Кристофер Бакли - Верховные судороги
Обзор книги Кристофер Бакли - Верховные судороги
Кристофер Бакли
Верховные судороги
Посвящается Джоли Хант
Глава 1
Слухи о том, что у члена Верховного суда Дж. Мортимера Бриннина не все дома, ходили вот уже несколько месяцев, однако мнение, что для него настала пора подать в отставку, стало всеобщим, лишь когда он появился на прениях с ушами, обернутыми алюминиевой фольгой. Слава богу, решили его коллеги, — в кои-то веки единодушно, — что в суд не пускают телевизионщиков.
Бриннин был выдающимся юристом, чей голос оказывался, в дни его расцвета, определяющим при решении весьма важных дел. Однако ныне (подчеркиваем, ныне) солнце тех дней закатилось. Его мозг, когда-то вмещавший, целиком и дословно, судебные решения, принимавшиеся начиная с нашего времени и, если двигаться вспять, кончая глубинами девятнадцатого столетия, не устоял перед лекарствами (от хронического ишиаса) и все увеличивавшимися в числе вечерними мартини. Он пристрастился вызывать к себе своих клерков в самый разгар ночи, дабы пожаловаться им на мурен, которые поселились в его унитазе. А однажды, также около трех часов ночи, Бриннин, встретив их у дверей своего дома, вручил им (клеркам) пакет с кухонным мусором, каковой надлежало, настаивал он, без промедления доставить в Омаху (город, в котором судья Бриннин родился и вырос). Именно тогда он проникся окончательной уверенностью в том, что призрак Оливера Уэнделла Холмса младшего[1] нашептывает ему всякое-разное в уши, норовя повлиять на его мнение, — вот тут-то рука Бриннина потянулась к алюминиевой фольге.
Председатель Верховного суда Деклан Хардвизер, и сам переживавший в ту пору нелегкое время, счел сложившееся положение до крайности неприятным. К конфронтациям он по природе своей склонности не питал и потому не мог понять, как ему следует поступить. Прочие судьи, которые, вообще-то говоря, друг с другом почти и не разговаривали, лезть в это дело не желали. И председателю пришлось обратиться к по-матерински хлопотливой судье Пэги Плимптон.
— Вы должны что-то сделать, — с мольбой в голосе попросил ее председатель, — пока он не явился сюда в костюме Железного Дровосека, распевая «Где-то над радугой».[2]
Судья Плимптон попыталась разрешить эту тягостную ситуацию с обычной своей изобретательной грациозностью и ласковой убедительностью. А когда ни то ни другое не помогло, собрала в совещательном зале суда детей Бриннина.
И по прошествии должного времени маршал Верховного суда США лично доставил в Белый дом письмо судьи Бриннина, содержавшее просьбу об отставке. Последовало официальное сообщение об этой новости. А надо сказать, ничто не поднимает температуру нашего общества вернее, чем табличка «ИМЕЮТСЯ СВОБОДНЫЕ МЕСТА», вывешенная на колоннах, которые украшают фронтон здания Верховного суда.
Президент Вандердамп отнюдь не плыл в это время на приливной волне популярности. Если говорить всю правду, рейтинг его стремительно падал, хоть пресс-секретарь президента и не упускал случая подчеркнуть, что он составляет «более двадцати пяти процентов».
Дональда П. Вандердампа избрали президентом два с половиной года назад, отдав ему предпочтение перед двумя соперниками, одним из которых был миллиардер, управлявший хеджевым фондом и потративший на выборы 350 миллионов собственных долларов. Вандердамп пересек финишную черту, имея перевес в два голоса, поданные за него членами коллегии выборщиков. Предвыборный лозунг его был таким: «Изменим вашингтонские методы ведения дел».
Каждый, кто норовит попасть в президенты, уверяет, что стремится изменить вашингтонские методы ведения дел. Сюрприз, преподнесенный всем Вандердампом — бывшим бойскаутом первой ступени, морским офицером, мэром, губернатором, человеком учтивым, благопристойным, усердным прихожанином, почитающим семейные ценности уроженцем Среднего Запада, владельцем золотистого ретривера, — состоял в том, что он говорил это всерьез. Ему уже исполнилось шестьдесят четыре года, и он, как выразился один язвительный знаток национальной политики, «быстро, но без спешки приближался к пенсионному возрасту». Внешне он ничем, подобно Эйзенхауэру, примечателен не был — лысоватый, подтянутый человек, обличия приятного, но спокойно властного, — такое можно встретить, скажем, у пилота гражданских авиалиний или директора средней школы. Некоторые люди, входя в комнату, заполняют ее собой. О Дональде П. Вандердампе такого никто не сказал бы. Его успокоительная вежливость — которую еще один знаток назвал «неописуемой дональдовостью» — в течение многих лет служила ему верой и правдой. Она словно подталкивала людей к тому, чтобы недооценивать его. Многие посмеивались и над его великой страстью, она же хобби, которую он питал к боулингу.
