Александр Белокопытов - Рассказы о литературном институте
И тут вдруг — на тебе! Стали его романы один за другим выходить и книжные прилавки обваливать. Первое удивление сменилось трезвое оценкой: правильно поступает. Он — немолодой уже, почти мне ровесник, значит, года к суровой прозе клонят. Так и должно быть у нормального человека, поэта, как повзрослел — так сразу серьезным стал: бросил поэтическую стряпню, пустозвонство, — перековался в прозаики. Ну, наш это Вересов, наш! А мы с ним учились вместе. Знали его лично, значит, и нам можно в лучах его славы погреться.
Проходил я как-то по Пушкинской площади, решил с Ананьевым побеседовать, давно его не видел. Он там на пятачке, можно сказать, в самой гуще народной жизни, рекламщиком работает, чего-то там ликвидирует в мгновенье ока. Ананьева не нашел, зато другого знакомого встретил, как раз хорошего вересовского дружка. Говорю ему:
— Молодец твой дружок Вересов-то, гляди как развернулся! Роман за романом шлепает, кто бы мог подумать?
А он мне:
— Так это не он, не Димка, а другой Дмитрий Вересов.
— Как это — не он? — мне даже как-то обидно за нашего-то стало.
— А так, — говорит, — не он… Другой какой-то нашелся… А Димка тоже много работает… И стихи пишет, и прозу — он сейчас на прозу перешел, повесть недавно хорошую опубликовал, много везде печатается… Даже — и в Москве, в журнале «Она» у него есть публикации…
Я даже присел от неожиданности…
— Как это в журнале «Она»?
— Есть такой журнал.
— Странно… — говорю, — в журнале «Она» — она должна печататься, а уж он, как минимум, — в журнале «Он». А еще лучше — в журнале «Конь»! действительно какая-то неувязочка получается с нестыковочкой вместе… Ну ладно, в журнале «Она» — так «Она» хрен их, нынешних писателей, разберешь…
Только обидно мне за нашего Вересова все равно стало. Как это он позволил другому Дмитрию Вересову себя на второй план задвинуть? Всегда надо стараться быть первом в своем деле, а уж если это напрямую касается имени и фамилии — так особенно! Нельзя, чтоб ее кто-то вперед тебя использовал, пусть и настоящий однофамилец. Надо быть первым — и все! И никаких гвоздей!
Вот что теперь нашему-то делать? Ведь мог стать первым Дмитрием Вересовым, а стал только Дмитрием Вересовым-2. Конечно — это обидно, неприятно и даже унизительно. Остается ему теперь только одно: псевдоним себе взять! И попытаться с ним, с этим псевдонимом, пробиться в литературу — первым стать. А второй Дмитрий Вересов — не в счет. Как известно, осетрины второй свежести не бывает. Обидно за парня… Но ничего не поделаешь… вовремя не подсуетился — и обидный итог и констатация факта.
Не на дуэль же того, другого Дмитрия Вересова, вызывать, на деревянных саблях драться? Настоящие-то дуэли — запрещены. А то еще убьешь обидчика на настоящей дуэли и сошлют куда-нибудь в ссылку, в полк, в Чечню… Что хорошего-то? Да ничего. Там — мальчиши-плохиши кружком скачут и палками трясут… Еще навернут палкой по голове — и прощай молодость, талант и великие несвершенные деяния.
Так что лучше все конфликты за столом да с чайком разрешать — мирно и полюбовно. Можно хоть и в редакции журнала «Она»… Стол-то у них там есть? И еще — каждодневный, кропотливый и умный труд. Как у японцев — улитка, которая вверх по склону Фудзи ползет… А талант — он дорогу пробьет!
ГРЕБЕНКИН И РАСКИН
Был я у брата, в гостях… Брат мне книгу показал, похвалился, чем и озадачил.
— Гляди, — говорит, — я ваших не забываю, всех помню, — и книгу протягивает.
Автор — Иосиф Раскин какой-то, я о таком слыхом не слыхивал.
— Да не было у нас, — говорю, — в Литинституте Раскиных! Ты что-то спутал. У нас таких, может, и близко бы к воротам не подпустили.
А брат смеется.
— Ты внутри посмотри… — а внутри — фотографии разные, сборная солянка.
Пролистал я фотографии… Среди них одну нашел… Занятную. Знакомый мой на ней, Илья Гребенкин, запечатлен… Стоит на сцене, руку задрал, стихи читает, с публикой работает… Сам — в чем мать родила, голяком на сцену выбрался… Под фотографией надпись «Студент Литинститута графоман Илья Гребенкин на открытии нового сезона в ЦДЛ». Действительно, было такое… Выходил Гребенкин на сцену — даже фиговым листом не прикрылся, и потрясал публику стихами, как трибун, пока его с трибуны милиция не сволокла…
И грустно мне сделалось от увиденного… Грустного в той ситуации действительно было гораздо больше, чем смешного… Ну ладно, выступил человек, и выступил… С кем, как говорится, не бывает… Дело прошлое и давно мохом поросло… Но даже Гребенкину тогда в самом фантастическом сне присниться не могло, что нынешние таланты вытворять начнут! Я об этом случае почти забыл. Трагизм из него со временем выветрился, осталось, разве что, — комичность и курьезность.
