Маша Трауб - Дневник мамы первоклассника
Васю забирала няня, поэтому я временно выпала из школьной жизни. Но позвонила родительница и сказала, что опять нужно сдать деньги. На уборщицу и на ремонт.
— А мы уже сдавали. Пять тысяч, — сказала я.
— Еще по пять надо. Будем еще рекреацию ремонтировать, — сказала родительница.
Я, конечно, обзвонила всех — мужа, маму.
— В классе двадцать пять человек. Даже если двадцать сдали по пять тысяч, то уже получается сто. Куда еще? — возмущалась я.
— Ты что, не будешь сдавать? — спросила мама.
— Не знаю. Но ведь нужно спросить, куда дели деньги?
— Лучше не связывайся. Там найдется кто-нибудь, кто спросит. А Васе еще в этом классе учиться.
Пошла сдавать деньги. Активистка родительского комитета стояла и разговаривала с мужчиной в костюме.
— Так сколько нужно сдать, я так и не понял? — спрашивал мужчина.
— По пять плюс семьсот на уборщицу и еще пять, — отвечала она.
— Так пять или десять?
— Пять или десять. Просто некоторые родители сдали по десять. А одна электрика стоила сорок. Кто может, тот сдает.
— Хорошо, каждый по пять умножить на двадцать пять, а остальные деньги? — пытался подсчитать папа.
— Канцтовары, подарки и цветы учителям на День учителя, вот тут у нас все записано. — Активистка показала ему тетрадку с записями.
— Так, вот вам пять тысяч, — сказал мужчина.
— Вы больше не можете? — посочувствовала родительница.
— Я? — возмутился он. — Могу. Но сейчас не могу.
— Вот чем больше у людей денег, тем они жаднее, — философски заметила активистка. — За каждую копейку удавятся.
Я кивнула. Хотя у меня не так много денег, я тоже очень хочу удавиться за каждую копейку.
— Давайте я вам еще три тысячи отдам, — сказала я. Успокаивала я себя тем, что папа сдал всего пять, а я — целых восемь.
Вышла учительница. Сказала, что нужно принести пластилин и пластилиновый коврик. И никто не спросил, что это такое. Наверное, все знали. А я постеснялась уточнять.
— Вася, тебе в школе нравится? — опять пристала я к сыну.
— Нравится, — сказал он.
— Тебе интересно?
— А это как?
— Ну, это когда тебя что-то удивляет, радует и хочется придумать что-то свое.
— Эх, мама, вот если бы мы были рыбами, а учительница — акулой, было бы интереснее. Или если бы нам вместо каши давали лягушек, тогда бы было интересно. А так что придумаешь? Уже все за нас придумали. Только девочка меня спасает.
— Какая девочка?
— Которая передо мной сидит. Я забыл, как ее зовут.
— И как она тебя спасает?
— А когда я ее пеналом по голове бью или линейкой, она очень смешно делает — ложится на парту и голову закрывает. Даже когда я ее не бью, а только руку поднимаю, она сразу на парту ложится.
— А зачем ты ее бьешь? Девочек нельзя бить.
— Но ей же нравится. Если бы не нравилось, я бы не бил. Мы так играем.
— Ты мне покажешь эту девочку?
— Нет, не покажу.
— Почему?
— Она тебе не понравится.
— С чего ты взял?
— Тебе же Настя нравится. А эта девочка, она совсем на Настю не похожа.
— А тебе кто нравится — Настя или эта девочка?
— Вообще-то Настя. С ней хоть подраться можно. Знаешь, она какая? Я ее пеналом ударил, и она меня ударила. Я ее линейкой. И она меня линейкой. Сильно, — пустился в воспоминания сын. — Но Настя далеко сидит. А эта девочка рядом. Я же не могу выбирать.
— В каком смысле? — перепугалась я. Я решила, что у Васи начались проблемы с девочками.
— Ну, парту. Я же не могу выбирать себе парту. Кстати, у меня хорошая парта. Знаешь, что я на ней написал?
— Что?
— Кикимора.
— На партах писать нельзя, — сказала я.
— Где-то я уже это слышал, — задумался ребенок.
— А что еще новенького?
— Мама, ну что там может быть новенького? Там уже все старенькое. Даже учительница.
15 сентября Мы замумукались и вырубаемся
Это какой-то кошмар. Организм отказывается перестраиваться. Я больше не могу вставать по утрам! Хочу спать! Все время хочу спать! Мне кажется, я так не хотела спать даже тогда, когда Вася был младенцем. А младенцем он был чудовищным — неспящим и орущим. Конечно, я тогда была моложе, азартнее и здоровее. Но по моим подсчетам, у меня уже должна была начаться старческая бессонница — когда просыпаешься в пять утра и не можешь уснуть. Но она почему-то не начинается. А так много успела бы сделать.