Оказавшись лицом к лицу с национальным долгом, от коего даже у тех, кто привык к вашингтонским масштабам, голова шла кругом, Дональд П. Вандердамп в первый же день исполнения им новой должности закатал и без того короткие рукава своей рубашки, отвинтил колпачок авторучки, которой президенты накладывают вето, и принялся за работу. Работа сводилась к тому, что он ставил «нет» на каждом билле о расходах, какой присылал ему конгресс.
Он был полон решимости навести порядок в бухгалтерии страны. Пока что он успел наложить вето на 185 законопроектов о расходах, заработав попутно прозвище Дон Вето. Прозвище, если учесть полное отсутствие в президенте итальянских черт, несообразное. Дональд П. Вандердамп отличался образцовой внеэтничностью, он был, если говорить об Америке, явлением таким же типичным, как ломоть покупаемого уже нарезанным белого хлеба. (Замечательно вкусного с арахисовым маслом и конфитюром, но ни с чем иным.) Однако в качестве Дона Вето он обратил в кровных врагов большую часть членов конгресса Соединенных Штатов, полагавших, что главная их работа, высшее призвание, истиннейшая демократическая функция состоит в том, чтобы отнимать деньги у чужих штатов и перекачивать их в собственный. Что может стать лучшей данью уважения отцам-основателям и людям, замерзавшим в Вэлли-Фордж,[3] как не возведение в городе Талса[4] административного центра, оплаченного деньгами налогоплательщиков штата Массачусетс?
Выдвижение кандидата на место члена Верховного суда может и для популярного президента оказаться делом достаточно тяжелым. Если же президент находится на противоположном краю спектра симпатий, оно обращается в устрашающий вызов, равно как и в упоительную возможность показать, на что он способен, для главного вышибалы, стоящего у парадной двери Верховного суда: для председателя сенатского Комитета по вопросам судопроизводства.
Ныне это сопряженное с большой властью место занимал человек по имени Декстер Митчелл, сенатор от великого штата Коннектикут. Дональда П. Вандердампа Митчелл очень не любил, хотя в публичных выступлениях с неизменной осторожностью твердил о своем «величайшем уважении» к нему. Не любил его Митчелл по самым разным, или, как принято выражаться в Вашингтоне, «множественным» причинам. Не любил за вето, наложенное президентом на законопроект С.322, который проталкивал Митчелл и который требовал, чтобы винт каждого вертолета армии США производился в его родном штате Коннектикут. А еще не любил за то, что Дональд П. Вандердамп проигнорировал сделанное им, Митчеллом, предложение назначить его, Митчелла, на освобожденное Бриннином место в Верховном суде. (Об этом мы еще кое-что расскажем в своем месте.)
Первым кандидатом президента на место Бриннина стал выдающийся судья апелляционного суда, носивший фамилию Куни. Поскольку было ясно, что комитет сенатора Митчелла подготавливает аутодафе, которое заставило бы стыдливо потупиться и испанскую инквизицию, кандидата подбирали с великим тщанием. Куни был юристом безупречных достоинств. Собственно говоря, казалось, что его и на землю-то послали с одной-единственной целью — чтобы он во благовременье вошел в состав Верховного суда.
Штатные дознаватели Митчеллова комитета были известны на Капитолийском холме как Черные Всадники — по имени безжалостных, похожих на призраков, скачущих по горам и долам конных злодеев, которые преследуют хоббитов во «Властелине колец». На Капитолийском холме поговаривали, правда шепотом, что Черные Всадники способны откопать компромат на кого угодно; что они могут и мать Терезу обратить в содержательницу калькуттского публичного дома; доказать, что святой Томас Мор крутил любовь с Екатериной Арагонской, а доктор Альберт Швейцер, исполняя заказ бельгийских фармацевтических фирм, ставил медицинские опыты на беспомощных африканских детишках, да еще и без наркоза.
Однако, когда они столкнулись с ничем не запятнанным судьей Куни, им осталось лишь сообщить, поскуливая, что на него повесить нечего, за ним даже неоплаченной квитанции за парковку и то не числится. Истинный образец всех, какие только существуют, судейских добродетелей. Ни одно из его решений не было отменено судом высшей инстанции. Что же до личной жизни судьи Куни, в ней он был настолько разумен и мудр, что и Сократ выглядел рядом с ним остервенелым бисексуальным маньяком.
