Владимир ВОЙНОВИЧ - Москва 2042
— А что? — сказал Смерчев. — По-моему, идея хорошая. Продуктивная.
— Да глупости это, — возразил я устало. — Кто ж это станет засаливать человека? Он же не огурец и не свинина.
— Ну это я просто так, — сказал Дзержин. — Это я сказал как бы в порядке бреда. Ну можно чего-нибудь другое придумать. Допустим, его заморозили, в сейф положили, а там дырка, он разморозился и протух. Короче говоря, всякие варианты могут быть. Тебе лучше видно, ты ж художник.
В это время Искра глянула на меня, и я понял, что она категорически против таких поправок. Может быть, если б не этот ее взгляд, я бы и уступил. А так…
— Нет, — сказал я, чувствуя, что минута слабости прошла. — Нет, такого не будет. И вообще, раз вы так со мной разговариваете, я с вами никаких дел больше иметь не хочу. Не надо мне ни юбилеев ваших, ни почестей. Я вот только дождусь своего космоплана и уеду к себе обратно в Штокдорф.
— Без визы? — зажимая нос, с любопытством прогнусавил Звездоний.
— Без какой еще визы? — спросил я настороженно.
— Ну как же, — улыбнулся Смерчев. — У нас же существуют определенные правила пересечения границ. У нас без визы нельзя. У нас даже для того, чтобы выехать в Первое Кольцо, куда-нибудь, понимаете, допустим, в Калужскую область, и то виза нужна.
— Так это, — махнул я рукой, — касается ваших комунян. А я не только не комунянин, я даже советского гражданства вот уже шестьдесят лет с лишним лишен. И вообще я не ваш.
При этих моих словах все члены Пятиугольника как-то странно переглянулись, а Коммуний Иванович улыбнулся, широко развел руки и, называя меня моим человеческим именем, удовлетворенно сказал:
— Нет, Виталий Никитич, вы наш. Ведь мы вас реабилитировали.
Часть шестая
— Куда ты меня привез? — спросил я Васю.
— Куда приказали, — отвечал он. — Вы теперь будете жить здесь. — Он, указал мне на длинное приземистое здание и, пока я разглядывал это здание, включил скорость и укатил, обдав меня клубами пара.
Когда пар рассеялся, я при лунном свете разглядел, что здание представляло собой что-то вроде барака, все окна которого были совершенно темны. Над дверью посреди барака тускло отсвечивала ободранная вывеска:
ГОСТИНИЦА СОЦИАЛИСТИЧЕСКАЯ
Прямо напротив гостиницы был какой-то пустырь, а справа тянулся высокий железобетонный забор с колючей проволокой наверху, из чего я заключил, что нахожусь на самой окраине Москорепа.
Постояв в некотором недоумении, я решил войти в гостиницу и толкнул дверь, которая с ужасным скрипом открылась, когда я надавил на нее плечом.
В нос сразу шибануло запахом мочи.
— И как это вы в такой вонище живете? — спросил я пожилую женщину, младшего лейтенанта. Она сидела возле тумбочки, на которой слабо светила коптилка, сделанная из консервной банки. Интересно, откуда они взяли эту банку? Я в Москорепе ни разу никаких консервов не видел.
— А вам что нужно? — спросила младший лейтенант.
Я ей сказал, что меня перевели сюда из гостиницы Коммунистическая.
— Как фамилия?
Я думал, что, услышав мою фамилию, она тут же придет в восторг и попросит автограф, но ничего подобного не случилось. Она долго мусолила какую-то грязную книгу и водила по строчкам скрюченным пальцем. Отыскав нужное, она взяла с тумбочки связку ключей, взяла коптилку, повела меня куда-то в глубь коридора и, открыв дверь № 14, сказала:
— Вот ваша комната.
И тут же ушла.
Я пошарил по стенке в поисках выключателя, но никакого выключателя не было, как не было, впрочем, и лампочки. Но луна светила достаточно ярко, и я разглядел узкую железную кровать, стоявшую в углу у забранного решеткой окна, и покосившуюся табуретку. Кровать была покрыта суконным одеялом, поверх которого лежала подушка, набитая, как я понял, трухлявой соломой. По-моему, ничего больше в комнате не было, не считая пластмассового горшка, который я нашел в углу возле двери.
Откровенно говоря, мне все это крайне не понравилось, но я же знал, что за мое упрямство мне придется как-то платить, и решил: ну и черт с ними, поживу и здесь. Хорошо еще, что дали отдельный номер, а не койко-место в общей комнате, где потребители свинины вегетарианской наверняка не только храпят.
Под одеялом, разумеется, никакой простыни я не нашел.
Ну что было делать? Я выставил ботинки за дверь, а дальше раздеваться не стал и лег поверх одеяла.