Смотрели с Васей «Смешариков». Так там заяц Крош засыпает от хлопка в ладоши. И все время спрашивает: «Почему я вырубаюсь?» Вот я тоже хожу, как Крош, и спрашиваю у мужа: «Почему я вырубаюсь?»
Утром муж сказал, что сам соберет ребенка. А я могу не вставать.
— Спи, спи, — заходит он на цыпочках в спальню, — только скажи, какую ему рубашку надевать.
Выбор небольшой — две штуки. И Вася — не девочка. Ему вообще по фигу, в рубашке он пойдет или в пижаме.
— Спи, спи, — опять зашел муж, — а где стоит молочный суп на завтрак?
— В холодильнике.
— Я его там не нашел.
Встала, достала молочный суп, разогрела, нашла рубашку. Заснуть снова не получилось.
Муж отвел сына в школу. Вернулся.
— Как дошли? — спросила я.
— Знаешь, его так жалко. Ноги заплетаются. Упал в траву. Лежал и не двигался. Что там в его портфеле? Вася даже встать не мог под таким грузом. Я его за шкирку поднимал.
Я живо представила эту картину. Лежит мой мальчик, уткнувшись носом в асфальт, под грузом знаний.
— Надо ложиться спать раньше, — сказала мне мама. Я ее чуть по телефону не укусила. Как будто я сама не знаю, что надо делать.
Утром я вообще сама не своя. Сегодня надо было позвать ребенка завтракать. Я с недосыпу забыла, как его зовут. Пришла в комнату и говорю:
— Как зовут?
— Вася, — испуганно ответил ребенок.
— Точно. Пошли завтракать.
Как в том анекдоте, когда алкоголик просыпается утром, а жена зовет его: «Петя, иди завтракать!» «О, Петя…» — вспоминает алкоголик.
Муж сварил кофе и сам его выпил. Я плохо помню, но, по-моему, я сказала, что пойду с ним разводиться.
Поехала в магазин за продуктами. И на обратном пути заснула прямо за рулем. Очнулась одним колесом на бордюре. Мне казалось, что я только моргнула. Пришла домой, бросила пакеты в коридоре и легла спать.
— Мама, почему ты спишь? — спросил Вася.
— Потому что я рано встаю.
— Нет, это я рано встаю. Ты ведь в школу не ходишь, — обиделся сын и тоже завалился спать.
У меня много дел — надо подписать коробку с пластилином и пластилиновый коврик, при ближайшем рассмотрении оказавшийся обычной пластмассовой дощечкой. Между прочим, дефицитная вещь. Еле нашла. Продавщица в канцтоварах советовала брать сразу два, потому что больше не завезут.
Мне перестали звонить подруги и знакомые. Потому что на стандартный вопрос «Как дела?» я как подорванная начинала рассказывать про прописи, школьные завтраки и про то, как какую-то бабушку отругали за то, что ее внучка читает только по слогам, а нас не отругали — мы читаем бегло. При этом я жду в ответ не менее бурной реакции, а мне все мычат: «Ну да, ага, ладно, потом перезвоню».
Мужа тоже жалко. Он подрастерял свой бодрый задор и повторяет как заведенный: «Что-то я замумукался». Вася, цепляющий все с языка, далеко не ушел. Из школы он принес слово «круто». От меня он ввел в оборот «мило».
— Вася, неси сам свой портфель, — говорю я.
— Мама, что-то я замумукался, — ответил сын.
Причем этих трех слов ему хватает, чтобы выразить свои эмоции. Сварила его любимые макароны.
— Мило, — говорит сын.
Помогла сделать из палки лук.
— Круто, — поблагодарил сын.
— Вася, ты что, Эллочка-людоедка?
— А Эллочка ест людей? — вытаращил глаза Вася.
Оказалось, что в его классе есть девочка — Эллочка. И как я ни пыталась пересказать сыну в доступной форме Ильфа и Петрова — не убедила.
— А сегодня она в школе капусту такую оранжевую с колбасой ела, — задумчиво сказал Вася. — Может, она дома людей ест? Завтра спрошу. Круто.
На следующий день Вася заявил:
— Мама, Эллочка людей не ест.
— Ну слава Богу.
— А знаешь почему?
— Почему?
— Потому что она — Элечка, а не Эллочка. Я перепутал. Замумукался.
18 сентября Уроки демократии
— Знаешь, мама, я хочу назад в животик, — произнес Вася по дороге из школы домой.
— Почему это?
— Потому что там все понятно.
— А что тебе в жизни не понятно?
— Много чего. Вот, например, почему учительница всегда наказывает того, кого увидит? А того, кого не увидит, не наказывает?
— Это как?
— Я вот ударил мальчика, и меня в коридоре поставили. А его нет. Хотя он меня тоже ударил.
