Кристофер Бакли - Верховные судороги
Пеппер резко повернулась к нему.
— Знаете, Майк, — ровным тоном произнесла она, — я давно уже хочу сказать вам кое-что. А именно: поцелуйте меня в жопу.
Насколько нам известно, за всю историю Верховного суда такие слова в его совещательном зале еще ни разу не произносились. Все словно окаменели. Председатель суда взирал на Пеппер с ледяным презрением.
— Я буду у себя, — сообщила, беря со стола бумаги, Пеппер. — Когда проголосуете, уведомьте меня о результате.
Пеппер погрузилась в цепенящие разум мелочи: переписала черновик уже просроченного заключения, проверила точность его ссылок и даже пересмотрела еще не оплаченные ею счета, — всем этим она занималась, пока не начала ощущать себя подобием зомби. Взглянув наконец на часы, она обнаружила, что прошло почти сто двадцать минут. Долго же они голосуют. Или эта задержка предвещает события более грозные? Может быть, коллеги составляют петицию, призывающую ее к добровольной отставке? А то и статьи постановления об импичменте? Нет, сказала она себе, вспомни университетский курс конституционного права — такими делами занимается конгресс.
В конце концов кто-то постучался в дверь кабинета. Пеппер подняла на нее взгляд, ожидая увидеть Криспуса, присланного в ней в качестве скорбного вестника. «Я пытался отстоять вас, девочка моя, но без толку: они считают, что самое правильное для вас — подать в отставку…» Но нет, в дверь вошел Деклан, выглядевший не то пьяным, не то секунду назад получившим звучную оплеуху.
— Выглядишь препаршиво, — сказала она.
Деклан опустился в стоявшее напротив ее стола кресло.
— Как ты? — спросила Пеппер.
— Как ты и сказала — препаршиво.
— Ты снова?..
— Да нет, пропустил рюмочку перед совещанием, вот и все. Я, наверное, мог бы сейчас и бутылку высосать, но, боюсь, не поможет.
Молчание.
— Ну так что, вы решили, что мне среди вас не место? — спросила Пеппер.
— Нет. Дело не в этом.
— А в чем? Вид у тебя такой, точно тебе гигантский броненосец ползадницы откусил.
— Криспус мне все рассказал.
— О чем?
— О ФБР. И о Харо.
— Черт, он не должен был это делать.
— Не знаю с чего и начать. Поэтому начну с извинений.
— Извинениями мне здесь никто не обязан.
— Я поговорил с Майком. С глазу на глаз.
— По-твоему, это было разумно — в разгар нашей дурацкой бури?
— Речь идет о принципах, Пеппер.
— Проклятье, да меня уже тошнит от принципов. Вандердамп баллотировался из принципа, и посмотри, чего он добился. Страна того и гляди взорвется. А обязанности детонаторов взвалили на нас. Принципы. От них-то все наши беды и происходят. Я не желаю ничего больше слышать о принципах.
Как ему следует отнестись к этой декларации, Деклан, похоже, не знал.
— Так что же имел сказать мистер Чистота? — спросила Пеппер.
— Не многое.
— Он мог просто-напросто отпереться от всего. Доказательства-то я уничтожила.
— Доказательства ты уничтожаешь так же умело, как пользуешься нашим «Интранетом». Криспус вытащил обрывки из мусорной корзины и склеил их заново.
— Ах он, скользкий…
— Я показал листок Майку. И вот эта часть нашей беседы доставила мне огромное удовольствие. Он, как то и следует, побледнел. Начал лепетать что-то о гестаповской тактике и процессуальном праве. Очень мне хотелось попросить его подать в отставку.
— Мера немного драконовская, ты не находишь?
— Драконт[114] изображен на фризе Большого зала — ты, наверное, заметила.
— Еще бы. Рядом с Моисеем и Десятью заповедями, в которых его борода закрывает все «Не». Тебе, кстати, следовало бы что-то сделать с этим. Так чем все закончилось?
— Закончилось тем, что я обязал его извиниться перед тобой на совещании суда, оно начнется через пятнадцать минут. За попытку запятнать твою чистоту. А затем ему придется предложить тебе отказаться от самоотвода. И насколько я могу судить, все остальные его поддержат. Что касается утечки информации и ФБР, об этом ничего больше сказано не будет, никем и никому. Тебе же придется извиниться перед ним — за предложение поцеловать тебя в жопу.
— Чисто сработано, шеф, — сказала Пеппер. — Очень чисто.
— Да, — ответил Деклан. — Я тоже так думаю.
