Борис Привалов - Веселый мудрец. Юмористические повести
Над приезжим стали смеяться, и он не мог добиться никакого толку, пока не рассказал по порядку, как было дело.
— Это могли сделать только Пэкалэ и Тындалэ! — догадались люди. — Но, видимо, вы их обманули а чем-то?
Торговец сознался, что обманул, продал им плохого коня.
— Значит, вы с ними в расчете! — сказали крестьяне. — Вы им плохого коня, они вам — плохую муку.
— Да, — согласился торговец, — но, кроме того, они заставили меня бегать по селам и смешить людей!
— Ну, так Пэкалэ и Тындалэ тоже насмешили людей, когда хвалились купленным у вас конем! Ведь он оказался никуда негодным! Так что вы в полном расчете!
— …С той поры, — сказал Митикэ, — этот торговец, если приезжает в Молдавию торговать, то никогда никого не обманывает!
— Эх, побольше бы было на свете честных людей! — вздохнули возницы. — А то нас обманывают на каждом шагу! Вот привезем свежую рыбу генералу, а он половину зачтет как уснувшую… И даже денег за нее не заплатит!
— Когда кончатся эти разговоры! — тихо вздохнул Цопа.
— Пора братьям уже отколоть какую-нибудь штучку, — нетерпеливо пробормотал Бэрдыхан, — обмануть этих простофиль. Вот посмеемся над дурнями, когда они останутся без рыбы!
Тем временем возницы стали собираться в путь:
— Нам еще верст пять в сторону, а рыба жару, сами знаете, не выносит.
Митикэ, прощаясь с ними, сказал:
— Не обессудьте, угостить вас было нечем — сами без еды сидим. Крошки нет со вчерашнего дня.
Возницы отошли в сторонку, посоветовались и подозвали Митикэ:
— Много-то у нас нет, но поделиться можем. Зови своих дружков да собирай…
Дали они и брынзы, и рыбки свежей, и кукурузных лепешек.
Глядя, как Митикэ, Фэникэ, Тимофтэ, Штефан тащат от обоза еду, Бэрдыхан сказал Цопе:
— Что я говорил? Обдурили братья Чорбэ этих простаков! Вот ловкачи!
А когда ему рассказали, как было дело, то он рассердился:
— Нашли дурня! Чтобы я поверил. Они вам добровольно от себя кусок оторвали? Ха! Кому-нибудь еще ваши сказки расскажите!
На еду набросились все.
Митикэ и Фэникэ присоединились к мошу Илие, который сидел несколько поодаль.
Братья принесли ему самый лучший кусок брынзы и самую мягкую лепешку.
— Вчера, — тихо сказал мош Илие, — весточка пришла, чтобы в городе нашему другу быть не раньше и не позже воскресенья. Раньше — опасно, да и лодки еще не будет… А позже — лодка уйдет. Его увезти решили, в Одессу, а может, и дальше — не спрашивал.
— Так мы, значит, больше не нужны? — с обидой спросил Фэникэ.
— Вам же, — усмехнулся мош Илие, — все равно куда ехать. Вы люди свободные! Город поглядите — все пригодится в жизни.
— А вдруг мы еще понадобимся? — с надеждой спросил Митикэ. — Может, вам, мош Илие, помощь потребуется?
— Эх, чудаки вы чудаки! — Мош Илие потрепал Митикэ по плечу. — Да разве в хороших людях на земле надобность минует когда-нибудь?.. А вот в город вам вместе с нами въезжать не резон. Пока ехать будем, попутчика найдете и вперед поезжайте. Ждите нас на базаре, возле полицейского участка… Вот так…
Рыбу пекли прямо в золе небольшого костерка. Когда последняя рыбная косточка была обсосана, Цопа сказал:
— Спать вроде бы не хочется, только что спали… Ехать — волы не запряжены.
— Эй, запрягай! — крикнул Бэрдыхан батраку.
— А вы бы пока рассказали что-нибудь, мош Илие, — продолжал Цопа. — Только и слышишь кругом — мош Илие то, мош Илие это… Я же ничего не слышал…
— Что ж, — пригладил свои пушистые усы мош Илие. — Есть у меня одна история… Давно я ее никому не рассказывал. Про клад гайдука[14] Тоболтока. Знаете?
— Про клад гайдука Бодяна знаю, — загибая пальцы, принялся считать Цопа, — это как он венгерские деньги, хусэши, прятал… Про клад гайдука Лапушняна знаю: этот турецкие деньги, икусары, в бочонке закопал. А какие деньги Тоболток прятал? Или, может, камни-самоцветы, золото?
— Не о деньгах и не о золоте речь, а о кладе, — сказал мош Илие.
— Какой же это клад, ежели в нем денег нет! — разочарованно произнес Цопа.
— Послушаем — узнаем, — сказал Митикэ.
— Захотел один генерал правду спрятать, — начал мош Илие, — или мешала она ему спокойно жить, или понял он, что от нее богачам добра не ждать, — неизвестно. Только он ту правду залучил к себе обманом — иначе правду в генеральский дом и не затащишь — да и поймал.
