Владимир Елистратов - Рассказы
Хорошо доползти до Парфенона. Сидеть, потеть, как от тройного аспирина, смотреть на колышущиеся алые маки, растущие прямо из щелей в мраморе. Вокруг звучит самурайская речь. Хочется рецины и сувлаков. Громко ржёт какой-то надувной американец. Пот течет по позвоночнику прямёхонько в шорты. Вот она, Эллада.
В самих Афинах, конечно, жарковато. Но бывает и хуже.
Каир — это стапятидесятиградусная парилка, приделанная к выхлопной трубе КамАЗа.
Бангкок — русская баня, в которой доброжелательные малорослые косые банщики поддают помоями и жарят рыбу прямо на полк;. Вариантов много. Афинский — не самый страшный. В Афинах жить всё-таки можно, даже летом.
Отель у нас был хороший. Где-то недалеко от «Омонии», Площади Согласия. В первое же утро, когда мы спустились к рисепшену, к нам подошел симпатичный грек, очень похожий на коренного крымского татарина и спросил на чистейшем русском языке с едва уловимыми вахтанговскими модуляциями, какие были у Симонова в «Принцессе Турандот»:
— Вам насчет шубки?
— Ну… — ответил я.
Трудно, очень трудно, читатель, описать это наше «ну». Да вы, небось, и сами его слышали. Такое «ну» обычно говорила шпана с Мазутного проезда, улицы моего детства. «Ну» произносится так.
Предположим, прохожий вас спросил: «Не подскажешь, винный здесь есть?» Сначала надо поставить ногу вперед. Руки в карманах. На прохожего не смотреть. Не видеть его в упор. Слегка покачивая головой и туловищем в такт неслышному блатному ритму, осматривать не торопясь всё вокруг, кроме прохожего. Дескать, эх, и испортил же ты мне пейзаж, орёлик… Потом, сильно наклонившись, как бы очень-очень опасаясь попасть себе на ноги, сплюнуть. Но не далеко, а строго вертикально вниз. Едва разжимая губы. Сплюнуть так, как будто ты мечтал сплюнуть уже год, но никак не удавалось. Лицо должно выражать нечеловеческую озабоченность насчет какой-то очень глубокой криминальной проблемы, которую так некстати помешал тебе решить прохожий своим фрайерским вопросом. Ещё раз оглядеть окрестности и словно бы случайно туманным взглядом увидеть прохожего. В измученно-озабоченных глазах должно быть написано: «Это что ещё за бишкекское чувырло?..» Потом надо наклонить голову вперёд, долго-долго качать ей, глядя на свой недавний харчок, и, наконец, опять же, не смотря на собеседника, устало сказать:
— Ну…
Что-то типа «ннэ» или «ннууэ». Вроде того: «Есть винный, ну и чо дальше?..» Мол, «я с тобой, долгоносиком карманным, конечно же ж, тут базарю, но всё равно же ж ты потный шнырь, а я в законе».
Я замечал, что очень многие наши люди за границей, те, которые там в первый-второй раз, с иностранцами говорят примерно так. С достоинством опытного щипача с Мазутки, причем люди вполне мирные: инженеры, там, программисты…
— Ннуэ…
— Извольте, — улыбнулся крымский грек (ясно, что такое инфернальное «ну» он, гад, слышит не в первый раз). — Самые дешёвые шубки. Очень качественные. Лучше не найдете. Суперскидки. Специально для русских.
«Суперскидки специально для русских» прозвучало как «большая панама для совкового дерева». Я внутренне слегка закипел. За границей вообще мне всё время кажется, что меня надувают именно потому, что я русский. Если меня надувает на две-три сотни родной гаишник, я ему, конечно, внутренне желаю чего-нибудь типа почечуя, цыпок или энуреза, но никакой шекспировской трагедии не чувствую. А вот если какой-нибудь испанский задохлик пытается слупить с меня хотя бы одну лишнюю песету, я закипаю, как чайник, и начинаю шипеть, как майская гадюка. Меня, жителя одной шестой части суши!.. Убью.
И здесь всегда на помощь приходит моя жена. Лола. Если надо что-нибудь покупать, с кем-нибудь торговаться и т. п. — от меня толку нет. Одно рычание, красная морда и мечущиеся по ней желваки. И тогда я внутренним голосом говорю: «Лола, фас!» И моя прекрасная и спокойная, как Парфенон, жена делает техничный коммерческий фас. Невозмутимый, как Эгейское море, гармоничный, как классический портик, и непобедимый, как скульптура Нике, богине победы.
— Пошли, — сказала жена.
Грек обрадовался. (О, наивный крымский эллин!)
— Меня зовут Сократ, — сказал грек. — Я крымский грек.
Я саркастически процедил:
— И Платон у вас, может, имеется? У крымских греков…
— Целых два. У меня тесть Платон. И брат троюродный — тоже Платон, — лениво отвечал Сократ.
— А теща? — тревожно спросил я.
— Федра. Тётя Федра. Она хорошая, добрая.
(Да, знаем мы этих добрых, читали… У вас, небось, и тётя Горгона тоже добрая…)
Мы пересекли Омонию, завернули за угол и вошли в небольшой магазинчик. На входе было написано по-русски: Магазин «Итака» (Шубы. Сократ и К°).
