Сью Таунсенд - Адриан Моул: Годы прострации
— Они раздувают из мухи слона. Моя кожа всегда реагирует на обесцвечивание, сутки я мучаюсь, но потом все устаканивается. Не понимаю, с чего они бесятся.
Я спросил, где она припарковала машину.
— У салона, на стоянке для инвалидов, — безмятежно сообщила мать.
— Но места для инвалидов занимать нельзя! — взорвался я.
— Сегодня утром я чувствовала себя инвалидом. Прошлым вечером мы с отцом уговорили пару бутылок «Белой молнии».
В итоге домой нас вез Дуги Хорсфилд в своем такси. По пути я поинтересовался у Бернарда, что такое «Белая молния».
— Когда ты увидишь бездомного джентльмена, от которого воняет мочой, а на переносице у него открытая рана, знай, «Белая молния» — его любимый напиток для употребления на скамейке в парке.
Дуги расхохотался:
— Твои мама с папой, Адриан, встали на опасную дорожку.
Вернувшись домой, я сразу направился в спальню. Бернард принес мне льда положить на язвы во рту и предложил подогреть банку куриного супа с лапшой.
Встал в десять посмотреть новости в компании с Бернардом. Вчера в Хитроу открылся еще один терминал, пятый. По телевизору показали творящийся там хаос: автомобили, намертво вставшие в пробке на подступах к терминалу, отмененные рейсы, компьютеризированную систему выдачи багажа, которая не выдавала ничего, пассажиров на грани бунта, персонал, попрятавшийся в офисах.
— С тех пор как наши ребята прекратили бриолинить волосы, в Англии все стало по-другому, — посетовал Бернард.
Суббота, 29 марта
Рано утром позвонил Гленн в страшном расстройстве. Он узнал от моей матери, что мы с Георгиной расстались и она теперь живет с Фэрфакс-Лисеттом.
— Вот что я скажу тебе, пап, мир, в котором мы живем, — жуткое место. Вернусь домой и накостыляю этому Фэрфакс-Лисетту, он у меня попляшет.
— Насилием никогда и ничего не добьешься.
— Это ты мне говоришь, — хохотнул Гленн. — Я в гребаном Афгане.
Я спросил, где он конкретно находится.
— Прячусь за стеной лагеря.
— От солнца?
— Нет, папа, — ровным тоном ответил Гленн, — не от солнца.
После обеда с визитом пожаловал Майкл Крокус.
— Я направляюсь в Фэрфаксхолл на чай, но сперва решил заскочить к вам. — После чего он битый час рассуждал о Партии независимости Великобритании и ее лидере Найджеле Фаредже: — Надеюсь, на следующих выборах я буду в списке их кандидатов.
В провале его оргосвекольного бизнеса он винит Евросоюз:
— Это все европейская бюрократия, она меня разорила. Человек должен иметь право свободно продавать свою продукцию, но их смехотворное законодательство об условиях труда и безопасности потребителей задушит любое начинание.
— А вы абсолютно уверены, Майкл, — спросил я, — что «Оргосвеклу» безопасно употреблять после того, как этот напиток месяцами хранился у вас в гараже при температуре окружающей среды?
— Свекла — натуральный продукт, — зарычал Крокус, — а ее сок содержит органические вещества, предохраняющие от порчи!
Он поделился планами добиться от Фэрфакс-Лисетта разрешения торговать с лотка на средневековом турнире, который состоится в Фэрфаксхолле в августе. И добавил:
— Я подрядил одного народного умельца, он сварганит для меня такие кривоватые кубки в стиле темных веков.
А на прощанье Крокус затронул щекотливую тему:
— Эта история с Георгиной и Хьюго, хм, нехорошо получилось.
— Просто душераздирающе, — вставил Бернард.
— Но у нее наверняка была причина, чтобы уйти, — набычился Крокус и глянул на меня так, словно я избивал свою жену.
— Кстати, — любезным тоном произнес я, — Кончита прислала письмо, приглашает Георгину в гости. Пишет, что ее второй муж, Артур, снабжает начальника полиции в Мехико-Сити отборной свининой.
Вечером минут пять смотрел «Секс и так далее», но остался холоден как лед. Неужто с моей сексуальной жизнью покончено?
Моему органу
О, некогда храбрец, что ж ныне ты не ладен?
Скажи, дружок, почто ты вял и хладен?
Ужель тебя покинуло желанье?
Иль страсти возгоранья,
Столь мимолетного,
Бежишь ты?
Восстанешь ли ты вновь? И если да,
Ответь, мой храбрый друг, когда.