Я так устал, что заснул немедленно, но вскоре проснулся оттого, что меня грызли какие-то насекомые. Несколько раз за ночь я вставал, отряхивался, опять ложился, к утру немного поспал, а когда встал, ужаснулся. По стенке ползали клопы, одеяло шевелилось от вшей, а между ними прыгали блохи. Я задрал рубашку и увидел, что все тело у меня покрыто красными точками.
— Скорей, скорей отсюда! — сказал я себе самому и выскочил в коридор. У меня, конечно, было подозрение, что ботинки мои я найду вряд ли начищенными, но их там и вовсе не оказалось.
Дежурная была уже другая, в звании старшины. Когда я ее спросил про туфли, она слегка удивилась, а потом объяснила, что за вещи, выставленные в коридор, администрация не отвечает. Этого следовало ожидать. Я спросил у нее, где тут у них кабесот, она сказала, что никаких кабесотов в гостиницах этого класса не бывает, а накопитель продукта вторичного находится у меня в номере. Она имела в виду, очевидно, горшок.
Мне, понятно, пользоваться этим сосудом не очень хотелось, но ничего не поделаешь, я вернулся в номер. Интересно, что кусок газеты метра в два с половиной там все-таки был. Развернув этот кусок, я сразу увидел крупный заголовок:
ЧЕЛОВЕК ИЗ ПРОШЛОГО
Как я сразу догадался, речь в статье шла обо мне, хотя имя мое ни разу не было упомянуто.
Разумеется, мне и раньше приходилось читать подобную критику, но раньше я был, может быть, более толстокожий и не принимал все так близко к сердцу, но теперь прочитанное меня глубоко ранило. В статье было сказано, что некий отвратительный тип с давних времен ступил на путь критиканства и оплевательства всего, что нам дорого. Что, живя во времена развитого социализма, он не видел ничего хорошего в поступательном движении предкоммунистического общества вперед и по заданию разведок Третьего Кольца клеветнически оплевывал все, что видел. Своей, с позволения сказать, деятельностью он заслужил самое суровое наказание, но благодаря попустительству тогдашних распоясавшихся коррупционистов сумел избежать возмездия, скрывшись в Третьем Кольце, где в угоду своим заокеанским покровителям с усердием облаивал страну, которая его растила, кормила, поила, одевала и обувала. И вот он снова появился у нас. Наше общество простило отщепенцу его прежние преступления. Мы надеялись, что за шестьдесят лет пребывания в Третьем Кольце он осмотрелся, одумался, понял принципиальную разницу между коммунизмом и миром, где трудящиеся дошли до такой нищеты, что даже вторичный продукт вынуждены ввозить из-за границы. Надеясь на это, Верховный Пятиугольник принял решение о полной реабилитации отщепенца. Мы встретили его с распростертыми объятиями, но, как говорится, сколько волка ни корми, он все в лес смотрит. Этот потерявший всякую совесть лакей международной реакции и на нашу жизнь периода зрелого коммунизма смотрел сквозь черные очки, все ему не нравилось настолько, что он не отличал прекомпита от кабесота.
Наше общество, как известно, самое гуманное в мире. Но с теми, кто нарушает его законы и нормы поведения, оно поступает сурово. Заканчивалась статья призывом к комунянам перед лицом моей провокации проявить собранность, бдительность, еще теснее сплотиться вокруг партии Верховного Пятиугольника, Редакционной Комиссии и лично Гениалиссимуса и давать решительный отпор всяким враждебным вылазкам.
Да, мне было очень неприятно это читать. Мне даже противно было использовать эту газету для той цели, ради которой она издавалась. Но, не имея под рукой ничего более подходящего, я все-таки ее употребил и очень расстроенный вышел в коридор.
Бойкот
Дежурная у тумбочки штопала нитяной чулок, натянутый на какую-то чурку. Я спросил ее, где можно умыться.
— Потребности в умыве не удовлетворяются, — сказала она вполне грубо.
— А завтракательные потребности где-нибудь удовлетворяются? — спросил я довольно ехидно.
— Прекомпит за углом, — ответила она, не подняв головы кочан.
Я вышел на улицу. Асфальт за ночь остыл, и моим изнеженным и необутым ногам было холодно. А кроме того, попадались всякие камушки, мелкие осколки пластмассы, и идти было просто больно. Подгибая пальцы, я кое-как доковылял до прекомпита. Очередь была небольшая, человек сорок. Меня удивило, что так мало людей, но тут же я догадался, что нахожусь в Третьей Каке, где живут в основном комуняне самообеспечиваемых потребностей. Значит, эти, которые в очереди, приехали сюда из центра. А может быть, это вообще были даже не комуняне, а приезжие из Первого Кольца, потому что никто из них меня не узнавал и никто не просил автографа.
