Владимир Елистратов - Рассказы
Вот-вот, так и знал… Именно чулок!
— «Снег шёл гусыми-густыми хлопьями. Он ложился на ели, дубы, берёзы и осины, — читал я не своим голосом, — и весь лес был белый-пребелый. Ах, как красиво, думала Аллочка. Она хотела сказать об этом бабушке, но когда повернулась к ней, увидела, что бабушка уже спит и чулок со спицами выпал из её добрых морщинистых рук. Не буду будить бабушку, подумала Аллочка… Она старенька и устала… Лучше я буду и дальше смотреть на снег. Какой он красивый, совсем, как в сказке! Ах, как хочется попасть в сказку! Но только… я никогда-никогда не попаду в неё. Тут Аллочке стало так грустно-прегрустно, что она чуть не заплакала…»
Белый-пребелый, грустно-прегрустно… Надо же писать такую чушму.
— Тебе нравится? — спросил я Нюшу.
— Она дальше в сказку что ли попадёт? — не отвечая на мой вопрос, спросила Нюша.
— Ну да, наверное…
— Нет, не нравится.
— Почему?
— Я уже знаю, что там дальше будет. Сейчас с ней заговорит снежинка. А потом позовёт её в сказку. А снежинка превратится в фею. Они немножко полетают-полетают и вернутся. Фея скажет: «До свидания, девочка!» И Аллочка проснётся.
Я пробежал сказку глазами. Ага… «Вдруг Аллочка услышала таинственный голос: Здравствуй, девочка…»… «Снежинка превратилась в прекрасную фею в серебряной короне…»… «Не бойся, девочка, — сказала фея, — сейчас мы полетим с тобой в Страну Добрых Сказок…»… «Ах, это был всего лишь сон! — воскликнула Аллочка…»… «Если веришь в сказку, — сказала бабушка, — обязательно в неё попадёшь. Верь в свою мечту, внученька»…
— Ну, будем другую сказку читать? — спросил я.
— Нет. Ты неправильно читаешь сказки.
— Это как это — неправильно? — обиделся я.
— Как радио. По-сюсипусински.
— Как?
— «Здра-авствуй, де-евочка…» — мастерски передразнила Нюша радиосказочников, а заодно и меня. А сказки надо читать по-человеченски.
— Ладно… «По-человеченски». Не умею я сказки читать. Что же мы будем делать?
— Разговаривать. Тебе сколько лет?
Я немножко обалдел от резкой перемены темы, так что даже забыл, сколько мне лет. Потом вспомнил и сказал:
— Сорок три.
— Три я знаю. А сорок это сколько?
— Ну, это… ты «десять» знаешь?
— Знаю. Сорок — это четыре раза по десять. или лучше… Тебе вот четыре года. Так? Значит, сорок — это десять раз по четыре. Ясно?
— Мне не четыре года, а четыре с половиной. Значит сорок — это сколько?
Я задумался. Потому что считать не умею.
— Это где-то… сейчас посчитаю… четыре с половиной на два — это девять. Четырежды девять — это тридцать шесть. Получается восемь раз и еще четыре года на ум пошло. Ясно?
— Неа. Ты старый или нет?
— Трудно сказать. Вроде — ещё не очень…
Нюша внимательно посмотрела мне в лоб.
— Ты старый.
— Почему это — старый?
— У тебя полоски на ло́бе.
— На лбу. Какие полоски? А-а-а! Морщины, что ли? Ну, морщины — это еще не старость. Если ты брови поднимешь, то у тебя тоже будут полоски… то есть, тьфу, морщины. Просто у людей так устроена кожа, что…
Но Нюша меня уже не слушала:
— С тобой неинтересно разговаривать.
— Почему это неинтересно? — я очень возмутился, даже расстроился.
— Ты непонятно говоришь. Надо говорить или мало и понятно, или много, но интересно. Если много и интересно — тогда получится сказка. А ты говоришь много и неинтересно, как радио. Давай лучше играть.
— Ну, давай. Во что?
— В еду.
— Это как?
— Я говорю свою еду. Плюшка. А ты говоришь другую свою еду. На «а».
— Понятно. На «а»… М-м-м… Скажем… Арбуз.
— Селёдка.
— Ты на «зэ» должна говорить. Арбуз пишется с «зэ».
— Но я же не пишу, а говорю.
— А если сказать «арбузы», то слышно «зэ». Значит, арбуз на «зэ».
Моя логика была железной, я был горд собой. Но на Нюшу моя железная логика не подействовала.
— «Арбузы» — так говорить нельзя.
— Почему нельзя?
— Потому что можно назвать только одну еду. Нельзя говорить «селёдки», «плюшки»… Говори на «а».
— Почему на «а»?
— Потому что «селёдка».
— Ну ладно… А… А… Антрекот.
— Это кто?
— Не «кто», а «что». Это такое особое мясо, чтобы жарить.
— Так нечестно.
— Почему?
— Потому что «кот» — это тоже мясо. Но это не еда.
Я опять растерялся:
— Но ведь антрекоты не из кошек делают. Впрочем, кто их знает, из чего они их делают… «Котлета» ведь можно говорить.
— «Котлета» — не на «а». Мя́сов много. Все нельзя называть. Ты тоже мясо, если для людоеда. Ты боишься людоеда?
