Дмитрий Стародубцев - Семь колодцев
— Александр Владимирович! Что вы тут делаете? — Юля была поражена.
— Я-то? Как что? Я у себя в номере… А что ты тут делаешь?
— Я?.. Документы… вот… хотела…
Когда она ушла, девушки быстро оделись и потребовали, чтобы я немедленно рассчитался. Сто долларов!
— За что сто долларов? Я даже до вас пальцем не дотронулся! Полчаса полежали, коньячку попили…
— Ладно, жмот, — переглянулись фотомодели. — Давай пятьдесят, и мы уходим.
Я было полез в кошелек, но раздумал.
— Знаете что? Я даю вам триста, и оставайтесь на всю ночь!
7
Как только в стране начался капитализм, мне очень захотелось стать «индивидуалом». То есть заняться частной индивидуальной деятельностью. Печь пирожки и продавать у метро, торговать на рынке турецкими тряпками, оказывать какие-нибудь услуги населению — все, что угодно, лишь бы взмахнуть на гребень волны, стать неотъемлемой частью новой благодатной жизни. А потом, заработав первые деньги, замахнуться на что-нибудь и покруче. Например, открыть молодежный центр или вообще зарегистрировать кооператив. Я не мыслил себя обычным инженером. Почему я, дипломированный строитель, работоспособный парень, должен был получать почти в три раза меньше пьяницы и прогульщика Вовочки, работника шиномонтажного цеха автобазы? Да и к черту любую государственную работу! Вон, люди сейчас за день гребут столько, сколько иной профессор и за десять лет не заработает.
Капитализм уже давно начался, а я все еще скитался. Нищий, в стоптанных ботинках, с бесполезной мелочью в кармане.
В те дни я был в полной жопе.
(Нет сомнений, что редактор посчитает своим долгом вычеркнуть это слово, но я ему не позволю. Я был именно там, где указал, и точнее не скажешь. Так что пардон пар-ле франсе!)
Но желание выйти в люди было огромным. Мои амбиции устремлялись к таким вершинам, что знакомые изумленно крутили у виска.
Начал я с того, что выписал газету «Коммерсант» и от корки до корки штудировал приходившие номера. Я уже чувствовал себя частью этого нового волшебного мира. Дело за малым: осталось лишь начать и кончить.
Мать звонила каждый день (я жил отдельно от родителей в маленькой холостяцкой квартирке). Она хотела, чтобы я устроился на «нормальную» работу, пусть даже на девяносто рэ. «Тебе нужен стаж! Сейчас ты тунеядец!» Упреки были бесконечными. Отец ей вторил. Когда я приезжал к родителям, чтобы поесть и стрельнуть очередной трешник, падре смотрел на меня так презрительно, как только он один и умел. Тяжело, уничижительно. «Иди работай!» Он, ветеран Великой Отечественной и заслуженный производственник, уже разочаровался во мне. Он списал меня на свалку истории. Он не мог понять: в кого я такой уродился?
В конце концов, мне стало стыдно. Я слишком близко к сердцу принял слова отца. Теперь я не хотел ни денег просить, ни даже объедать несчастных пенсионеров, и так обалдевших от начавшегося в стране безобразия. В магазинах тогда было шаром покати. Вскоре я перестал навещать родителей.
Мать все время зазывала, страдала. Отец хмурил брови и по субботам фанатично ходил на шумные коммунистические сборища.
Несколько попыток открыть свое дело закончились крахом. После этого неприятности посыпались, словно из рога изобилия.
Появились долги.
Я вынужден был то разгружать вагоны на плодоовощной базе, то спекулировать французским дезодорантом, то толкать дефицитные книги у книжного магазина.
За книги меня один раз загребли в отделение, отняли «товар» и настучали по печени. В КПЗ я провел три дня. Сокамерник, опытный спекулянт со стажем в две ходки, деловито объяснил, что я не «прописался», поэтому «книжная мафия» и сдала меня ментам.
Я был вечно голодный и всегда сексуально неудовлетворенный. Я как сейчас помню эти два мощных животных чувства, которые всегда были при мне.
С горя я все чаще и чаще прятался от действительности в безмятежных пространствах Бахуса. Иногда гулянки длились целыми неделями. Ну знаете, как это бывает по молодости: водка, девочки, всякие безумства, потом пустота в душе и, что не менее важно и даже взаимосвязано, в кармане и глубокая прострация тяжелого похмелья… Но об этом как-нибудь потом…
Однако удача появилась совершенно не из-за того угла, за которым я ее подкарауливал.
Однажды, раздобыв где-то целых двадцать пять рублей, я заехал на автобазу к Вовочке.
