Борис Ласкин - Друзья и соседи
Вы, конечно, можете сказать, что всегда, мол, когда в рассказах про девушек речь идёт, исключительно одни красавицы бывают. Но я понимаю так, что в художественной литературе писатель этим делом читателей завлекает, чтобы им интересно было узнать, что же именно произойдёт с такой красавицей. Но я же не писатель. Я старший сержант. Так?..
Да. Смотрю я на эту девушку и буквально глаз не могу оторвать. Возрастом примерно мне ровесница. Фигура замечательная. Стройная, высокая, лёгкая вся.
Волосы тёмные, пушистые. Лицо приятное. Вот она какая — девушка у окна!
Я вижу, вы улыбаетесь. Между прочим, вы рано улыбаетесь. А почему рано, слушайте дальше.
Стою я, смотрю на неё. Она на меня смотрит и тихонько поёт:
Вздыхают, жалуясь, басы,
И словно в забытьи
Сидят и слушают бойцы,
Товарищи мои…
Допела куплет и говорит:
— Вы ко мне, товарищ старший сержант?
— К вам.
— Слушаю вас.
Смотрит на меня и ждёт ответа. А я чувствую: у меня язык отказал. Не могу слова сказать, до того хороша девушка. Она, конечно, видит, как я на неё смотрю, спрашивает:
— Что вам нужно?
Я говорю:
— Мне нужны вы.
— А что такое?
— Я выполняю специальное задание. Мне, — говорю, — поручено сохранить вас для потомства… нужно от дождя вас уберечь и от сырости…
Девушка говорит:
— Я вас не понимаю… Вы, пожалуйста, идите…
Я говорю:
— Нет. Мне поручили вас доставить как произведение искусства в комендантское управление. Прошу вас, если можно, со мной.
Девушка у окна обижается.
— Довольно, — говорит, — шутить. Вы мне мешаете работать.
— А вы кем здесь работаете?
— Я искусствовед, младший научный сотрудник.
— А я старший сержант Каретников Алексей Ильич.
— Очень, — говорит, — приятно. Оригинальный у вас способ знакомиться, Алексей Ильич!
— А почему вы меня так официально называете — «Алексей Ильич»?
Она отвечает:
— А как же? Я же, — говорит, — младший сотрудник, а вы старший сержант.
Тут я чувствую, у неё ирония такая, что мне и ответить нечем. Я спрашиваю:
— Так как же, пройдём в комендантское управление?
Она говорит:
— Хорошо, Пожалуйста, пройдём. Тем более сейчас обеденный перерыв.
— Вот и замечательно, — говорю.
Выходим мы с ней на улицу и идём. Следуем своим маршрутом, и на улице на нас люди оглядываются. Видят, идёт старший сержант и рядом с ним девушка выдающейся красоты.
Вот слушаете меня и опять улыбаетесь, будто всё уже поняли. Но я вам скажу, что вы ничего ещё не поняли.
Приходим в комендантское управление. А там, во дворе, на открытой террасе столовая оборудована. И там, в этой столовой, все музейные работники питаются.
Подходим мы к столику, где профессор ещё с двумя товарищами обедает, и видим, что лейтенант наш тоже с ними. Разговор ведётся про искусство.
Тут я говорю:
— Товарищ лейтенант! Ваше задание выполнено.
Он говорит:
— Хорошо. Доложите профессору.
А профессор видит девушку и говорит:
— Тамара, почему у вас такое испуганное лицо?
Она говорит:
— Я ничего не понимаю, Ростислав Антонович. Меня, — говорит, — сюда к вам под конвоем привели.
Лейтенант спрашивает:
— Каретников! В чём дело?..
Тогда я говорю:
— Мне было приказано найти девушку у окна и доставить её сюда в полной сохранности. Пришёл в музей, нашёл девушку у окна и вот — пожалуйста!
Тут профессор начинает хохотать. Потом с профессором эти двое начинают вместе. А потом девушка моя хватается за голову и падает на первый попавшийся стул. И такое происходит всеобщее веселье, что даже повар из кухни приходит и подключается, хотя ещё и не знает толком, в чём дело.
Смотрю, Тамара встаёт и ко мне подходит.
— Большое, — говорит, — спасибо. Вы, — говорит, — меня приняли за знаменитую «Девушку у окна» кисти великого художника…
Я смотрю на Тамару. Глаза у неё сияют, и я понимаю, что начало уже сделано.
— Вы знаете, — говорит, — товарищ старший сержант, в вас даже влюбиться можно за вашу милую наивность.
Я говорю:
— Это правильное решение. — А сам перевожу взгляд на лейтенанта.
Вижу, лейтенант не смеётся и глаз у него хитро прищурен. Кто-кто, а уж он-то меня отлично знает.
— Ну ладно, — говорит, — а теперь докладывайте, где произведение искусства.