— Я не знаю, я его не видел.
— А я видела в мультике. Ты не умеешь играть в еду. Покажи мне лучше страшную рожу.
— А у меня получится?
— Показывай.
Я сморщил нос, оскалился, закрыл глаза и идиотски оттопырил пальцами уши. Нюша засмеялась.
— Это не страшная рожа, а смешная. Покажи другую смешную рожу.
Я надул щёки, вытаращил глаза и верхней губой закрыл нижнюю. Нюша очень долго и внимательно, совсем не улыбаясь и как бы чего-то выжидая, смотрела на меня:
— Смотри не пукни. С такой рожей надо какать на горшке в детском саду. А ты уже старый. А старые на горшках в детском саду не сидят. Как тебе не стыдно! Убери рожу. Сделай лицо обратно.
Я «сделал лицо обратно». Нюша вздохнула:
— Ничего-то ты не умеешь… Ты бесполезный. Ты где работаешь?
— В университете.
— А это кто?
— Не «кто», а… Ну, это такая школа для взрослых. Туда идут после школы, кто хочет ещё учиться.
— Ещё — потому что плохо учился в школе?
— Наоборот. Если хорошо.
— Непонятно. Если в школе ты хорошо учился, зачем ещё дальше учиться? Ну, ладно… Что ты там делаешь?
— Преподаю.
— Что подаёшь?
— Ничего не подаю. Преподаватель — это как учитель.
— Так ты — учитель?! — неподдельно изумилась Нюша.
— Ну да… А что?
— А чему ты учителяешь?
— Чему учу? Это, Нюша, трудно объяснить. Знаешь вот… культура, всякие книги, языки…
— Как же ты учишь про культуру, если козявки руками из носа вынимаешь? И книгу читаешь неинтересно. И язык непонятно говоришь…
Я вздохнул. Нюша тоже вздохнула:
— Жалко тебя, дядя Вова.
— Правда — жалко?
— Правда. Давай я тебя занюшу.
— Это как? Ну, пожалею. Нюша тебя пожалеет. Занюшит. Хочешь?
— Хочу.
Нюша слезла со стула, обошла стол, по-деловому залезла мне на колени и стала гладить меня по голове…
— Бедный, бедный дядя Вова, старенький, весь в полосках, сказки читать не умеет, играть в еду не умеет, весь некультурный, говорит неинтересности, бедный, бедный дядя Вова… Хороший, но несчастный дядя Вова. Дай я тебя поцеловаю.
И Нюша чмокнула меня в щёку:
— Ещё и колючий. Можно, я буду звать тебя «дядя Ёжик»?
— Можно.
Так я с тех пор и стал в семье Тяпкиных «бедным дядей Ёжиком». А ещё с тех пор я стал делать вот что.
Если вдруг я чувствую, что какой-нибудь мой коллега-профессор слегка, как говорится, задирает нос выше ватерлинии, думая, что он светило и светоч, я аккуратно приглашаю его в гости к Тяпкиным и как-нибудь в субботу мы с Тяпкиными едем за продуктами в близлежащий городок, а профессора оставляем наедине с Нюшей.
Очень помогает.
Не хотите съездить к Нюше? Художникам-авангардистам рекомендуется порисовать вместе с Нюшей каких-нибудь авангардных монстров. Композиторам — исполнить Нюше свои новые музыкальные композиции. Актерам — прорепетировать роль. Политикам — поговорить с Нюшей о политике и т. д. и т. п. Словом, к каждому взрослому я приставил бы по Нюше. Впрочем, заводите Нюш сами, если у вас их ещё нет.
Жора и атипичка
В одном древнем медицинском трактате написано: «Болезнь начинается со страха перед ней». Очень хорошо сказано. Актуально.
Если послушать современные СМИ, нам всем надо срочно запереться дома, обмотаться на манер мумии Маресьева марлей, надеть бронежилет, противогаз, двойной презерватив, тройной памперс, закрыть глаза и постараться навсегда остановить дыхание. И никаких путешествий!
То какой-то куриный грипп, то коровье бешенство, то хомячья чумка, то крокодилья чесотка, то козлиный кариес…
Ребята, надо с этим делом умериться. Нет, целоваться взасос с индийскими коровами, может и не надо. Но путешествовать надо! Вопреки всем этим верблюжьим почечуям.
Помню, пару лет назад, когда по всему миру «свирепствовала» атипичка, со мной произошла вот какая история.
Мой шеф, Аркадий Аркадьевич Лютик, говорит мало, медленно и тихо. В целом он произносит где-то 20–30 слов в день. Почти все его фразы состоят из одного слова. Значительно реже — из двух. Если во фразе два слова, значит шеф крайне возбужден. Поэтому фраза «иди сюда» не предвещает ничего хорошего. А «ну-ка иди сюда» означает увольнение. В тот день, 15-го, шеф был в хорошем, ровном настроении и говорил однословными предложениями. Он вызвал к себе в кабинет меня и Жору Козлодавова и сказал:
— Таиланд. Семнадцатое.
— Аркадий Аркадьевич, так ведь там эта…как её?.. атипичная пневмония!.. — сказал Жора. Ну, не сдержался парень. Я толкнул его локтем в бок, но было поздно.
