Александр Щелоков - Я — начальник, ты — дурак
Впрочем, в мою задачу не входит описать Поскребышева, с которым беседовал не более сорока минут — он все время делал вид, что куда-то торопится и не скрывал, что не очень рад встрече с корреспондентом. Я понимал его. Он боялся, что о нем где-то вспомнили и испытывал тревогу. Осуждать человека старого, цеплявшегося за жизнь, было бы неверно.
Страж дверей Сталинского кабинета, переживший и стремительный взлет и больное падение, не был человеком общительным. Только Артемьев, с которым они были знакомы многие годы, помог мне его разговорить.
Вот что рассказал непосредственный свидетель того, как Сталину было передано предложение об обмене сына:
«В кабинете нас было трое, Товарищ Сталин, Александр Михайлович (Маршал А. Василевский) и я. Товарищ Александр Михайлович доложил товарищу Сталину, что через международный Красный Крест поступило предложение обменять генерал-фельдмаршала Паулюса на Якова Джугашвили. Товарищ Сталин выслушал доклад, сказал: „Значит, предлагают обмен?“, повернулся и отошел к окну. Он несколько минут стоял, повернувшись к нам спиной. Не получив ни его ответа, ни разрешения уйти, мы ждали. Наконец, товарищ Сталин обернулся. Лицо его было спокойным. Он подошел к столу, не глядя на нас, сказал: „А что об этом скажут другие отцы?“.
Мы молчали. Товарищ Сталин поднял голову. «У вас все? Вы свободны». Мы вышли и к этому вопросу больше не возвращались».
Поздравляя в 1996 году кинорежиссера Юрия Озерова с семидесятипятилетием, я рассказал ему историю, приведенную выше, и спросил, как родились слова о фельдмаршале и рядовых, ставшие потом знаменитыми. «Редко в кино реплики действующих лиц бывают исторически точными», уклончиво ответил Ю. Озеров.
«Я маршалов на солдат не меняю», — это фраза афористичная, звонкая, но по существу глубоко торгашеская по своей внутренней сути.
«А что об этом скажут другие отцы?» — совсем другой оборот мысли. Совсем иная моральная позиция. Ценить ее каждому стоит самостоятельно.
Статью о Якове Cталине мне в тот раз опубликовать не удалось. Из ЦК партии поступило специальное указание в военную цензуру.
Сейчас нередко можно услышать, что любимым методом ЦК было прямое запрещение. Нет, это не совсем так. ЦК либо рекомендовал, либо не рекомендовал. Функции запрета возлагались на других. Есть ведь разница, правда?
НЕОЖИДАННОЕ ПОЗДРАВЛЕНИЕ
С заданием дать информацию о заседании коллегии министерства обороны я приехал в здание министерства к назначенному сроку. В зале, где военачальники коллегиально вершили судьбы армии и флота, уже собрались все приглашенные. Середину зала занимал длинный стол, но генералы и адмиралы, не занимая своих мест за ним, выстроились в одну шеренгу вдоль стены. Так, чтобы быть лицом к министру обороны, когда он войдет в дверь.
Я встал в этот строй на левом фланге рядом с генерал-полковником М.Х. Калашником, который замещал отсутствовавшего начальника Главпура Епишева.
Гречко вошел в сопровождении порученца, торжественно несшего за маршалом министерскую папку с документами.
Оглядев выстроившихся в шеренгу членов коллегии, Гречко подошел к начальнику Генерального штаба, стоявшему первым на правом фланге. Пожал ему руку, справился о самочувствии, о здоровье жены. Затем, переходя от одного генерала к другому, он пожимал руки, обменивался со всеми парой — другой ничего не значащих фраз.
— Что у тебя с книгой? — спросил он Калашника. — Вышла?
— Уже печатают.
— Ну, буду ждать.
Следующим за министерским рукопожатием был я — подполковник, затесавшийся в шеренгу генералов.
Гречко потянул руку. Ладонь у него была узкая, твердая. Но ему требовалось произнести какие-то слова, чтобы не ломать ритуала.
Маршал посмотрел мне в глаза и сказал:
— Поздравляю с праздником!
В таких случаях по уставу поздравляемым положено в ответ кричать «Ура!». Однако я представил, как воспримут такой крик члены коллегии и потому только смиренно сказал:
— Благодарю вас.
Когда министр отошел, заинтригованный нашим разговором, Калашник спросил:
— С каким праздником он тебя поздравил?
Поскольку никаких праздников на два месяца вперед не предвиделось, ставить Гречко в неловкое положение мне не захотелось.
— Это личное, — сказал я скромно.
— Тогда прими и мои поздравления, — Калашник с чувством пожал мне руку.
