Владимир Кунин - Кыся
— КЫСЯ! — превосходно выговорил Фридрих фон Тифенбах.
— Блеск! — восхитился я. — В качестве комплимента могу сообщить тебе, что даже в России трудно найти образованного и интеллигентного Человека, который с легкостью произносил бы русские слова или названия на полуграмотном общенародном диалекте. Матерными ругательствами все овладели в совершенстве, а вот подлинное просторечие — не дается! Все какая-то анекдотичная стилизация. Порой это так раздражает…
— Как у нас в Баварии! — подхватил Фридрих.
— Возможно, — согласился я. — Я не так много сталкивался с баварцами.
— А, вообще, откуда ты так знаешь языки?
— Я их не знаю, — признался я.
— То есть как это?! — поразился фон Тифенбах. — А как же мы с тобой разговариваем?! Я же не говорю по-русски!
— Телепатия, — сказал я. — Мы с тобой случайно и счастливо оказались настренными на одну ВОЛНУ. Отсюда и телепатический КОНТАКТ. Большинство Людей и Животных об этом понятия не имеет!
Вот тут-то я ему и поведал о теории английского доктора биологии Ричарда Шелдрейса, о замечательном ученом Конраде Лоренце, и взял с него слово завтра же достать эти книги и прочитать их самым внимательным образом! Попутно, конечно, рассказал о Шуре Плоткине…
И почти до самого Грюнвальда мы занимались тем, что Фридрих говорил мне что-нибудь по-английски, а я ему толково отвечал по-своему. Потом он вдруг начинал говорить на французском языке, на итальянском, на испанском — мне это было все до фени! Я чесал ему в ответ по-нашему, по-Шелдрейсовски, и он был в таком восторге, что мы несколько раз чуть не влипли в серьезные аварии…
* * *Последнее время у нас в России почти по всем телевизионным каналам стали шпарить «зарубежку». Американские, английские, итальянские фильмы. В основном, американские.
Так вот, если раньше, еще года два тому назад, Шура почти каждый вечер куда-нибудь смыливался — то в Дом журналистов, то в Дом кино, то на какую-нибудь тусовку или презентацию чего угодно, то теперь ему, бедняге, было просто НЕ НА ЧТО выйти из дому! Мы с ним переживали длительное, с каждым днем обостряющееся безденежье, и Шуре волей-неволей приходилось вечерами торчать дома. Со мной.
Или он вызванивал кого-то из очень верных бывших подруг, и спрашивал: «Не согласится ли Анечка… (или Лиза, или Катя, или Света…) в перерыве между двумя «Новыми Русскими» заехать к одному не очень «Старому Еврею» по фамилии Плоткин?»
Так как моему Шуре почти никто никогда из его бывших девах не отказывал, то Шура спешно наскребал на бутылку, варил готовые мясокомбинатовские пельмени для себя и подруги, оттаивал кусок мороженого хека для меня, и мы втроем усаживались у телевизора.
Смотрели только «боевики» — где все все время пуляют друг в друга, или фильмы, как говорил Шура, — «из изящной жизни богатых людей за бугром, которые иногда… тоже плачут». Обычно эти фильмы были желанием гостьи перед тем, как нырнуть с Шурой в койку. И пересмотрели мы их великое множество!
К чему я это вспомнил? А вот — к чему.
Когда мы с Фридрихом фон Тифенбахом въехали на его «Роллс-Ройсе» в Грюнвальд, медленно пропетляли по узеньким вылизанным проездам между домиками, домами и домищами за высокими заборами из плотного кустарника, а потом, уже где-то совсем на окраине Грюнвальда, у самого леса, остановились у таких высоких ворот и такого забора, что за ними даже дома не было видно, и Фридрих достал маленький пультик дистанционного управления, вроде телевизионного (который я так ловко освоил у Шредеров), направил на ворота и нажал кнопку, а ворота стали перед нами автоматически открываться — вот когда я вспомнил все те фильмы «из изящной жизни»!..
Я не собираюсь захлебываться от нищенского восторга и обильного завистливого слюнотечения, и описывать состояние среднерусского Кота, выросшего, как ему казалось, в достаточно благополучных условиях, и внезапно осознавшего всю мизерность своего прошлого существования и самых смелых представлений о счастье из нашей постоянной и веселой игры с Шурой Плоткиным, которая называлась: «Что бы ты сделал, если бы у тебя был миллион?».
Всегда имелся в виду какой-то, как говорил Шура, «дореформенный миллион», во времена которого один килограмм мороженого хека для меня, якобы, стоил сорок восемь копеек, а автомобиль «Запорожец» для Шуры — четыре тысячи двести рублей.