В воздухе пыльного помещения почему-то стоял приторный запах рыбьего жира. В конце рабочего дня слесари шиномонтажного цеха были уже мутноватыми. Свои трудовые подвиги они не забывали периодически праздновать, о чем красноречиво свидетельствовала батарея пустых бутылок в углу, прикрытая от глаз главного механика старой газетой. Я знал, что каждое отремонтированное колесо «зилка» или КамАЗа обходится водителю в два, три рубля. А сколько за день можно починить колес?
Впрочем, Вовочка, в отличие от своего напарника Буржуя, был еще вменяем. При своих ста пятидесяти килограммах он мог опустошить несколько бутылок водки и остаться на плаву.
Я принес пива. После того как с ним было покончено, сбегал за водкой. Выпили. Буржуй, чувствуя, что сил осталось только на то, чтобы добраться до дома, поспешил попрощаться: «Меня мама ждет!» Разошлись и халявщики, которых при моем появлении набежало видимо-невидимо.
— Не пора ли нам навестить мистера Азикоффа? — предложил я.
Вовочка нехотя согласился.
Азикофф был старше меня лет на десять, высокого роста и добротного телосложения, но все жизненные силы он давно растратил на бестолковые скитания по стране, на неоправданно рискованные эксперименты с собственной судьбой, на женщин и частые возлияния, поэтому к середине жизни оказался у разбитого корыта: один, без работы, без денег, в скромной коммунальной комнатушке, лишь в компании своих романтических воспоминаний.
И все же он был удивительным типом. Этакий отъявленный интеллигент. Прежде всего, он любил Америку и все американское, за что я и прозвал его мистером Ази-коффым (произносится с фальшивым акцентом, как в дешевых постсоветских фильмах). Но при этом он обожал русскую поэзию и в легком подпитии мог наизусть читать огромные куски из поэм известных и забытых авторов. Чем меня и радовал.
Он боготворил Цветаеву.
Вы, идущие мимо меня
К не моим и сомнительным чарам, —
Если б знали вы, сколько огня,
Сколько жизни растрачено даром!
Бывший комсомольский лидер, герой БАМа, последние годы жизни окончательно опустился, много пил, воровал продукты в ближайшем универсаме, ходил по улице в рабочей одежде, чтобы менты не распознали в нем тунеядца, которых тогда отлавливали и привлекали, но при этом не уставал мечтать о крупном шальном заработке.
Он был непорядочным. Врал, мог обворовать друга, крепко подставить. И все же в его компании было как-то забавно. Уж очень он был интересным человеком. Он знал всех, и его знали все. Он был некоронованный король всех пьяниц и тунеядцев своего микрорайона. Такой крестный папа бутылки и стакана.
Азикофф, небритый, с легким водочным амбре, открыл дверь и стремглав зашлепал тапочками обратно в свою комнату, где разговаривал по телефону. Было слышно, что он предлагает кому-то по самой низкой в Москве цене сахар, музыкальные центры и мочевину. «Мочевина» тогда была на слуху, ее предлагали все, но мне так и не довелось узнать, что это за странный продукт…
Мы вошли вслед за Азикоффым и выложили на стол гостинцы: водку, колбасу, лимонад. Новоиспеченный биржевой брокер благосклонно кивнул и поспешил закруглить разговор. На маленьком столике на колесиках появились хлеб и хрустальные рюмочки. Вовочка обиделся: он признавал только граненые стаканы.
Однако Азикоффу звонили без остановки: металл, лес, масло — сотни вагонов и тысячи тонн всякой всячины, и вскоре он выдернул из телефонной розетки шнур: на сегодня хватит.
Я рассказал свежий анекдот:
«Встречаются два брокера. Один предлагает вагон сникерсов, другой — вагон сахара. Они договорились продать друг другу свой товар. И разошлись. Один пошел искать вагон со сникерсами, а другой с сахаром».
Азикофф натянуто улыбнулся. Анекдот был о нем.
Вскоре Вовочка замертво рухнул на диван, и мы с Азикоффым долгое время спокойно и вежливо беседовали. Рюмочки время от времени наполнялись и смачно опрокидывались. Заметив, что Вовочка не способен в ближайшее время прийти в сознание, мой щедрый приятель вынул из холодильника баночку чешского паштета.
— Откуда?!
— Бартером заплатили за сделку. У меня, ёклмн, целый ящик!
— О, тебе удалось что-то продать?
— Две фуры этого паштета… Вернее, я его еще не продал… Я только обещал, что сразу же его продам…
В этом Азикофф был весь: брал все, что плохо лежит, а потом врал, всячески выкручивался, месяцами скрывался.
