Сью Таунсенд - Адриан Моул: Годы прострации
Упреки сыпались один за другим, и кроме многого прочего, выяснилось, что мои «вечные разговоры о политике» причиняли жене «невыносимые душевные страдания».
— Меня абсолютно не волнует, кто и что сказал на заседании какой-нибудь парламентской комиссии, — бушевала она. — Наверное, ты единственный человек во всей Британии, который смотрит трансляции из парламента. А смотришь ты их только потому, что жаждешь охмурить эту наглую тварь, Пандору хренову Брейтуэйт.
Дневник, она была права лишь отчасти. Меня и в самом деле живо интересуют мельчайшие подробности утверждения ежегодного бюджета.
— Когда я только влюбилась в тебя, я думала, ты — прикольный придурок, но с тех пор я поняла: в тебе нет ничего прикольного, ты просто придурок!
Вот тут я утратил самообладание, схватил любимую кружку Георгины с логотипом «Тейт Модерн» и швырнул о стену.
— Скотина, как ты мог! — завопила Георгина. — Эта кружка была единственной ниточкой, связывающей меня с прошлой жизнью!
Фэрфакс-Лисетт по большей части помалкивал, но когда на шум явилась моя мать узнать, что у нас происходит, и обозвала его «звездюком и жертвой инцеста с банановой пипкой вместо подбородка», он взревел:
— Я забираю Георгину из этого адского гадюшника!
Георгина обернулась к моей матери:
— Вы ведь присмотрите за Адрианом, Полин?
— Я присматриваю за ним почти сорок лет, — ответила мать. — Я рожала моего сына тридцать шесть часов в страшных муках из-за его необычайно большой головы. Так что вряд ли я его сейчас возьму и брошу.
Георгина отправилась в нашу спальню, и я услыхал, как она снимает чемодан с верхней полки гардероба.
Вернулся Бернард (он был «в гостях у приятеля») и застал на кухне такую картину: я, мать и Фэрфакс-Лисетт сидели за столом в полном молчании. Бернард как ни в чем не бывало пожарил себе яичницу с беконом и сел ужинать с «Англосаксонскими манерами» Энгуса Уилсона; книжку он прислонил к вазе с фруктами. Как ни странно, поведение Бернарда подействовало на нас отрезвляюще, и, когда Георгина спустилась из спальни с двумя явно увесистыми чемоданами, мы попрощались достаточно благопристойно. Впрочем, Бернард сказал-таки Фэрфакс-Лисетту:
— Я еще помню времена, когда мужчина, укравший чужую жену, был вынужден убираться вместе с ней из Англии в одну из наших колоний. Вы жалки, сэр.
После отъезда Георгины с Фэрфакс-Лисеттом мать всплакнула:
— Я любила ее, как дочь. Мы с ней были родственные души.
— А я одно время любил принцессу Маргарет. Писал ей письма каждый день и каждый четверг посылал дюжину темно-красных роз. Но она вышла за этого колченогого коротышку, Энтони Армстронга-Джонса, и я был в отчаянии. Поехал на побережье, написал Маргарет прощальное письмо и уже собрался броситься в море со скалы, но тут пошел дождь. Тогда я сел в машину и вернулся домой. — Бернард глянул на меня: — Не грусти, цыпленочек. У тебя еще остались мы с твоей матерью.
Итак, дорогой дневник, кошмар начинается. Отныне мое здоровье и счастье в руках моей матери, Бернарда Хопкинса и государственной медицины.
Среда, 19 марта
Рано утром спустился на кухню, а там — моя жена. Она сидела за столом, пила кофе, сваренный в большом кофейнике.
— Ты вернулась, — сказал я. — Я знал, что так и будет.
— Мы не обговорили ситуацию с Грейси. Я хочу забрать ее. Ты ведь сейчас не можешь заботиться о ней, верно?
Я представил, как дочка скачет на Нарциссе и кричит: «Папа, смотри!» — Фэрфакс-Лисетту кричит.
— Нет, — тряхнул я головой, — Грейси останется здесь, со мной.
Георгина налила мне кофе:
— Без меня ей будет не очень хорошо. И честно сказать, Адриан, не думаю, что твоя мать или Бернард Хопкинс годятся в воспитатели маленькому ребенку. Я разбужу ее минут через пять, одену и отведу в школу, а днем заберу ее оттуда.
Четверг, 20 марта
Нельзя было сдаваться без боя, но, с другой стороны, не мог же я вырвать девочку из рук матери. Пришлось соврать Грейси, что она отправляется в Фэрфаксхолл на каникулы, и с вымученной улыбкой помахать ей вслед.