Апрель
Вторник, 1 апреля
В 7 утра меня разбудил телефон. Человек с сильным иностранным акцентом утверждал, что мы с ним знакомы, встречались много лет назад в Москве.
— Вы приглашать меня в Англию, да? — тараторил он. — Так я еду с женой и детьми к вам жить. Пожалуйста, встретить меня в аэропорту Хитроу.
— Найджел, ты не дал мне выспаться ради не самой смешной первоапрельской шутки.
— Не лезь на стенку, Моули, — обиделся Найджел. — Тебе бы только кайф обломать.
Мы с Бернардом завтракали, когда явилась мать, внимательно посмотрела на нас и засмеялась:
— Ну что, странная парочка, как поживаете?
Я оглядел стол. Половина Бернарда была усыпана хлебными крошками и ошметками мармелада, он пролил кофе на скатерть, а в его вареном яйце желток перемешался со скорлупой. Моя половина была идеально чистой. На скатерти ни соринки, ни пятнышка, а верхушка яйца срезана с хирургической точностью. И не я запустил нож в мармелад, а потом вонзил его в масло.
Когда Бернард отправился «совершать омовения», как это у него называется, мать спросила:
— Бернард здесь еще надолго? Если не ошибаюсь, его приглашали только на Рождество.
— Он не уедет до тех пор, пока я не выздоровлю.
— Черт! Так он здесь навеки поселился?
Среда, 2 апреля
Сегодня мне исполнилось СОРОК ЛЕТ.
Что я делал все эти годы? Потерял двух жен, один дом и квартиру на набережной канала, волосы целиком и здоровье.
Достижений наперечет: два сына, одна дочь, несколько публикаций (не переизданных) и солидный запас литературных произведений, которые никто не хочет ни издавать, ни ставить по ним фильмы или спектакли.
Подарки на сорокалетие бестолковые, как обычно на день рождения, кроме тетради «Смайтон» от «Молескина», присланной Пандорой. Найджел и Ланс сочли забавным подарить надувную куклу в униформе французской горничной, ее доставили по почте. К кукле прилагалась открытка: «Вздуй ее в нужном месте, и она вынесет тебе мозг!»
Я предупредил мать, что, по причине депрессии, я не хочу никоим образом отмечать мой день рождения. До вечера все было тихо и спокойно, мы с Бернардом читали, время от времени откладывая книжки в сторону, чтобы заварить чаю.
В шесть заявилась мать. Вид у нее был какой-то встрепанный, словно ее лихорадило.
— Отец хочет выпить с тобой в «Медведе» по поводу твоего юбилея, — сообщила она.
— Хотя и благодарен отцу за приглашение, но предпочту остаться дома, — ответил я.
— Нет, нельзя сидеть дома на свое сорокалетие, — запротестовала мать. — Это неестественно, правда, Бернард?
— Я свое сорокалетие отмечал в марсельском борделе, подцепил триппер от одной пригожей девахи по имени Лулу.
— Видишь, — одобрительным тоном прокомментировала мать, — Бернард умеет развлекаться!
Через полчаса назойливых приставаний я скрепя сердце согласился: пусть меня отвезут в «Медведя» и, так уж и быть, я переоденусь в «тот чудесный костюм из „Некст“, который ты никогда не носишь».
Перед входом в «Медведя» родители, брат и Бернард пропихнули меня вперед, я вошел — в зале было темно. Но в тот же миг зажегся свет, а следом раздался оглушительный рев «С днем рождения!», и я понял, что оказался тем несчастным, которому преподнесли вечеринку-сюрприз.
Крик матери перекрыл шум:
— Я планировала это месяца два!
Растянув губы в улыбке, я оглядел зал, полный знакомых лиц. Найджел с Лансом сидели у барной стойки. Уэйн Вонг появился из кухни с блюдом китайских закусок. Маргаритка и Умник Хендерсон беседовали с Майклом Крокусом. Грейси подбежала ко мне и обняла за ноги. Чуть поодаль, за столиком, я увидел мистера Карлтон-Хейеса и Лесли в обществе трех пожилых мужчин, по именам я их не знал, но определенно где-то раньше встречал. (Позже Том Уркхарт сказал, что эти трое — постоянные клиенты, отказавшиеся освобождать помещение «только потому, что здесь частная вечеринка».) Уэллбеки стояли под пластиковым баннером «Счастливого сорокалетия!».
Я поискал глазами Георгину — ее не было. Однако в половине девятого дверь распахнулась, впустив Пандору в дубленке сливочного цвета и темно-коричневых сапогах до колена. Мою лысую голову она видела впервые, но даже бровью не повела.
