Михаил Жванецкий - Собрание произведений. Шестидесятые. Том 1
толпы. Под каждым деревом семья. В гнездах по два
птенца и по четыре первоклассника.
На одного лося по двадцать тысяч человек с фото-
аппаратами. На малого зайца сорок человек с ружьями,
собаками и удостоверениями.
Волки растерялись: за каждым их движением сле-
дят по восемь человек, и в их стаю затесался самец с ки-
нокамерой и билетом клуба кинопутешественников.
За Полярным кругом завыл белый медведь, опеча-
танный, окольцованный и зарегистрированный.
Двадцать человек ждут, когда вынырнет морж. Он
бы и не вынырнул, но его снизу подталкивают четыре
аквалангиста.
Рыба-кит по фамилии Джек с потухшим взглядом
крутит сальто за полведра рыбы, которая свое уже от-
крутила.
Шестнадцать человек помогают льву охотиться.
Двое держат козу, один бежит впереди и лаем показы-
вает, где она находится.
В стае акул двое наших!
Люди ездят. Пообедать им уже неинтересно, одеть-
ся им уже неинтересно, им интересно путешествовать,
видеть, слышать и кроме желудка и тела доставлять на-
слаждение своей душе, чтобы еще полнее сделать то,
что называется этим простым словом — жизнь!
Помолодеть
Хотите помолодеть?..
Кто не хочет, может выйти, оставшиеся будут слу-
шать мой проект.
Чтобы помолодеть, надо сделать следующее.
Нужно не знать, сколько кому лет.
А сделать это просто: часы и календари у населения
отобрать, сложить все это в кучу на набережной.
Пусть куча тикает и звонит, когда ей выпадут ее
сроки, а самим разойтись. Кому интересно, пусть возле
кучи стоит, отмечает.
А мы без сроков, без времени, без дней рождения,
извините.
Ибо нет ничего печальней дней рождения, и годов-
щин свадеб, и лет работы на одном месте.
Так мы и без старости окажемся…
Кто скажет: «Ей двадцать, ему сорок»? Кто считал?
Кто знает, сколько ей?..
Не узнаешь — губы мягкие, и все.
Живем по солнцу.
Все цветет, и зеленеет, и желтеет, и опадает, и ждет
солнца.
Птицы запели — значит утро.
Стемнело — значит вечер.
И никакой штурмовщины в конце года, потому что
неизвестно.
И праздник не по календарю, а по настроению.
Когда весна или, наоборот, красивая зимняя ночь,
мы и высыпали все и танцуем…
А сейчас… Слышите — «сейчас»?
Я просыпаюсь — надо мной часы.
Сажусь — передо мной часы.
В метро, на улице, по телефону, телевизору и на ру-
ке — небьющаяся сволочь с календарем.
Обтикивают со всех сторон.
Напоминают, сколько прошло, чтобы вычитанием
определить, сколько осталось: час, два, неделя, месяц.
Тик-так, тик-так.
Бреюсь, бреюсь каждое утро, все чаще и чаще!
Оглянулся — суббота, суббота. Мелькают вторники,
как спицы.
Понедельник — суббота, понедельник — суббота?
Жить когда?..
Не надо бессмертия.
Пусть умру, если без этого не обойтись.
Но нельзя же так быстро.
Только что было четыре — уже восемь.
Только я ее целовал, и она потянулась у окна, про-
свеченная, — боже, какая стройная!
А она уже с ребенком, и не моим, и в плаще, и рас-
полнела.
И я лысый, и толстый, и бока, и на зеркало злюсь…
Только что нырял на время и на расстояние — сейчас
лежу полвоскресенья и газеты выписываю все чаще.
А это раз в год!
В детстве казалось, возьмешь ложечку варенья —
в банке столько же.
Ерунда! В банке меньше становится.
Уже ложкой по дну шкрябаешь…
И что раздражает, так это деревья.
То зеленые, то желтые.
И стоят, и все.
Маленький попугай — крепкий тип.
Гоголя помнит и нас помнить будет.
Нельзя нам так быстро.
Не расстраивался бы и вас не расстраивал.
Но жить люблю, поэтому и хочется…
Спасибо вам всем, спасибо!
Для В. Ильченко
Спасибо, спасибо, спасибо вам всем. Спасибо цент-
ральной печати, нашему городскому начальству, пио-
нерской организации. Спасибо всем вам!
Инвалид я. Один остался. Лежу, почти не встаю. Ос-
колки всюду. Лицо изуродовано — стыдно на улице.
Дома лежал. Вначале работу давали. Скрепочки делал.
Потом как-то замотались. Кто-то проворовался. Ар-
тель прикрыли, а я так остался. Все заняты, бегают.