Голосуя по делу «Митчелл против Вандердампа», судьи разделились поровну: 4:4. И решающим вновь оказался голос самого младшего из них. Голосованию предшествовала оживленная и пылкая дискуссия. Как правило, председатель суда «дебатов» не одобрял, предпочитая переводить судейские разногласия на почву более спокойную — в сферу письменных заключений и ссылок на прецеденты. «Девять старых пердунов перебрасываются записками». Однако данный случай был необычным, и Деклан, полагая, что некоторое количество персональных стычек сможет разрядить обстановку, таковые допустил.
Четверо судей, высказавшихся в пользу Митчелла, опирались на довод (формальный), согласно которому поправка вступила в силу до выборов и потому избрание Вандердампа было незаконным. Четверо других, проголосовавших за то, чтобы позволить Вандердампу занять пост президента на второй срок, исходили из принципа более широкого, а именно из того, что его избрал, поправка там или не поправка, народ — тот самый, который «Мы, народ».[115] Эти же четверо были полностью согласны с последними (во многих смыслах) словами Грейдена Кленнденнинна о том, что Двадцать вторая поправка была «направлена в будущее».
Страсти накалились не на шутку. Несколько раз было даже произнесено слово «проклятье»; кое-кто стучал кулаком по столу; кое-кто тонко намекал на неподобающие мотивы своих противников; председателю суда несколько раз пришлось произнести такие слова, как «Ну, перестаньте» и «Прошу вас». В какой-то момент Криспус, склонившись к Пеппер, прошептал: «Это будет почище чемпионата мира по рестлингу».
— Сильвио, — сказал, к примеру, судья Готбаум, — ты полностью искажаешь слова Бернстайна.[116]
— Ничего я, черт меня подери, не «искажаю».
— Ну так, к твоему сведению, перед нами законная, черт ее подери, конституционная поправка. Конгресс есть окончательное выражение воли «народа». Он обладает преимущественным правом легитимности и потому может отменять все — даже результаты выборов.
— Я согласна с Мо, — заявила Рутинерша Рут. — Здесь работает в точности тот же принцип, что и при судейском надзоре. Мы снова возвращаемся к «Марбери». И если вам угодно ссылаться на судебную практику, так загляните в статью Билла Тринора в «Стэнфордском правовом ревю».[117] При рассмотрении «Марбери» судья Маршалл сказал: «У нас правит закон, а не люди». Поправка, принятая на основании «Мы, народ» и с использованием конституционного процесса, обладает законным преимуществом перед результатами любых выборов.
— Ты произносишь слова «результаты выборов» так, точно речь идет о какой-то абстракции!
— Ничего подобного.
— Да уж какое там «ничего».
— Ну хорошо, — в конце концов произнес председатель суда. — Думаю, мы охватили все аспекты проблемы.
— Кто охватил, — фыркнул Сильвио, — а кто и прошляпил.
— Чушь!
— Хорошо, — повторил Деклан. — Всем спасибо.
И наступило тяжкое безмолвие, подобное тому, что повисает над полем сражения, когда смолкают пушки.
— Судья Картрайт? — произнес Деклан. — Вам слово.
Глава 33
5-4: ВЕРХОВНЫЙ СУД ОТВЕРГАЕТ ИСК МИТЧЕЛЛА, РАСЧИЩАЯ ДЛЯ ВАНДЕРДАМПА ПУТЬ КО ВТОРОМУ СРОКУ
Составляя от имени большинства проект решения по делу «Митчелл против Вандердампа», судья Картрайт писала: «Высказываясь в пользу президента, мы всего лишь применяем принцип суверенитета народа, составляющий основу нашего подлинно основополагающего документа: „Мы исходим из той самоочевидной истины, что… если какая-либо форма правительства становится губительной для самих этих целей, народ имеет право изменить или упразднить ее и учредить новое правительство, основанное на таких принципах и формах организации власти, которые, как ему представляется, наилучшим образом обеспечат людям безопасность и счастье“».[118]
Деклану она сказала:
— Когда становится совсем уж туго, перепуганные до смерти люди хватаются за цитаты из Декларации независимости.
— Что ж, это не худшее из прикрытий, — ответил Деклан. Сам он проголосовал за Митчелла (хоть и зажал при этом нос), избавив тем самым Пеппер от публичных поношений за то, что она сыграла на руку «нашему главному женолюбу», как теперь именовали в средствах массовой информации Председателя Верховного суда США. — И знаешь, Пеп, то, что ты написала, — это, в каком-то смысле, твоя собственная декларация независимости.