— Одиссей! — закричал Сократ. — Одиссе-е-ей! Ты куда делся?! А ну-ка сюда живо! Клиенты пришли.
Из-под ряда шуб вынырнул испуганный розовощекий подросток с полуоткрытым ртом и пакетом чипсов «Эстрелла».
— Дрясьть! — сказал Одиссей, хрустнул чипсами, и ещё больше покраснел.
— Позови Платона, — строго сказал Сократ Одиссею. — И скажи Калипсо, чтобы кофейку сварила. Вам кофе?.. — это нам.
— Кофе…
— А мне фрапе. Понял? Аристотель дома?
— Угу, — сказал Одиссей. — Телик зырит.
— Я ему сейчас позырю, быстро его сюда, лоботряса…
— Ага, ща, — сказал Одиссей и, хрустя чипсами, нырнул под шубы.
— А Аристотель — это кто? — спросил я.
— Племянник двоюродный. Сын брата моего, Эзопа. Лентяй страшный, — нехотя ответил Сократ. — Вам какую шубу-то? Выбирайте. Вон их сколько. Волк, песец, кролик… Ну, кролик — это, конечно, ерунда… Шиншилла вон классная есть… Как насчет ондатры?.. Норка — первый сорт… А к кунице вы как относитесь?..
Через пять часов магазин «Итака» (Шубы. Сократ и К°) представлял собой, пожалуй, самое оживленное место в окрестностях площади Омонии, а может быть, и во всех Афинах.
На столах, стульях, на полу барочными грудами возлежали шубы. Натуральные и крашеные, длинные и короткие, цельные и кусковые. Пахло пушниной, и этот имперский дух напоминал запах свежевзрезанного астраханского арбуза. Под вентилятором, словно снег под взлетающим вертолетом, ленивыми волнами переливалось лазоревое море голубого песца. Тут же ало-зелеными мыслящими водорослями колыхалась крашеная норка. Бурые утёсы горностаев гордо покоились на столах. На подоконнике уставшей от утонченного разврата гетерой раскинулась жемчужная шиншилла.
Одиссей с Аристотелем, розовые и влажные, бильярдными шарами беззвучно носились с шубами по залу. Чипсы, правда, они из рук не выпускали, и, как мыши, воровато хрустели ими из-под шуб. Аристотель явно халтурил: больше хрустел, чем бегал. А Одиссей — молодец, старательный парнюга.
Над архипелагом мехов, как Колосс Родосский над Кикладами, возвышалась моя неумолимая супруга. Вокруг неё толпилась вся местная мифологическая тусовка: Калипсо — жена Сократа, Деметра — жена Эзопа, Федра — тёща Сократа и жена Платона-старшего, сам тесть Платон, лысый молчун. Затем: Артемида — старшая сестра Одиссея, еще какой-то нетрезвый Еврипид в ярко-жёлтых подтяжках, чей-то деверь, но чей, не помню. Из соседнего магазина шуб прибежал некто Аристофан, очень похожий на Чичикова, со своей сомнительного качества нутрией, которой почему-то не оказалось у Сократа. По телефону то и дело названивал, живо интересуясь ходом дел, ещё один торговец пушниной с Синтагмы по имени Писистрат. Писистрат, как выяснилось, был одесским греком и, как заправский морячок, нажимал на котика и нерпу, потому что «они, суки, ноские, как я не знаю що, клянусь Г;мером»
Я, Сократ и Платон-младший сидели за столом и, давно уже не обращая внимания на весь этот пушистый античный бардак, пили горькую рецину, пахнущую смолой, морем, пиратами и ещё чем-то неясным, от чего хотелось рыдать, как дитя. Бутылок восемь мы уже уделали.
— Скажи мне, Сократ, — говорил я. — В чём мсы-смы-сыл твоей греческой жизни?..
— В шубах, — твердо сказал Сократ и агрессивно икнул.
— А как же Истина?! — ужаснулся я. — Истина как же, Сократушка?!.
— В шубах! — стукнул по столу Сократ.
— В шубах! — как шакал из «Маугли», подтявкнул пьяный Платон, промахнувшись локтём мимо стола
— Во дают! — воскликнул я. — А ещё греки называются! Шубы, шубы!.. А жизнь-то уходит, понимаете вы это, сократики хреновы! Вам что Гераклит сказал?!. А?! Это ещё до тебя, до Сократа было… Что он сказал?.. В одну лужу нельзя с одного перепою упасть дважды… Вот что он сказал. Ты Гераклита знаешь?
Сократ поднял на меня мглистые глаза:
— Гераклит? Это ювелир, что ли, с Панепистимиу?.. Так он, вроде, ещё в Крыму зашился… Ты к нему, Вова, не ходи. У него жемчуг лажовый… Ты лучше к этому… к Софоклу сходи… Это мой кореш. Я тебя отведу, Вова. Он тебе, Вова, скидку сделает.
— К Фа-со-со-клу иди, — поддакивает окончательно нарезавшийся Платон, стараясь попасть шаткой струёй рецины в рюмку.
— Ну, греки!!! Ну, Эллада, ёлкин бублик!..
