Владимир Бабенко - Записки орангутолога
— И еще один вопрос, в продолжение темы о белье. Об аморальности, — сказала Тулупкина, и вся линейка замерла в ожидании сенсации.
— Вчера из Москвы мне позвонила жена одного нашего сотрудника, не буду называть его имени, и устроила мне настоящий скандал (и студенты, и присутствующие на линейке преподаватели начали перешептываться, вычисляя, о ком это может идти речь, а Стланцев замер). Этот сотрудник, приехал домой и стал при жене вытаскивать свои вещи из рюкзака. И вытащил женские трусики и лифчик! (при этом подгруппа пятого курса, состоящая из одних девушек, дружно засмеялась, так как это именно они так подшутили над этим доцентом, проводившим у них практику).
— Ничего смешного в этом нет, — прикрикнула на них Тулупкина — Семья на грани распада. Олег Филиппович, надо принять меры. При повторном повторении случившегося случая...
Но какие меры надо было принять «при повторном повторении» так в это утро и не выяснили, потому, что из лесной чаши прилетел огромный как бомбардировщик Б-2 и такой же черный ворон и с громким карканьем сел на голову одного из преподавателей, внимавшего Тулупкиной.
Этот ворон был хорошо известен всем студентам, особенно второкурсникам. Преподавателю, который читал у них лекции по зоологии, весной принесли вороненка, и доцент, не имея возможности его надолго оставить дома, вынужден был повсюду таскать птицу с собой и кормить через каждый час. Поэтому перед началом лекции преподаватель раскрывал портфель, доставал оттуда орущего голодного птенца, кормил его, прятал назад в портфель и лишь после этого начинал занятия.
Потом вороненок подрос, научился летать, и у его владельца появились новые проблемы. Налетавшаяся на воле птица возвращалась на родной балкон. Правда иногда, ворон, путал балконы, залетал на соседние и оттуда орал, призывая на помощь своего хозяина. Тогда педагог звонил в чужие двери и вызволял вороненка.
И в Никольских Выселках подросший ручной ворон развлекал народ как мог. Однажды на практике по сельскому хозяйству птица вытащила из земли всю посаженную студентами и Тулупкиной помидорную рассаду и аккуратно разложила ее рядками тут же на грядках. А через пару дней ворон украл у механизаторов отвертку, и те полчаса униженно уговаривали сидящего с инструментом в клюве на столбе вора отдать похищенное.
Орущий ворон окончательно скомкал концовку утреннего развода и студенты побрели на завтрак в столовую.
— Олег Филиппович, проследите, чтобы дежурные накололи дрова к обеду! — крикнула вдогонку уходящим преподавателям Тулупкина.
Простая нейтральная студенческая пища: пшенная каша, макароны, и вареная треска — не вызвала у студентов ни энтузиазма, ни раздражения.
Огромный зал шумел, как улей от разговоров, позвякивания посуды и скрежета пододвигаемых по кафельному полу железных стульев.
Мирный ход завтрака был нарушен истошным визгом одной из студенток. Она, обладая повышенной непоседливостью, постоянно крутилась и болтала с подружкой, сидевшей за ее спиной. В очередной раз обернувшись к своей тарелке она обнаружила рядом с ней меланхоличную змею. Студентка была первокурсницей, еще не знакомой с зоологией позвоночных, поэтому она с пронзительным визгом вскочила на стул. Змея шевельнулась, и студентка от ужаса слегка присев и оттопырив попку затопала ножками и ритмично задергала приподнятыми ручками с растопыренными пальчиками, что было очень похоже на танец маленьких негритят в постановке советских режиссеров.
В столовой мгновенно стало тихо. Тишина продолжалась недолго — послышался шум огромных крыльев и звон разбитого стекла. Это напуганный ворон снялся с плеча своего хозяина и покинул столовую, легко пробив собою прозрачную преграду.
Произошедшее на миг остановило Тулупкину, спешащую к месту крика. Когда она прибыла на выручку студентке, та, продолжая стоять на стуле, лишь повторяла два слова: «Пестрая лента, пестрая лента». А причина всех несчастий — мирный степной удавчик уже сидел там же, откуда был извлечен тремя минутами раньше — за пазухой у визави девушки, ее поклонника, большого любителя рептилий, амфибий и розыгрышей.
Завтрак, таким образом, закончился и студенты начали расползаться по своим баракам и готовиться к экскурсиям.