Я говорю:
— Пожалуйста. — И зову товарища, что со мной ходил: — Палыско! Несите сюда картину!
Палыско подходит с картиной и аккуратно ставит её на пол. Я упаковку снимаю, и все видят великое произведение искусства под названием — «Девушка у окна».
Здесь все выражают большое удивление. А больше всех удивляется Тамара. Она слегка даже краснеет и тихо говорит:
— Да, Каретников… Мне кажется, что я в вас рискую влюбиться.
Я говорю:
— Риск — благородное дело.
— Так вы, значит, картину нашли сразу?
— Конечно, — отвечаю, — как пришёл в музей, так и нашёл. Нашёл и приказал Палыско упаковать как следует, чтобы доставить в полном порядке.
Тут профессор встаёт и говорит:
— Знаете, дорогой мой, с вашим чувством юмора вам нужно комедии сочинять.
Я говорю:
— Может быть, в дальнейшем попробую, если время будет.
А лейтенант обращается к девушке:
— Советую вам обратить внимание на старшего сержанта Каретникова.
Вот и весь мой рассказ. Теперь, если имеете желание, пожалуйста, улыбайтесь. А раньше это было ни к чему. Тем более — я вac предупреждал.
Так что живопись, я вам скажу, искусство прекрасное. Сейчас в Москву еду, обязательно зайду в Третьяковскую галерею. А пока что я и на жизнь, можно сказать, смотрю с точки зрения живописи.
Поглядите в окно. Для вас, скажем, это степь, да? А для меня осенний пейзаж. Или вон на столе продукты. Для вас это закуска, а для меня натюрморт. Ясно?
Вот и всё. Разрешите прикурить. Большое спасибо.
Свидание
По синему небу торопливо бежали лёгкие облака. Упругий ветерок теребил ветки деревьев.
Перегнувшись через перила балкона, стараясь дотянуться до ближайшей ветки, Лена увидела странную процессию. Впереди шла мама — Вера Алексеевна. Рядом бежала Иришка — пятилетняя дочь Лены. А позади тянулась шумная ватага дворовых ребят.
— Что случилось, мама?
Вера Алексеевна остановилась и, угомонив ребят, громко сказала:
— Леночка! Мы сейчас Сергея видели. У этих вот… у Бранденбургских ворот.
— Мама, я сейчас спущусь, — сказала Лена, — подождите. Вы какие-то странности говорите!
Она быстро ушла с балкона и уже через минуту стояла во дворе, окружённая толпой ребят.
— В чём дело?
Вера Алексеевна наклонилась к Иришке:
— Ириша, скажи, кого мы сейчас видели.
— Мама, — спокойно сказала Иришка, — мы сейчас с бабушкой папу нашего видели.
— Кого? Папу?
— Ага. У Никитских ворот.
— Не у Никитских, девочка, а у Бранденбургских, — значительно сказала бабушка.
— Она правильно говорит, — вмешался в разговор Сима Орлов, — кино-то у Никитских ворот… Вот мы его там и видели.
— Какое кино? Какие ворота?
— Лена, мы в кино были, кинохронику смотрели про Берлин. Там наш Сергей заснят.
Лена всплеснула руками и побежала в кино. У кассы она спохватилась, что забыла дома сумочку.
— Гражданка, будьте добры, — сказала Лена кассирше, — я забыла сумочку. Дайте, пожалуйста, один билет. Я вам потом принесу деньги…
— А что за спешка? Придёте на следующий сеанс.
— Не могу. Понимаете, не могу. Меня там муж ждёт, в Берлине, у Бранденбургских ворот. Он в кино, заснят, понимаете?
— А-а? Тогда пожалуйста.
Сжимая в руке драгоценный билет, Лена вошла в зал. Картина уже началась, и Лена села на первый попавшийся стул.
На экране проходили кадры штурма Берлина. Гремели пушки, стреляли пулемёты. По улицам, пригнувшись, пробегали солдаты. Потом Лена увидела большой флаг на крыше рейхстага… Лена прижала руку к груди и услышала громкое биение сердца… Потом мимо серых Бранденбургских ворот пошли наши войска. И в стороне, рядом с колонной войск, медленно шёл Сергей. Да, да! Это был он. Вот он задержался, поправил гимнастёрку, улыбнулся кому-то из своих и снова зашагал вперёд.
— Ой, — воскликнула Лена, — Серёжа!
Сидящие впереди обернулись и удивлённо посмотрели на Лену.
Она встала и, пробираясь между рядами, пошла к выходу. Через четверть часа она была уже дома.
— Мама! — сказала Лена. — Я пойду опять. Я его почти не видела. Если задержусь — не беспокойся.
Возвратившись в кино, она отдала кассирше долг и купила билет в первый ряд. Всё было как на прошлом сеансе. Сергей шёл так же медленно и точно так же поправлял гимнастёрку.
