дипломатов мне за такую беседу с представителем враждебной стороны поставили бы двойку.
– Единицу, – улыбнулся майор.
– Но я не мог не доставить себе удовольствия и не терзать того, кто поссорил меня со всем, за что сражался и погиб мой отец. И сейчас не жалею, что лишил Пухлого покоя. Пусть трясется, пусть его мучает неизвестность, как я поступлю. Пусть ему не дают покоя отнятые у рабочего, учительницы, служащего, студента трудовые рубли. Я намерен найти Джейрана, Курбского, княжну-красавицу, готов истратить на них все деньги, принадлежащие мне не по закону. Мне известны многие клиенты Джейрана во многих городах. У Джейрана и Курбского в разных местах хранятся миллионы. Часть из них у какого-то духовного лица, часть, как ни странно, у педагога, у некой Муриной.
– А вы узнаете, например, Курбского, если снова взглянете на паспортное фото? – спросил майор.
– Может быть. Отлично помню, это, как вам сказать, весьма интересный мужчина.
Весьма интересный мужчина в это время у подъезда гостиницы «Абхазия» захлопнул дверцу «шевроле» (далеко не последней модели), проводив свою помощницу Илону Голицыну. Затем он поднялся к себе в «люкс», вышел на балкон и ещё раз удостоверился, что жизнь прекрасна, когда над тобой голубое небо, воздух напоен морем, цветущей хурмой и ста миллионами цветов, а кипарисы и пальмы шепчут, как мудрые старики, – мир и красота его созданы для человека.
«Абхазцы знали, где им поселиться. Лучшего уголка нет на свете, чем этот берег Чёрного моря. Бросить бы всё и всех, Джейрана, Илону и остаться жить у Чёрного моря», – размечтался Курбский, по церковной метрике Прохорчук Николай Гаврилович, уроженец Казахстана.
Мысль эта не раз занимала члена авантюрно-жульнической корпорации, когда он появлялся на берегах Чёрного моря.
Мог ли он думать, что в этот час на берегу Белого моря лично ему незнакомый Бур старается помешать «академику» Курбскому незаконно наслаждаться Черным морем.
НИЧЕГО НЕ ГОВОРИТЕ, ПРОШУ ВАС
Ночью Сухуми красив с моря, с борта теплохода. Еще красивей с сухумской горы. Извиваются цепочки огней вдоль проспектов, набережной, мигают маяки, по морю скользят голубые прожекторные дорожки, в городе тишина, редко проплывает машина, её угадываешь по красным огонькам. Спят эвкалипты, дремлют пальмы, магнолии, кедры. И что-то рассказывает и никак не расскажет морская волна, сердитая, пенистая, непреклонная.
Катя и Анатолий ушли вперед, Коста и Ася следуют за ними.
Дошли до маяка. Далеко от порта. Катя поднялась на выступ большого камня и прислонилась спиной к дереву.
К молу, расцвеченный жёлтыми огнями, подходил мощный многоэтажный пароход «Адмирал Нахимов».
На мысе у маяка мало огней. Лицо Кати скрывала тень старого инжира. Анатолий поставил ногу на скалистый камень.
«Адмирал Нахимов» швартовался, Анатолий по требованию Кати рассказывал об Абхазии. Несколько раз он отвлекался, но Катя возвращала его к повествованию… Неожиданно Анатолий стал читать:
В нашу южную бухту веселый вошёл пароход.
Он сияет, избавлен от множества бед и невзгод.
Взбудоражил окрестность резким и долгим гудком,
Этот голос веселый всему побережью знаком.
Он стоит у причала, двоясь и колеблясь в воде,
И сигнальный фонарик подобен высокой звезде.
Как давно я не видел такого свеченья огней!
Я погладил обшивку, прошёлся ладонью по ней.
Прикоснулся к холодному борту горячей щекой,
Трепетало могучее сердце, утратив покой,
И, не в силах живое волненье свое превозмочь,
Бились наши сердца в унисон в эту летнюю ночь.
Пауза. Катя не шевелилась. На ней было воздушное платье, белевшее на фоне дерева. Оба смотрели на широкую громаду парохода. Левей первого причала на другом молу сверкали праздничные цветные огни ресторана «Амра».
– Читайте ещё, – сказала Катя.
Подобно двум немым, стоим мы и глядим,
Шевелишься слегка, сказать ты что-то хочешь,
– Но что сказать, когда такой восторг в груди.
…Понятно всё без слов. Уж близится рассвет.
Стоим мы здесь: ты – море без границы,
Я – море радости, границ которой нет.
