Михаил Башкиров - Юность Остапа, или Тернистый путь к двенадцати стульям
Внимающая изобильной речи аудитория начинала страдать от избытка желудочного сока — и тогда Остап переключался на главную часть программы.
— Ради простого трудового народа, ради инттелигенции (тут командор начинал перечисление сословия, доминирующего в зале), ради чистой совести и спокойного сердца граф питался исключительно овсяной, без масла и сахара, кашей и жидким чаем.
Скорбящий народ, раскочегаренный кулинарной частью, готов был что угодно отдать за ломтик ветчины.
— Так компенсируем великому старцу вынужденное недоедание мясопродуктов — венком! И пусть эхо от этого замечательнейшего рукотворного отклика пройдет по всей Руси Великой и пусть ваш, господа, венок затмит все другие венки!
После этих слов я начинал обход благодатной нивы.
Под Михаила Евграфовича, то бишь Льва Николаевича давали споро и щедро, без всяких проволочек и списков.
А Остап с представителями мудро обсуждал надпись на ленте венка, должного поразить всю мыслящую — и не очень — Расею.
Таким манером, в ураганном темпе, мы с Бендером наскребли деньжат — ни много ни мало, а на двадцать пять перворазрядных венков.
У лучших мастеров Остап заказал прекраснейший, в рост среднего человека, пышный, как вдовушка, и шикарный, как женщина легкого поведения, венок присовокупив к нему набор соответствующих лент с заранее согласованными надписями.
Перед отправлением венка в Ясную Поляну мы провезли его по всем необходимым местам, чтобы взволнованные и благодарные люди увидели воочию жар своих добрых душ.
На меня была возложена самая ответственная процедура замена лент в момент перемещения к следующей точке.
И вот я — то ли притомившись, то ли одурев от предпохоронных скачек — дал маху. Присобачил перед визитом к купчишкам — самым щедрым дарителям — не ту надпись.
Торжествующий, упоенный восхищением благодарной гильдии, Остап вдруг обнаруживает на представленном к обозрению венке скорбный перл: «Величайшему врачевателю душ, неутомимому обнажителю язв и бичевателю пороков от акушеров-гинекологов, патологоанатомов и гнойной хирургии первой городской больницы».
Настороженно следя за реакцией важничающих толстосумов, Бендер крадучись придвинулся к венку и прервав краткое прощальное слово натуральным взрыдом, всхлипывая, припал к злополучной ленте.
И тут прослезились все присутствующие — и даже турецко-подданный, любующийся своим возмужавшим нахрапистым чадом, сентиментально закусил губу.
Я и два дюжих молодца — бережно отнесли венок с цепко повисшим на ленте безутешным гимназистом, в пролетку.
За углом Остап наградил томом «Анны Карениной» по голове:
— Ах ты, Остен-Бакен, слеподыр, затосковал по кованым сапожищам?
В финальных аккордах я уже не фальшивил.
Глава 6. С НУЛЯ
«Вас ждут золотые челюсти»
О.Б.Коварная штука жизнь.
Ранней весной девятьсот двенадцатого турецко-поданный, дела которого упорно шли наперекосяк, умудрился за одну ночь в клубе проиграться до нитки и, утратив в два дня все, что имел, не нашел ничего лучше, как нажраться сулемы и скончаться в страшных судорогах.
Остап по мановению злого рока из пятнадцатилетнего среднеуспевающего гимназиста и активного деятеля на общественном поприще превратился в парию, неприкасаемого, оставшись без средств, квартиры и всего того, что делает человека человеком в глазах других.
Мой сердобольный родитель по доброте душевной пустил бывшего гимазиста и центрфорварда во флигель. Студент-анархист куда-то канул еще в девятьсот седьмом наверное, сложил буйную головушку на морозных пресненских баррикадах.
Две недели, а может и поболее, пролежал Бендер на койке, поверх пледа, уткнувшись в подушку, лишь изредка позволяя себе поужинать тем, что приносил я.
Но вот в одно прекрасное утро я увидел прежнего, заряженного энергией и энтузиазмом прирожденного авантюриста Остапа. Ну, не совсем прежнего. Злость и горечь наложили отпечаток на его лик.
— Ох, Остен-Бакен, вам слабо накормить обильным дворянским завтраком пролетария умственного труда, люмпена общественных мероприятий, павшего на дно потомка янычара.
Вернувшись нагруженный по ватерлинию припасами, я застал воспрянувшего комбинатора, энергично вышагивавшего из угла в угол.
— Подпольный гений будет утолять хронический голод, а ты внимай.