А тут — фотография. То, что Гребенкин на ней голый — не страшно. Нo мне авторское пояснение не понравилось. Почему это он «графоманом» его навеличивает? Очень интересно… Может, он с ним на брудершафт пил? Это меня больше всего озадачило и заело. Кто его уполномочил ярлычок привесить? Ярлычок — это не галстук. Не такой уж Илья Гребенкин и графоман. По крайней мере — не больше других. Он — просто фантаст. Причем знаменитый. И личность во всех смыслах — геройская. Как раз своим поступком и особенно призывам «вступать в СП СССР»! — у него эти буквы были на заднице написаны, Гребенкин, вольно или невольно, но помог крушению идеологии в литературе. Указал всем на конкретное место для партийной литературы.
Тогда все это только-только начиналось… Гребенкин — первопроходец был. А где был в это время товарищ Раскин и чем занимался? Неизвестно…
А раз так, решил я тогда познакомиться с творчеством самого уполномоченного по ярлычкам товарища Раскина… Что он сам умного написал и издал? Книга «Энциклопедия хулиганствующего ортодокса» называется… Как это ортодоксы хулиганят? Очень мне любопытно стало.
Полистал я ее, почитал, поахал, поохал и руками развел… Познакомился! Книга по типу энциклопедии и построена. На каждую букву — или анекдотец веселый, или сценка забавная, или случай комический. А анекдотцы эти рассказывают люди с известными фамилиями, они же и в сценках участвуют и в случаи попадают. Казалось бы — занятно. Только все это густо матами пересыпано и матерщиной со всех сторон обставлено. И маты эти, естественно, устами известных людей произносятся, артистов и прочих мастеров художественного слова и свиста. Ну, понятное дело, что артист-то гораздо виртуознее матом ругается, чем простой обычный человек, к примеру, работяга. На то он — и артист!
Но книга-то эта, «Энциклопедия…», сделана не из-за людей известных, а из-за матершины! Самоцель — матерщина. Ну и что, что эти люди любили крепкое словцо и выражаться умели, и анекдоты ими пересыпали? Печатать-то это — не надо. А смаковать — тем более. Не красит это известных людей. И хвалиться тут — нечем. Глуповатая и мелковатая книга. И все — не из той оперы. Тут не смеяться, тут — плакать надо.
И ведь уже по пятому разу переиздана! Переписана, углублена, дополнена новым материалом — и переиздана! Не сидит автор сложа руки, а трудится день и ночь: переписывает, углубляет и дополняет! И все — на радость людям. Но почему Гребенкин-то — «графоман»?
Обидно мне стало за Гребенкина.
«Ах ты, — думаю, — пишущий брат, товарищ уполномоченный Раскин! Назвал ты Гребенкина графоманом, а ведь он еще, помимо всего прочего, и автор знаменитой „Книги изречений“. А эта „Книга изречений“ — о-го-го какая! Пусть в ней многое спорно и абсурдно, зато ярко, свежо, парадоксально и глубоко. И главное — свое. А вы чем похвалитесь? Что для ума и сердца предложить можете? Матерщину и похабщину?..»
Отложил я эту «Энциклопедию», талмудик увесистый, бросил читать… Стыдно мне стало за людей известных, от имени которых эти анектоды подаются… А уж гарнир к ним сам товарищ Раскин соорудил с приправой.
И вот что еще я подумал: «Это ведь хорошо, что эту книгу еще Гребенкин не видел. А то вдруг он посчитает ярлычок этот оскорбительным для себя и вызовет автора, товарища уполномоченного, на литературную дуэль? А то и просто на дуэль. Уполномочит его кто-нибудь из космоса, он и вызовет. Он — парень принципиальный, что решит — то и сделает. А еще у него в деревне есть родной брат Иван, скотником работает… Так он, когда делать нечего, чтоб от скуки не подохнуть, начинает коровам рога отшибать… А потом подойдет к быку, к бычаре, и завалит его кулаком в ухо… Чтоб слишком не бычал… Соблюдал дистанцию… А если Иван возьмет да соберется в Москву от скуки? Всякое может быть…» Поэтому, надо всегда думать, прежде чем говорить. Тем более — выражаться печатно.
А брату я сказал:
— Ты ее выбрось на помойку, книгу эту, там ей самое место.
Действительно, обидно мне стало за Гребенкина, за настоящего фантаста, за героя космоса и земли. Так что, не прав товарищ Раскин!
