Владимир Елистратов - Рассказы
Ах, как вовремя мы нашли Дрюню! А то позоринг был бы на всю Элладу.
Правда, потом, когда он узнал, что над входом в мужское «отхожее местоу» написано его имя, он долго возмущался. Хорошо, конечно, что по-гречески Андрей — мужчина. Но зачем же его на сортире писать?..
Да, Дрюня — большой затейник. С ним не пропадёшь. И не потеряешься. Потому что его «Кузя, блин!» — великая вещь, из любого лабиринта выведет.
Однажды решили мы, опять же, вчетвером, полететь на остров Крит. Сказочный остров, зеленый. А главное — там находится знаменитый Кносский дворец, тот самый мифический Лабиринт, где обитал Минотавр.
Приехали мы в Кносс. Красотища неописуемая! Решили разбрестись на часок. Договорились встретиться в условленное время «там, где р;ги». Так Дрюшка сказал. Имелись в виду знаменитые каменные бычьи рога — символ, так сказать, крито-минойской древней цивилизации. Там, у «р; гов», начинаются всё экскурсии. «У р; гов» — это по-кносски что-то вроде «у памятника Пушкину».
Приходим мы с супругой ровно через час «туда, где р;ги» — нету Кузи с Дрюней. Ладно. Ещё побродили, поглядели на росписи, на изумительной нежности растительный и животный орнамент, на сцены тавромахий — это те самые игры с быками, где удивительно пластично изображены гимнасты, прыгающие через быков, на воинов с лабрисами — топорами с двусторонним лезвием, тоже символом критской культуры, на женские портреты, равных которым, думаю, по изяществу в древнем мире не было. Хорошо! Опять пошли к «р; гам». Нету Дрюни. И Кузи тоже нету. Куда они могли деться? Заблудились, что ли? Кносский дворец, он, конечно, не очень большой. Это вам не Амстердамский аэропорт и не ГУМ, но, что ни говори, всё-таки лабиринт.
Прошло уже часа два. Ходим мы с супругой по лабиринту, как Тесей с Ариадной, ищем Кузю, блин, с Дрюней. Всё обошли. Зашли в какой-то дальний уголок, уже безо всякой надежды, вдруг слышим родную речь. Дрюнино шипение:
— Говорю ж тебе, Кузя, блин, что р;ги вон там!.. Кучу столбов видишь? И левее бери, левее, там ещё ангар, ну, где стенка с утя́ми, помнишь?!;ти там, дичь в лютиках, лося разные… Шкет ещё там через бурёнку сигает… Помнишь, Кузя, блин?!. Чуваки с фигурными лопатами ещё… И бабы в декольтах, грудявые такие… Вот от этого ангара с комиксами влево надо брать, там и будут р;ги, Кузя, блин!
Так мы нашли Дрюню с Кузей, блин.
Понятное дело, что «;ти», «дичь в лютиках» и «лося» — это животный и растительный орнамент, «шкет, сигающий через бурёнку», — сцена тавромахии, «чуваки с фигурными лопатами» — воины с лабрисами, «грудявые бабы в декольтах» — знаменитые женские портреты, а «ангар с комиксами» — центральный зал дворца с росписями, от которого «р;ги», действительно, если смотреть с Дрюниной стороны, влево. Даже, можно сказать, «влевоу».
Так с Кузей, блин, и с Дрюней мы поездили изрядно. Странах в десяти уж точно были. И без нас Дрюня с Кузей поездили дай боже. И сейчас они где-то. То ли в Австралии, то ли в Канаде.
И вот каждый раз, когда я сажусь в самолёт и самолёт, белый красавец, взмывает над планетой Земля, я закрываю глаза и пытаюсь представить себе нашу Землю.
И передо мной встаёт колыхающаяся в знойном бреду Сахара. И седые пики Андов с парящими вокруг них фиолетовыми кондорами. И изумрудные осколки коралловых островов в выпуклом, как линза, океане. И рычащие африканские водопады с сотнями никогда не умирающих радуг. И наши среднерусские серенькие дали, целующие в самое сердце. И какие-нибудь антарктические, говорят, голубые льды, которые я никогда-никогда не видел и вряд ли увижу…
И над всем этим чудом, над всей этой до слёз ранимой, такой теплой, родной и такой вообще-то бестолковой детской сказкой, которую так и не поняли взрослые, я слышу крики моего друга, Дрюни Покусаева из Долгопы, словно отчаянные позывные в далёкие галактические бездны: «Кузя, блин! Ку-узя, бли-ин!! Ку-у-узя-а-а, ба-али-и-ин!!!»
И я не знаю, что я чувствую. Так, что-то среднее. Мне, конечно, немного смешно. Но чуть-чуть всё-таки — «грустноу». Совсем чуть-чуть.
Бедный, бедный, дядя Ёжик!
Прошлым летом я пару недель гостил на даче у моих друзей, Кирилла и Александры Тяпкиных.
Кирилл называет свою жену в шутку Сосо, в честь крайне темпераментного певца, сложную грузинскую фамилию которого я забыл. Знаю только, что он поёт очень эмоционально. И Саша тоже поёт очень эмоционально, когда выпьет.
Саша называет Кирилла Киром. А после того, как они купили пылесос «Кирби», так и стала его называть, Кирби. Вероятно, потому что Кир очень любит поесть, отчего весит под сто двадцать. Иногда Сосо говорит: «Жрёт, как „Кирби“, всё подряд».