— Как я рад, как рад…
— Не надо излишних эмоций… Да, меня, как жалкую ничтожную крысу, загнали в угол, лишив привычного поля деятельности.
— Судьба играет человеком…
— Но самое главное орудие, превратившее обезьяну в человека, всегда при мне.
— Финский нож?
— Бери выше.
— Спички!
— Голова, Остен-Бакен, обыкновенная голова, но до отказа набитая высококачественными извилинами.
— Спиноза с аппетитом бенгальского тигра.
— Марк Аврелий — без лишнего веса и амбиций.
— Я не виноват, что у меня такая конституция.
— Виноват в отсутствии интеллектуального прогресса.
— Стараюсь, из кожи вон лезу — не получается.
— Дело поправимое… Мы своей монаршей милостью производим вас, достопочтенный оруженосец, в полномочного и полноправного агента по аферам… Отказываться бесполезно…
— А зачем мне отказываться от собственного счастья?
— И то верно…
— Есть идея?
— Думаю, крестьяне-переселенцы столыпинского призыва нуждаются в посильной помощи со стороны мягкоспящих и вкусноедящих.
— С этим я управлюсь махом!
— Чувствуется моя школа… Запомни… Основа основ отрепетированная жалостливая речуга… Упираешь на забитость и безграмотность, на сифилис, косящий крестьянские ряды…
— На рахитизм!
— Маслом кашу не испортишь… Для приема даров мобилизуй Ингу… Пусть берет все — на досуге сами рассортируем…
Зов о помощи крестьянам-переселенцам, брошенный мной по-бендеровски душевно и проникновенно, разбудил в интеллигентских, околоинтеллигентских, дворянских и разночинных кругах добрые чувства.
Я звал — отдать последнее!
Инга упаковывала приношения в оберточную бумагу и перевязывала атласными лентами, пожертвованными подругами для благой цели.
За день набралась целая пролетка, и я торжествующе доставил добычу в логово.
Остап терпеливо ждал, пока я заполню флигель увесистыми свертками.
— Я всегда утверждал — чувство вины перед простым народом — прекрасное чувство и, главное, полезное, как домашнее животное, дающее молоко, сливки и сметану. — Остап взял верхний, самый скромный пакет. — Надеюсь, индивидумы, оторванные от правды жизни, обрадуют нас расписными подносами, золотыми чайными ситечками, ажурными подстаканниками и хрустальными чашами для пунша.
Алая лента скользнула на пол, и мы узрели пару поношенных, до безобразия облезлых галош.
— Начало обнадеживает, — сказал зло Остап, торопливо вскрывая второй сверток.
По комнате, стуча и подпрыгивая, разлетелись свечные огарки.
— Интеллигенция явно перечиталась Глебом Успенским, Остап попробовал на вес несколько упаковок и выбрал самую тяжелую. — Чую, Остен-Бакен, столовое серебро, не меньше.
— Берегись, — успел крикнуть я.
Бендер проворно отдернул ногу от пикирующего чугунного утюга.
— Хороший утюг, — сказал я как можно серьезнее. — В хозяйстве пригодится.
— Не хочу быть знакомым лже-волхва Остен-Бакена! вскричал Остап, поднимая за удобную гнутую ручку новый спортивный снаряд. — Хочу быть крестьянином-переселенцем!
«Ну, сейчас начнется метание утюгов в цель», — подумал я и опрометью — из флигеля.
Конечно, занятно наблюдать за полетом чугунного предмета убийственной формы, но не в момент его сближения с вашей любимой головой.
Вернулся я, когда утюг благополучно, без жертв, выпорхнул в форточку.
Остап лежал на койке лицом к стене.
— А с этим что делать? — спросил я от порога.
— Если обнаружишь ценную вещичку — разбуди…
Но я не нашел ничего даже мало-мальски достойного внимания разочарованного подпольного руководителя.
И Бендер снова провел две недели — а может и поболее уткнувшись в подушку.
Но бурная весна подняла Остапа на ноги.
Он был угрюм, серьезен и решителен.
— Хватит миндальничать… Флибустьеры предпочитали погружению в негостеприимные глубины отчаянный абордаж… Дуй в закрома… Да, и захвати бутылку рома, отметим объявление войны этому поганому жуткому миру.
После короткого, но буйного застолья Остапа потянуло на философские занятия. Он достал с антресолей чемодан студента-анархиста, пылившийся там в маловероятном ожидании возвращения общительного хозяина, и замер перед ним в позе йога-любителя.
— Думаешь, в этом сундуке — тайна мироздания?