– Дмитрий Гулиа. Чудесные стихи.
Анатолий вскинул голову:
– Вы читали?
– Да. Вчера. Находиться в стране и ничего не знать о ней? Теперь расскажите о своем прадеде Алиасе.
– Охотно. Позовем Асю.
– Ася не станет слушать. Сколько лет прадеду?
– Сто двадцать семь.
– Ужас!
– Итак, я вам уже прочитал лекцию – самую короткую историю Апсны – Абхазии. Кому только не хотелось владеть нашим краем! После присоединения к России – а это был самый прогрессивный для абхазцев выход – в Абхазию помимо наместников, губернаторов, начальников полиции стали прибывать русские просветители, художники, учителя, строители дорог, промышленники…
В тысяча восемьсот пятьдесят пятом году на Крым и Абхазию с целью захватить Грузию ринулась, как вам известно, ретивая коалиция: Англия, Франция, Турция и королевство Сардиния.
Турки высадились в Гудаутах. Но абхазцы уже много веков не любили турецких пашей и их головорезов янычар. Английская газета «Таймс» в то время писала:
«Абхазцы не скрывают своей привязанности к России и с ужасом ожидают вторжения турок».
Абхазцы не пассивно ждали, они портили дороги, разрушали мосты, методически заваливали тропы деревьями… и без приглашения вступали в ополчение, конное и пешее. Народные сказители Абхазии десятки лет изо дня в день рассказывали о прошлых невероятных насилиях турок, увозивших в рабство абхазских юношей и девушек.
Двадцатилетний Алиас, мой прадед, сел на коня и в составе сотни прибыл к русскому генералу Багратиону-Мухранскому, который командовал Гурийским отрядом… Катя, скажите, как название того теплохода, освещённого огнями? – спросил Анатолий.
– «Ингур».
– Это быстроходное научно-исследовательское судно. Ингур – абхазская река. На Ингуре в тысяча восемьсот пятьдесят пятом году произошло сражение с турками-оккупантами. В этом сражении участвовал мой прадед. В бою погибли три командира одиннадцатого линейного батальона: подполковник Эванба, абхазец, полковник Иоселиани, грузин, и русский капитан Кобалев. Один сменял другого.
Через одиннадцать лет прадед участвовал в восстании против произвола царских сановников.
Недалеко от Гудаут, в Лыхны, восставшие напали на начальника сухумского отдела полковника Коньяра и сопровождавшую его сотню казаков. Коньяр и его свита заперлись в доме князя, а казаки в церкви. Прадед в числе первых ворвался в княжеский дом-крепость. Коньяр и другие были убиты в схватке. Казаки выбрались из церкви только на третьи сутки.
Прадед был впоследствии схвачен и заключен в кутаисскую тюрьму.
Вместе с восставшими он также дрался с царскими усмирителями вот на этом самом месте, где мы стоим. И, может быть, Алиас Эшба с кремневым ружьем стоял под этим деревом или под тем эвкалиптом. Царский отряд отступил от крепости. Вы видели её остатки, там сейчас построили нелепую каланчу.
Во время русско-турецкой войны прадед был проводником-переводчиком и ординарцем русского полководца Шелковникова, который теснил турок к Сухуми.
В августе тысяча восемьсот семьдесят седьмого года, там, где стоит «Ингур», бросил якорь турецкий броненосец… Ночью в бухту вошёл русский пароход «Константин» под командой лейтенанта Макарова, впоследствии знаменитого адмирала. «Константин» спустил с борта три минных катера, и они вывели из строя броненосец захватчиков.
Осенью тысяча девятьсот пятого года прадед застрелил на дороге стражника. Двое стражников вели на веревке, как ведут скот, двух ни в чем не повинных односельчан прадеда. Правда, дед был ранен уцелевшим стражником в левую руку. Сперва он лечил руку народными средствами, а потом по совету друзей обратился к фельдшеру Григорию Константиновичу Орджоникидзе.
Орджоникидзе вылечил руку и вправил деду мозги. С этого времени прадед стал сознательным революционером. Катя, вы запомнили название прогулочного теплохода, на котором мы катались?
– Погодите… Сейчас вспомню. «Кяхба… Хад…»
– «Кяхба Хаджарат». Верно. Это имя легендарного абхазского мстителя, отбиравшего у помещиков добро и раздававшего его беднякам.
Прадед снабжал отряд Кяхба продовольствием, оружием, патронами. После знакомства с Орджоникидзе прадед Алиас, ему уже было семьдесят лет, стал революционером-подпольщиком.