Когда за нами почти бесшумно, даже без применения дистанционного пульта сами по себе закрылись ворота, и в глубине огромного, попросту необозримого сада я увидел широкий приземистый распластанный на невысоком холме дом, я понял — вот только что, буквально пять секунд тому назад, я въехал на «Роллс-Ройсе» в совершенно ДРУГУЮ ЖИЗНЬ…
Не доезжая метров пятидесяти до дома, Фридрих остановил машину и сказал мне:
— В моем доме постоянно работают несколько человек, с которыми тебе волей-неволей придется общаться. Это герр Франц Мозер — мой шофер и, в некотором роде, — секретарь. Милый, недалекий, но очень исполнительный человек. Бывший чемпион Европы по авторалли. Кухарка — фрау Ингрид Розенмайер. Поразительной доброты зануда и консерватор. Отсюда — несколько раздражающее однообразие пищи. Хотя и превосходно приготовленной… Герр Эгон Лемке — садовник и замечательный специалист по устранению всех мелких технических неполадок в доме. И польская девушка Барбара Ковальска. Как ты говоришь, в просторечьи — Бася. Она следит за чистотой в доме…
Фридрих невесело усмехнулся и добавил:
— Иногда, за отдельную плату, она выполняет мои некоторые стариковские прихоти. Делает она все это достаточно старательно и умело, но… Но это уже отдельный разговор. Так вот, у меня к тебе просьба, — пожалуйста, не вступай с ними ни в какие Телепатические Контакты. Я им плачу настолько больше, чем они могли бы получить в любом другом месте, что я вправе хотеть от них полного незнания того, НА ЧТО ТЫ СПОСОБЕН. И, ради Бога, не посвящай фрау Кох в подробности моего быта. Насколько я понял, с нею у тебя Контакт налажен уже давно. Да?
Ну и молодчик! Такая проницательность сделала бы честь любому Коту. То-то он так лихо, без малейшей запинки пошел на КОНТАКТ! Ай да Фридрих… В шестьдесят пять лет так с ходу врубиться в ситуацию?! Нет, он мне определенно все больше и больше нравился!
— Да, — подтвердил я. — Но абсолютно на другой волне. Все будет в порядке, Фридрих. У нас в России на этот счет есть два выражения: «Там, где живут — не гадят» и «Своих не закладывают».
— Первое выражение я понял. А что такое — «не закладывают»?
— «Не закладывают», значит, «не предают». Для нас с Шурой всю жизнь это было принципиальной позицией.
— Превосходная позиция! — с уважением проговорил Фридрих. — Поехали знакомиться?
— Поехали, — сказал я.
* * *Дом… Я, пожалуй, даже в кино таких домов не видел! Такой красивый внутри, такой просторный, такой уютный и удобный — без малейшего выпендрежа, и очень в то же время элегантный. Книг — больше, чем у нас с Шурой Плоткиным раза в три.
А уж у нас с Шурой все стенки от пола до потолка в стеллажах с книгами! И в каждом свободном простенке — книги, книги, книги… Правда, у нас потолки не очень высокие.
Мы с Шурой однажды были у одного жутко богатого мужика в его собственном доме, в Репино. Шура был с ним знаком давным-давно. Они еще студентами на практике в «Ленинградской правде» месяца три ошивались. А потом этот мужик — не будь дурак — ушел в какой-то сначала нелегальный бизнес, а потом в открытый. Времена поменялись. Мы с Шурой все только играли в «Если бы у тебя был миллион…», а этот мужик эти самые миллионы пек как блины! И, как говорил Шура, не в рублях, а в долларах.
И у этого мужика была какая-то особая Кошка, вывезенная из Египта. Наступила весна — Кошке приспичило. Она уже все персидские ковры в доме на заднице изъездила, орет — житья нету, а приведут ей Кота — не дает, и все! Ну, не сволочь ли?! Отшила она Котов семь-восемь, а сама вопит, дорогие ковры пачкает, мебель красного дерева и карельской березы исцарапала, шелковую французскую обивку в клочья измочалила…
Этот мужик моего Шуру случайно где-то встретил, пожаловался. «Я бы, говорит, эту кошку выбросил на хер, но боюсь — жена на меня так наедет, что меня потом по чертежам не соберут…». Шура ему и говорит — «Есть у меня кот Мартын, он любую Кошку в три минуты «развязывает». А мужик отвечает: «Куда там! Знаешь, какие ухари за мою брались?! Всем отскечь дала…». А Шура был поддавший. И говорит этому мужику: «Спорим на сто баксов, что мой Мартын твою «египтянку» за раз оприходует?» А мужик говорит — «Спорим!». Он же не знал, что у моего Плоткина отродясь ста баксов не было…
Шура наутро проспался, рассказывает мне об этом споре, кается, просит прощения.
— Да ладно тебе убиваться, — говорю. — Не боись!