У Кирби и Сосо есть четырёхлетняя дочка Аня. Все её зовут Нюшей.
Словом, хорошая, дружная семья.
Однажды в субботу утром Кирби и Сосо уехали в соседний городок на рынок за продуктами, а я остался с Нюшей.
Детей я люблю, но немножко побаиваюсь. Мне всё время кажется, что они меня видят насквозь. У них глаза очень … прозорливые что ли, как у участкового. Говоришь этой карапузине что-нибудь взрослое и умное, а она на тебя посмотрит, как в прицел, и неожиданно — раз, и своё, простое и ясное, как правда.
Вот и тогда.
Я закрыл ворота за Сосо и Кирби, Нюша тут же взяла меня за руку, и мы пошли на веранду.
— Видишь цветок? — сказала Нюша. Среди травы действительно вырос ноготок. Откуда он взялся?
— Вижу, — ответил я. — А знаешь, как он называется?
— Неа.
— Календула. А знаешь, как цветок устроен?
— Неа.
— У цветка есть тычинка и есть пестик… Вот, смотри — это тычинка. А вот это — пестик. Нет, наоборот, это — пестик, а это — тычинка. А знаешь, что такое пыльца?..
— Неа.
— Пыльцу собирают пчёлы, а потом из неё пчёлы делают мёд. Ты, Нюша, любишь мёд?
Нюша внимательно смотрела куда-то в середину моего лица.
— У тебя козявка в но́се, — сказала Нюша.
Я смутился и быстро ликвидировал козявку:
— Не в но́се, а в носу́, - пробурчал я.
— Козявки ручками нельзя из носу́ вынимать, — назидательно сказала Нюша, качая указательным пальцем где-то напротив моего пупка. — Положь её назад в нос. Для того, чтобы вынимать козявки из носа́, существует специальный платок. Поклади немедленно обратно козявку, — она подумала и добавила: — Кому говорят! А я тебе платок принесу. Нерях. Я знаю, где платки лежат — в шка́фе. Сплошная некультура!
И она побежала за платком. Ну что ты будешь делать? Нелепейшее положение. Сначала затеял какую-то никому не нужную кретинскую лекцию про тычинки, про которые сам, кстати, ничего не знаю. Да еще с козявкой «в но́се». Представляю себе: выхожу я на лекцию по культурологии и стою перед студентами с козявкой… Это же… кошмар. Они, шкоды, потом такое на сайте МГУ напишут. Весь факультет будет обзывать меня Профессором Козявкой. Ужас! Представить страшно!
Дальше… как папуас, полез при ребёнке за козявкой пальцем в нос. А ведь позавчера, в четверг, сами хором с Кирюхой полчаса читали Нюше лекцию про то, как надо есть вилкой и ножом, как пользоваться салфеткой, носовым платком и так далее. Это ведь она наши же слова и повторила. «Некультура». «Нерях». А теперь — совершенно идиотская ситуация. Надо обратно в нос класть козявку… Господи, что же мне делать-то?
— На́ платок, дядя Вова, — сказала запыхавшаяся Нюша.
Я по-воровски быстро провёл платком по носу.
— Спасибо.
— Пожалуйста, на здоровье.
Слава богу, не заметила отсутствия козявки. А то ещё заставила бы искать…
— Пойдём читать книгу, — взяла меня за руку Нюша.
— Пойдём, а какую?
— Сказки. Мне тётя Поля привезла новую книгу. Сейчас принесу.
Нюша принесла угрожающе большую книгу. Автор — некая Роза Цветкова. Имя мне сразу категорически не понравилось. Называлась книга так: «Сказки доброй-доброй феи». Название мне не понравилось ещё более категорически.
Мы сели на веранде напротив друг друга. Между нами был большой фамильный дубовый стол.
— Ну, читаем саму первую сказку? — спросил я Нюшу.
— Да.
— «Сказка про снежинку», — прочитал я заглавие, и мне сразу стало капельку тошно. Сейчас наверняка какая-нибудь девочка будет сидеть у окна, а бабушка — вязать чулок. Вы видели, чтобы в 2009 году хоть одна бабушка вязала чулок? Девочка, конечно, увидит снежинку, та с ней заговорит и окажется «доброй-доброй феей», потом они полетят в волшебную страну и через три страницы прилетят обратно. И девочка проснётся…
— «Однажды вечером, — начал читать я и сразу был неприятно поражён звучанием своего голоса. Он был какой-то маслянисто-сахарный. Марципановый. С ванильными переливами и мармеладными подвываниями. — Однажды долгим зимним вечером девочка Аллочка сидела у окна и задумчиво смотрела, как идёт белый-белый снег. А её старенькая бабушка сидела в кресле, и надев на нос круглые роговые очки, вязала чулок…»
Вот-вот, так и знал… Именно чулок!
— «Снег шёл гусыми-густыми хлопьями. Он ложился на ели, дубы, берёзы и осины, — читал я не своим голосом, — и весь лес был белый-пребелый. Ах, как красиво, думала Аллочка. Она хотела сказать об этом бабушке, но когда повернулась к ней, увидела, что бабушка уже спит и чулок со спицами выпал из её добрых морщинистых рук. Не буду будить бабушку, подумала Аллочка… Она старенька и устала… Лучше я буду и дальше смотреть на снег. Какой он красивый, совсем, как в сказке! Ах, как хочется попасть в сказку! Но только… я никогда-никогда не попаду в неё. Тут Аллочке стало так грустно-прегрустно, что она чуть не заплакала…»