«Ну как?» — спрашивает.
А правда отвечает:
«Все так же. Сидишь ты на крестьянской земле да дерешь со своих батраков семь шкур за их же землю».
«Ты упряма, — говорит генерал, — а я тебя переупрямлю. Так спрячу, что ни одна душа тебя не найдет».
Пошел он в степь, вырыл глубокую яму, положил туда правду.
Засыпал яму, вернулся к себе. Живет, в ус не дует, свою правду, генеральскую, кормит-поит.
Год проходит, другой, третий.
А жил в то время гайдук Тоболток. Богатые его боялись — потому что он у них богатства отбирал, бедным отдавал. Тоболток музыкантом был — и на скрипке, и на кобзе, и на флуэре играл так, что заслушаешься. Но он не только играть любил, он и сам мастерил — то флуэр сделает, то най.
Тоболток подумал: видно, неспроста тут тростинка.
Захотелось ему узнать у тростинки, какой судьбой ее занесло в степь безводную. Срезал он ее, сделал свирель. Только к губам поднес, а она вдруг сама запела про то, как сидит генерал на крестьянской земле да дерет со своих батраков семь шкур за их же землю!
Догадался Тоболток, что тростинка выросла в том месте, куда правду закопали. И стал Тоболток по степи ездить, на этой свирели играть.
Ох, озлобились же генералы, бояре, попы с монахами! Уж за ним охотились, охотились — только все без толку. То в одном селе свирель заиграет, то в другом. Нет генералу покоя, пока правда по земле гуляет!
Наконец позвали солдат, казаков, жандармов — видимо-невидимо. Убили Тоболтока. А свирели не нашли.
Не могут генералы успокоиться, пока правда на свободе.
А в народе говорят, что спрятал Тоболток ту свирель в тайном месте. И даже, слышал я, нашли этот клад хорошие люди. И сейчас свирель Тоболтока снова поет по селам…
— Господи, только нам и забот, что про свирели слушать, — захихикал Бэрдыхан.
— Что и говорить — правда всегда у того в кармане, у кого деньги есть! — уверенно произнес Цопа. — Волы уже запряжены, грузись!
— Эх, найти бы нам с Фэникэ ту свирель! — мечтательно произнес Митикэ.
— Сколько еще таких кладов зарыто! — вздохнул калачник Тимофтэ. — И волшебный калач, которым всех голодных накормить можно, где-то там возле свирели хоронится.
— Попался бы мне этот генерал, который правду хоронил, — произнес бондарь Штефан, — ах и бочку бы я ему склепал — самую лучшую. И посадил бы его в ту бочку, и опустил бы ее в море…
— Правда, правда, — вздохнул вихрастый мужичок-бедолага и поплелся за Цопой, — а я вот за сходство с братом страдаю. Он дезертир, а меня от хозяйства оторвали. За что, ваше благородие?
— Давай, давай, не раздумывай! — Цопа уже стоял возле каруцы. — Завтра нужно в городе быть, а нам еще ехать да ехать!
Полицейский и пес, по-братски обнявшись, уселись на свои места. Следом за ними, чтобы занять побольше места, полез Бэрдыхан.
— Поехали! — скомандовал Цопа. — Остальные пусть следом бегут — вот потеха будет! Ты слышишь, стручок гороховый? Кому приказано ехать?
Но возница даже не пошевелился.
Цопа опешил, посмотрел на Бэрдыхана, и тог угодливо осклабился:
— У него бывает — он… того… не в себе… лучше не связываться…
И только когда все уселись, волы тронулись.
РАССКАЗ О ТОМ, КАК ТРУДНО СКРОИТЬ ШАПКУ
ИЗ БАРАНЬЕЙ ШКУРКИ
— Погляди, Пэкалэ, какие во-. круг веселые лица! Неужели это нам люди радуются?
— Нет, просто здесь еще не было полицейского обхода.
Из разговоров Пэкалэ и Тындалэ
Бадя Георге внимательно и придирчиво смотрел на лежащую перед ним серую шкурку барашка. Выйдет из нее островерхая шапка или нет?
Как говорится в пословице, и камень может пустить корни, если будет долго лежать на одном месте. А бадя Георге вот уже двадцатый год каждое воскресенье на этом месте кроит шапки.
Его знают все, кто хоть раз побывал на базаре, на этой шумной площади: бадя Георге не только шьет шапки, но и знает все городские новости. Недаром же он двадцать лет сидит на одном месте! Стоит ему повернуть голову влево — и видны ворота полицейского участка. Скосил глаз вправо — видна дорога, по которой едут в город купцы, крестьяне, коробейники, цыгане. Иногда промелькнет коляска богатого помещика или настоятеля какого-нибудь монастыря, иногда прогонят мимо табун лошадей или отару овец — к реке, на баржу, чтобы отвезти их морем в Одессу или куда-нибудь подальше.
