Тот самый сантехник 8 (СИ) - Мазур Степан Александрович

– Да знаю я дорогу! – добавил Стасян. – Мне просто для полноты лечения пиздюлин деда не хватало. А тут как ушатал меня, сразу генетическая память и проснулась… Садись, поехали!

На всякий случай ущипнув себя, Глобальный кивнул.

Больно! А значит, снова не сон. И не зря смотался.

«Ну а что бампер погнут – так хрен с ним. Главное, что к корешку память вернулась», – тут же добавил внутренний голос и Боря тут же спросил:

– А как по-сербски будет – сын вернулся домой?

– Боря, да я ебу? – снова ответил единственно правильно Стасян, чтобы точно понятно было – не сон.

Глава 24 - Туда и обратно-2

Настолько чистым воздухом Боря ещё не дышал. Сосны вокруг деревни высасывали из Петюхов всю пыль, удерживали грязь в любое время года и воду даже при сильных дождях, так что не грозил деревни ни разлив речушки, ни подтопление от озера. Деревья фильтровали словно сам негатив. А взамен, как по слухам, давали такое обилие белого гриба, маслят, рыжиков и груздей, что хоть в промышленных масштабах запасай.

– А какие у нас девчонки красивые, – тут же заверила Екатерина Матвеевна. – Загляденье! Ты Боря, уже порченный, чи шо?

– Это как? – не понял сантехник.

– Женат? – улыбнулась единственная представительница женского пола среди всех Сидоренко.

– А, нет ещё, – улыбнулся Боря немного страной улыбкой, так как дышалось полной грудью, а воздух хоть на хлеб намазывай и ешь!

Пьянит не хуже кваса. А следом баню обещали. Настоящую, на дровах. И судя по стуку топора, Стасян уже во всю разминался.

Стол ломился от разносолов уже час спустя момента приезда. А низкорослая мать Стасяна, давно вытерев слёзы, хлопотала на летней кухне. Она была едва ли на голову выше Маливанского, но бёдра имела широкие, необъятные. И глядя на неё, можно было предположить, что Стасян плавал в просторной утробе, хоть бы и поперёк.

Гость вызвался помочь хозяйке на кухне, так как на улице было ещё довольно свежо, а оделся он легко. Под тепло и комфорт просторного салона в джипе. И пока Глобальный чистил картошку, слушая истории про крановщика, Екатерина Матвеевна сыпала непривычными словами и фразами. Поневоле заслушаешься. Потому что есть в них что-то глубинное, родное настолько, что ухо отзывается.

Некоторые слова походили на украинский, некоторые на белорусский, некоторые вообще вызывали вопросы, но это был сербский, он же южнославянский. Не требовалось никакого перевода, только пояснение на один раз.

Боря быстро заучил для себя самые часто произносимые фразы. «Здраво» – чаще всего говорили все вошедшие на кухню гости. И это означало «здравствуйте». А «хвала вам» – «спасибо». И это больше походило на заклинания. Тогда как фраза «до свидания» звучало как «чао», словно сербы немало погостили в Италии. Но на фоне «пожалуйста» – всё теряло смысл и снова возвращало сербов на родину, так как это уже звучало как «молим», что подводило сербов к богу настолько близко, что за бороду можно подержать и не обидится.

А едва Боря слышал «треба ми», как его закидывало духовным присутствием куда-то на Дон. А это всего лишь означало «мне нужно». И где-то рядом стояла фраза «не понимаю» – «ни вразумию». Складывалось впечатление, что мову создавали на основе тотальных заимствований. И их всех южнорусских народов сербы оказались основным языковым донором.

Всё бы ничего, но Екатерина Матвеевна объяснила, что сербы вдобавок использовали как кириллицу в написании, так и латиницу, что напрочь сбивало ориентиры. Как по мнению Глобального, так они взяли с миру по нитке и были совершенно правы. Их язык был красивым и благозвучным, адаптированный под современность.

Чем же сербский был похож на русский? Да примерно половиной фраз, слов, пословиц! Как и подобает близкородственным языкам, сербский и русский переняли друг у друга столько, что серб легко мог понять русского и наоборот без всяких переводчиков. А краеугольной фразой и общим пониманием родства звучала следующая пословица: «На небе – Бог, на земле – Россия».

При этом Боря узнал, что в сербском языке всего тридцать букв.

«А буква «Я» – для них не на последнем месте, а её вообще нет!» – не уставал удивляться и внутренний голос.