Отныне в доме нас осталось только двое — я и Бернард Хопкинс. И как мы дожили до такого?
Днем зашел Бретт с предложением хлопнуть Фэрфакс-Лисетта.
— По плечу или по заднице? — спросил я.
— На фене «хлопнуть» значит «убить», — вставил Бернард.
— Да знаю я, что это значит. Читал про братьев Крей[74], сначала они хлопали, потом отсиживали.
— Я всего лишь хотел помочь, братан, — сказал Бретт.
— Просто интереса ради, сколько стоит хлопнуть кого-нибудь? — полюбопытствовал Бернард.
— В провинции-то? — скроил гримасу Бретт. — Непозволительно мало.
Когда мы ехали в больницу, мать с уверенностью заявила:
— Георгина скоро устанет от Фэрфаксхолла, там столько прислуги! — Обогнав трактор на крутом повороте, мать продолжила: — И зачем, спрашивается, таскаться в Париж за шмотками, когда в Лестере можно купить почти то же самое?
— В Париж? — эхом отозвался я.
— Да, они едут туда на выходные. Он «хочет видеть ее в „Диоре“».
— Она мне и в «Монсуне» нравилась, — пробормотал я.
Мать погладила меня по руке:
— Хотелось бы мне посмотреть на его физиономию, когда он войдет в спальню и увидит все это шикарное барахло разбросанным по полу.
Дома меня ждало письмо — приглашение на свадьбу от Найджела и Ланса, адресованное мистеру Адриану и миссис Георгине Моул. В приписке требовали подтвердить наше участие в церемонии, поэтому я ответил:
Дорогие Найджел и Ланс,
Спасибо за приглашение для меня и моей жены. Я с радостью приду на вашу свадьбу 19 апреля. Однако за жену ручаться не могу, поскольку она теперь живет со своим любовником. Ее новый адрес: Фэрфаксхолл, Мангольд-Парва, Лестершир.
Искренне ваш,
Адриан.Георгина
Глаза твои, губы — не скрою,
Без них я бы прожил. Но, мой свет,
Без ласк твоих я волком вою,
А тебя здесь нет.
Не профиль твой с розовою щекою
Нарушит сон мой и покой.
Но какую книгу ни открою,
Я слышу голос твой.
Газеты листаю,
Смотрю ТВ,
Ни слова не понимаю…
Вернись ко мне.
Сожгу кардиганы,
Очки куплю классные,
Хрумкать перестану
И сольюсь с массами.
Научусь рок-н-роллу,
Полюблю сериалы,
Эстраду, и соул,
И транссексуалов.
«Большой брат» в день по два раза —
Прямой эфир и повтор.
Наберусь ума-разума,
Читая «Хелло!».
«Икс-фактору» я больше не враг,
А «Новости» — чушь, следы на песке.
Вернись, Георгина, разожги мой очаг, Стынет твой рыцарь в тоске!
Пятница, 21 марта
Страстная пятница
Страсти? Ну, не знаю…
С тех пор как Георгина ушла, дом словно мертвый. Это она включала свет по вечерам и ставила цветы в вазу, она поправляла сбившиеся половики и взбивала подушки. Мне не хватает ее многочисленных бутылочек в ванной и глянцевых журналов, которые она держала рядом с унитазом. Их теперь доставляют в Фэрфаксхолл?
И я не думал, что буду так сильно скучать по Грейси. Мне не хватает физического присутствия этой неукротимой девочки, ее энергичной манеры осваиваться в этой жизни. И ее маленьких цепких рук, обвившихся вокруг моей шеи. Ее песен собственного сочинения, которые она распевала в ванной, — мне не хватает незыблемости ее мира. Она знать не знает о распространении ядерного оружия и о том, сколько горя приносит чересчур безоглядная любовь.
Я не могу представить мою жену с другим мужчиной. О чем они разговаривают? Известно ли Фэрфакс-Лисетту, что из альтернативного рока Георгине нравится группа «Pulp», но она терпеть не может «Coldplay»? И что ее любимое число — шесть? И какой у нее порно-ник? (Синди Арнез, между прочим.) И что ее первое воспоминание в жизни — как на пикнике ее ужалила оса? Знает ли он, что она ценит Трейси Эмин, но Дэмиена Херста считает халтурщиком? И что она ненавидит чай с молоком? Сказала ли она новому сожителю, что у нее аллергия на луковицы гиацинтов, стиральный порошок с биодобавками и креветки? И как Фэрфакс-Лисетт справляется с ее предменструальным синдромом и с тем, что она до смерти боится муравьев?
А также в курсе ли он, насколько ему повезло?