На помойке, расположенной рядом со столовой, шнырял большой пестрый дятел. Птица, проявив необычайную экологическую пластичность, каждое утро собирала среди отбросов то, что Бог послал. Сегодня Бог послал ему вареные макароны, и набрав их полный клюв, дятел летел к дуплу — кормить птенцов.
Прямо перед парадным крыльцом пять студентов кололи дрова.
Хотя казенный топор был тупой и к тому же на разбитом топорище, в целом процесс шел довольно успешно: каждый студент по очереди разбивал свое полено. Это продолжалось до того момента, пока в поленнице не закончились дрова. То есть почти кончились, так как в дровянике остался огромный кряжистый пень. Его с трудом вытащили из сарая, а после этого начались долгие, трудные и безуспешные потуги его расколоть.
Всякий раз очередная попытка одолеть пень состояла из двух этапов. Сначала студент с размаху глубоко загонял лезвие топора в сырую, перевитую древесину, а затем минут пять выбивал инструмент из пня, безбожно колотя по топорищу увесистым поленом.
Когда очередной студент заканчивал свою вторую часть возни с пнем и топором, из дверей столовой появился пожилой седовласый мужицкого вида профессор Васильев — известный орнитолог.
Васильев в жизни краснел только в строго определенные периоды жизни — во время заседания кафедры, после второй рюмки водки и после обильной пищи.
На этот раз завтрак ему, вероятно, особенно понравился, потому, что его лицо было свекольно-красным.
Очень довольный жизнью профессор Васильев постоял на крыльце, полюбовался прекрасным синим летним небом, изрезанным сосновыми кронами, понаблюдал за мучениями дежурного, дождался, пока тот выколотит топор из пня, подошел к студенту и молча взял у него инструмент.
Все почтительно расступились и замерли — знаменитому зубру советской орнитологи было около семидесяти.
Профессор походил вокруг пня, а затем резко и коротко ударил. Пень не раскололся, но в нем образовалось глубокое ущелье из которого Васильев без труда извлек топор. Вторым ударом он развалил непокорную колоду на две половины, отдал студенту топор и, ни сказав ни одного нравоучительного слова, пошел к себе в домик — готовиться к утренней экскурсии.
А оставшиеся две половины колоды студенты превращали в восемь поленьев еще около получаса.
* * *Наступало священное время «после завтрака» — время, ради которого, собственно, и затевалась вся полевая практика.
Студенты нестройными группками брели к своим преподавателям, ждущим подопечных под липами, елками или у других приметных ориентиров. Чем будут заниматься студенты, можно было сразу определить по их экипировке. Над «беспами» — зоологами, изучающими беспозвоночных — капитулянтскими белыми флагами развевались сачки, на боках ботаников болтались гербарные папки, вызывающие единственную ассоциацию с панцирными кроватями, «позвоночники» — зоологи, занимающиеся позвоночными, ожидая, пока подтянутся их сонные коллеги, рассматривали окрестности и друг друга в огромные полевые бинокли.
Тихие ботаники обычно далеко не уходили — они присаживались где-нибудь на полянке и как обезьяно-люди на кормежке выкапывали особыми приспособлениями, которые как и у их первобытных предков назывались копалками, растения. Но не ели их, а бережно укладывали в свои гербарные папки.
«Беспы» сразу же за воротами базы начинали бестолково махать сачками, пытаясь поймать новый вид в свою личную коллекцию, которую они должны были предъявить на зачете, а «позвоночники» брели к дальнему лугу, лесу или болоту — смотреть новых птичек.
Иногда «позвоночники» надолго задерживались на одном месте. Так в этот день случилось и с Мишей.
Преподаватель обнаружил гнездо коршуна, и как всегда начались трудности с его осмотром, так как гнездо было расположено выше человеческого роста. Среди Мишиных студентов не оказалось ни одного выходца из деревни и поэтому осмотр гнезда превратился в невыполнимую задачу.
Миша без восторга наблюдал за попыткой залезть на гнездо коршуна по очереди всех представителей мужского пола своей подгруппы. К несчастью, гнездо располагалась на сосне, на стволе которой совсем не было сучков. Поэтому каждый из студентов, в зависимости от степени своей физической подготовки, залезал на ствол, как на ярмарочный шест с подвешенной на вершине парой сапог, — кто на четверть, кто на половину, кто на две трети, и затем, сдирая хлопья рыжей пленчатой сосновой коры, скользил вниз.