А я лежу, стараюсь не шуметь. Пятнадцать лет лежал,
никого не было. Думал, забыли. Вдруг случайно това-
рищ фронтовой заглянул. Увидал, как я лежу, написал
письмо. Корреспондент приезжал. Увидал, как я лежу,
написал статью. И что самое удивительное — напечата-
ли! Напечатали! Спасибо, спасибо… Все, все перемени-
лось. Не одинок я больше, просто, оказывается, никто
не знал. А как все узнали — примчались, прилетели!
Вся комната в знаменах. Пионеры сбор у постели героя
провели. Неделю помощи объявили. Шестой день по-
могают, еще завтра целый день будут помогать. Солда-
ты прибегали с лейтенантом, просили рассказать, как
Днепр форсировали. Я начал рассказывать, как форси-
ровали, и не могу. Спасибо, спасибо вам, товарищи из
округа, что не забыли. Спасибо, что помните тех, кто
осколки в груди носит. Спасибо вам всем.
Памятник мне делают. То есть бюст. Фамилию при-
бегали узнавать. Старушка одинокая написала, что хо-
чет меня удочерить. У нее уже есть два грузина, казах
и друг степей калмык, ей нужен инвалид. Отставник
приглашал к себе в Ялту погостить, только просил, что-
бы его письмо опубликовали. А позавчера вообще стол
накрыли, деликатесов навезли, в жизни не то что не ел,
не видел такого! Икры всякие, крабы, осетры, ананасы.
Все, что земля родит, все на том столе было, — иност-
ранцев ждали. Уже начали обратно в корзину соби-
рать — думали, не приедут — приехали, приехали. От-
ведал всего. Первый раз такое испытал. Спасибо. Что,
значит, не забыли. Нужен я кому-то, нужен. А сегодня
двое из райисполкома, от которых все зависит, приезжа-
ли посмотреть, как я лежу. С газетой приехали. Статью
читают и на меня смотрят — сличают. А я лежу и раду-
юсь: занятые люди, а вырвались, нашли время. И прямо
спорить у постели начали, кто раньше должен помогать.
— Вы обязаны были проявить чуткость!
— Почему я обязан? Кто он мне, отец?
— А мне он кто, дядя?
— Идите с ним вместе к чертовой матери!
— Ха-ха! Теперь уже поздно! Теперь нужно реаги-
ровать.
— Теперь ему квартиру надо давать.
— Давайте!
— А очередь?
— А не надо было корреспондента пропускать.
— А я его видел? Проскочил этот писсссатель. На-
царапал!!! И ускакал!!! А я теперь выискивать должен!
Ох, я б его…
А я лежу и улыбаюсь. Наконец-то, наконец-то…
А слезы по щекам стекают в подушку… Под пулями не
плакал, ноги отнимали — не плакат… А здесь первый
раз в жизни… Не забыли! Спасибо вам… спасибо… спа-
сибо… спасибо…
Скромность
Сегодня мне бы хотелось поделиться своими разду-
мьями, своим опытом. Я думаю, будет полезно кое-ко-
му. Особенно из молодежи. Она, как говорится, пороху
не нюхала, ран не считала. Я, граждане, с большой горе-
чью и обидой замечаю, как кое-кто, особенно из молоде-
жи, добившись увеличения зарплаты или там получив
гонорар, начинает обставляться, покупать квартиры,
холодильники и прочее.
(Ему подставляют кресло.)
Кое-кто забывает, в чем истинная красота жизни.
Красота жизни в красоте человека. А обстановка лиш-
ний раз подчеркивает эту красоту. Скромная обстанов-
ка создает красоту человеческой личности.
(Меняют кресло на диван.)
Пусть кто-то живет в роскошных квартирах, сидит на
диванах, ходит по мягким коврам. Такая жизнь не для
нас. Мы — романтики. Нам куда милей тайга, шалаш, ко-
стер, комары и песня. «На битву и доблестный труд, рас-
правив упрямые плечи, вперед комсомольцы идут».
(На него надевают халат.)
Вот так надел рюкзак на плечи и — марш, марш впе-
ред. В неизвестное. В загадочную неустроенную даль.
(Подставляют скамеечку для ног.)
Пусть у нас одна рубаха на троих, одни штаны на
четверых, пусть нам холодно. Пусть!
(Устраивается на диване, на него направляют вен-
тилятор.)
Пусть нам жарко! Пусть нам мокро и не подвезли
продукты.
(Привозят столик.)
Пусть даже… ну утонул кто-то. Все равно! Романти-
ка в этом. Смысл жизни в этом. И украшает нас не то,
что снаружи, а то, что в нас, внутри.
(Жует.)
Беспокойство наше. Желание идти туда, где еще ни-