РАМКА ПЕРДЕ
ТОВАРИЩИ ОФИЦЕРЫ НА ЛОВЧЕМ ПРОМЫСЛЕ
Начальник Главного политического управления Советской Армии и Военно-Морского флота генерал армии Алексей Алексеевич Епишев на одном из совещаний политработников сказал: «Политорганам следует больше внимания уделять охотничьим коллективам. То, что сегодня у нас в армии называется охотой, давно стало обычной пьянкой, только в болотных сапогах».
ПРИОБЩЕНИЕ К ОХОТЕ
В сорок девятом году двадцатого столетия в Чите, в штабе войск Забайкальского военного округа я получил назначение на должность командира первого огневого взвода первой батареи 13 артиллерийского дивизиона 7-й отдельной Хинганской кавалерийской дивизии. Едва получив предписание, ощутил в душе холодок. Командир дивизиона, к которому мне надлежало явиться, носил фамилию Лютов. Подумалось, что и характер у него может быть подстать имени. Тогда дело — труба.
Ожидая встречи с новым командиром, я представлял самые разные варианты ее проистечения, но так и не угадал. Трудно поверить, но после представления Лютов завел разговор со мной не о службе. Оглядев меня, он спросил:
— Охотник? Ружье есть?
— Нет, — ответил я, растерявшись от неожиданного вопроса.
— Плохо, — сказал Лютов. — Оторвешься от коллектива.
— Ружье куплю, — сказал я. (Кто по такому поводу будет возражать командиру?)
— Тогда сразу подавай заявление. Примем в охотники.
Так в первую неделю службы на новом месте я стал членом КВО — коллектива военных охотников номер 100 (номер-то какой и кому он теперь принадлежит?) организации охотников Забайкальского военного округа.
Вторым шагом было приобретение ружья.
Сегодняшний охотник, вспоенный сладким молоком свобод из титьки российской демократии, даже не представляет, какие странные порядки царили во времена ушедшего в историю тоталитаризма.
Что сегодня нужно, чтобы приобрести охотничье ружье? Необходимо сходить в поликлинику, заплатить денежку, получить справку, что ты не учетный алкоголик и уж тем более не профессиональный псих. Ни у одного кандидата на выборах в губернаторы, мэры, депутаты Государственной думы, а уж тем более в президенты страны подобных верительных грамот не требуют. Охотники нынче слой особый и в их ряды просто так не проникнешь. Затем нужно посетить милицию, в очередной раз отсчитать рубли и только потом можно получить разрешение на приобретение охотничьего оружия. Все предельно демократично и целесообразно. Ну разве плохо, что кто-то в тебе заведомо подозревает алкаша и психа? Никто из нас на это не обижается, а протестовать по пустякам мы не приучены. Тем более, что понимание гражданской ответственности и личного участия в борьбе с терроризмом окупает все и возвышает охотника в собственном мнении.
Нельзя не заметить, что строгие демократические порядки приобретения охотничьего оружия начисто отбили у коварных террористов желание использовать его в противозаконных целях. Киллеры, убивают дилеров и менеджеров, брокеров и риэлтеров чаще всего из пистолетов, а также из снайперских винтовок и лучших в мире автоматов Калашникова, реже из завалящих «скорпионов» и «узи». Значит поставлен высокий барьер и протестовать не приходится. Поэтому иногда мне даже хочется ощутить себя в центре борьбы с терроризмом и снова купить охотничье ружье.
А что было в тоталитарные суровые времена? Гражданские права жестоко ограничивались. Чтобы купить охотничье ружье требовалось предъявить охотничий билет. Демократические вольности вроде справок психиатра и нарколога и разрешений милиции на ружье никто ввести не догадался. Поэтому я просто зашел в охотничий магазин и попросил показать ружья.
— «Тулку»? «Иж»? — спросил продавец.
Поскольку определенных пристрастий к ружьям у меня не имелось, я решил задачу просто:
— Покажите оба.
— Калибр? Шестнадцать или двенадцать?
«Тулка» шестнадцатого калибра мне понравилась сразу своим элегантным изгибом курков, тонкой ухватистой шейкой ложа. Но окончательно прельстило другое. В паспорте ружья сообщалось: «Ружье имеет тройное запирание, осуществляемое поперечным болтом „Гринера“ и рамкой затвора „Перде“. Гринер — черт с ним, одного Гринера я даже знал лично, но вот рамка Перде меня очаровала сразу. О другой рамке я уже не мог и мечтать.
— Беру «тулку», — сказал я. — Рисуйте чек.
Тогда же приобрел я и припасы — металлические гильзы, дробь, порох, устройство для снаряжения патронов с названием Барклай. Название это не только ласкало слух в той же мере, как «рамка Перде», но еще и воскрешало в памяти имя полководца из русской военной истории. Шик и блеск!