– А вообще наши предки с Дона и Днепра, с Десны и Припяти, с Дуная и Одера, – рассказывала Екатерина Матвеевна. – Мы и с Минска, и с Киева, и с Белграда и Бухареста, и под Одессой постояли, и на Волге пожили, покуда за Урал не перебрались и в Алтай не влюбились. Но Макар Березович жену себе в станице казацкой выкрал и в лес дёру дал на подводе, зимовали в землянке, укрываясь, а потом бежал с ней до самой Оби по весне. А здесь уже среди первых отцов-основателей деревню и строил, когда на плоту с реки сошёл и до самых чащоб не подался.

Оба сидели на летней кухне. И это была не отдельная комната в доме, а сам отдельный дом с печкой и сенями. Причём по другую сторону печки располагалась небольшая банька из тех седых времён, когда строить баню отдельным зданием считалось роскошью. А пока зимой топят на кухне печку и готовят на ней, по другую сторону, за стеной, есть доступ к горячей воде в ей же подогреваемо баке, а рядом бочка с холодной водой натаскана из бочек на улице, что от привозной воды. Захотел – пришёл помылся, что с утра, что с вечера. А пока баню топят, ужин сварят, чтобы лишний раз газ не палить. Он от баллона привозного. И всё взаимосвязано. Но летом печку не топят, чтобы готовить. Жарко. Потому и прозвана кухня – летняя. Без печки в тёплое время года только пригодна. И для готовки скотине в это время года уже на улице стоит железная печь для широких котлов. А баню давно отдельно выстроили, «летнюю», с ручной скважиной. Качай поршень, поднимай воду, набирай ковшами, да мойся. Да только с обилием железа она, без фильтров. Потому талоны на воду с артезианской скважины никуда не делись. И водовоз хоть раз в неделю, но наполняет бочку у калитки. Зимой чуть зазеваешься, пропустишь машина – в лёд превратиться до весны, или пока бочку в тепло не перекатишь. А та объёмная, железная, на двести литров. Попробуй такую укатить. Да хотя бы поднять – и то задача.

Слушая всё это, Боря как будто сам проживал жизнь в деревне.

Скрипнула дверь. Мать тут же на звук повернулась в сени, шаги признав. И добавила:

– А вот пусть сам Макар Берёзович о себе и расскажет!

И Боря обомлел, когда на кухню вошёл седой как лунь… прадед Сидоренок!

Ему за девяносто, но плечи широко разведены. Нет ни горба, ни согбенности, ни палочки, ни старческой поволоки в глазах. Только брови густые, как у Хоттабыча. Ходит сам, а кулак хоть и с дряблой кожей, но сразу видно – богатырский.

– Треснет таким по столу, посуда и зазвенит, – рассказала Екатерина Матвеевна. – Но глух стал, как пень. Ничего не слышит.

– Чаво? – тут же послышалось от Макара Берёзовича, пока тот приглядывался к столу. – Подох кто, али день рождение? Но кто у нас весенний? Не припомню мартовских я! Нет у нас Мартынов в семье! И Март нема! У нас Мартами только коров и кошек называют.

– Стася воротился! – почти крикнула ему мать. – Правнук твой!

– Стасян поженился? – переспросил дед. – А на ком? Неужто на соседке Нюрке? Тю, не путёвая баба! Не будет им жизни! Пусть до конца деревни прогуляется, вот Рая – девушка достойная. Не обломится, если пройдётся. Я со своей Ефросиньей тысячи километров на своих двоих прошёл и ничего, живы Сидоренки. И покуда деревня стоит, живы будут.

– Да никто не женится! – продолжала доносить мысль Екатерина Матвеевна. – Стася вернулся!

– Откуда вернулся? С вахты? – тут же уточнил Макар Берёзович. – Это правильно. Давно самогон варить пора. Сахара привёз?

– Да тебе лишь бы самогон варить при первом случае! – ответила Екатерина Матвеевна и отмахнулась, вновь повернувшись к Боре, повторила. – Не слышит.

Боря улыбнулся и добавил:

– Можно же слуховой аппарат поставить.

– Да Стася заезжал, узнавал, – снова отмахнулась Екатерина Матвеевна, вытирая руки о фартук. – Первый попавшийся не купить. На столетие хотели ему взять. Юбилей, вроде как. Но это его надо везти в город, настраивать на месте. А кто его повезёт туда и обратно? А сам на автобусе не хочет. Говорит, пока видит, слух не нужен. Кого слушать-то? Нас, что ли? Поэтому только говорит нам, да всё выговаривает.