Джозеф Хеллер - Поправка-22
— Не хочу я его брать.
— Возьмите, пожалуйста, — еле слышно попросил капеллан. — Мне хочется от него избавиться.
— Не хочу я его брать! — рявкнул капрал Уиткум и с гневным лицом вышел из палатки, едва сдерживая ухмылку ликующего торжества, потому что он завел себе с помощью подлога могучего союзника — агента ОБП — и опять сумел притвориться перед капелланом глубоко удрученным.
Бедный Уиткум, вздохнув, подумал капеллан и снова решил, что болезненные странности ординарца лежат на его совести. Он молча, уныло и бездумно сидел за столом, дожидаясь возвращения капрала Уиткума. А когда его преувеличенно твердые шаги затихли в отдалении, пригорюнился еще сильней. Ему ничего не хотелось делать. Он решил подкрепиться вместо обеда двумя плитками шоколада с орехами из своего армейского сундучка и запить их тепловатой водой из походной фляги. Ему казалось, что вокруг клубится плотный туман мрачной безысходности, и он не видел ни малейшего просвета впереди. Его очень беспокоило, кем он предстанет в глазах полковника Кошкарта, когда тот узнает, что он взят под подозрение как Вашингтон Ирвинг, и кем он уже предстал в его глазах, когда завел с ним разговор о шестидесяти боевых вылетах. Мир утопал в несчастьях, и при мысли об этом капеллан тоскливо поник головой, понимая, что он никому не способен помочь, а себе и вовсе умеет только вредить.
Глава двадцать первая
ГЕНЕРАЛ ДРИДЛ
В глазах полковника Кошкарта капеллан был ничтожным пустяком, о котором он мгновенно забыл, потому что его внезапно ослепил новый угрожающий жупел — Йоссариан.
Йоссариан! При мерзостных звуках этого уродливого слова у полковника Кошкарта леденела в жилах кровь и жарко перехватывало дыхание. Когда капеллан неожиданно упомянул это безобразное имя — Йоссариан, — оно всколыхнулось в памяти полковника Кошкарта подобно звону зловещего колокола. А когда за капелланом захлопнулась дверь, воспоминания о голом человеке в строю нахлынули на полковника Кошкарта буйными волнами невообразимо унизительных для него подробностей. Он задрожал и взмок. Открывшееся совпадение было столь чудовищным и невероятным, что оно поневоле воспринималось как дьявольское знамение. Ведь голый человек, получивший в парадном строю «Боевой летный крест» из рук генерала Дридла, тоже звался Йоссарианом! А теперь некий Йоссариан угрожал ему осложнениями из-за его недавнего приказа об увеличении нормы боевых вылетов до шестидесяти. Хотелось бы ему знать, был ли это один и тот же Йоссариан!
Полковник Кошкарт встал и принялся в тяжкой тоске бродить по комнате. Его угнетала непостижимость происходящего. Голый человек в строю, безрадостно размышлял он, застрял у него в горле, как зазубренная кость. То же самое следовало сказать про таинственно переместившуюся на карте линию фронта перед бомбардировкой Болоньи и семидневную проволочку с уничтожением моста у Феррары, хотя уничтоженный в конце концов мост, бодро припомнил полковник Кошкарт, обернулся для него благодатным даром судьбы, несмотря на то что потерянный тогда при втором заходе самолет приходилось признать торчащей у него в горле костью, чего нельзя было сказать про медаль, полученную по его представлению бомбардиром, который повел свое звено на второй заход, — медаль, данная бомбардиру его полка, была для полковника Кошкарта благотворным даром судьбы, в отличие от самого бомбардира, навеки застрявшего у него в горле, словно пакостная кость, поскольку из-за второго захода был сбит самолет. И звался этот бомбардир, как вдруг с ужасом вспомнил полковник Кошкарт, тоже Йоссарианом! Так, значит, их было трое? Его глянцевитые глаза изумленно выпучились, и он судорожно оглянулся — мало ли что могло твориться у него за спиной! Всего час назад в его жизни не было ни одного Йоссариана, а теперь они начали выскакивать один за другим, будто черти из табакерки. Он попытался успокоиться. Ему пришло в голову, что Йоссариан — редкое имя, поэтому, возможно, не существовало трех Йоссарианов, а было только два Йоссариана или даже всего один Йоссариан… но это не имело никакого значения! Его подстерегал неотвратимый рок. Чутье подсказывало ему, что он приближается к необоримой вселенской катастрофе, и его мясистые, весьма объемистые телеса задрожали, словно встряхиваемое желе, когда ему представилось, что Йоссариан, кем бы он ни оказался, сыграет в его жизни роковую роль.
Полковник Кошкарт не был суеверен, однако своим предчувствиям, как правило, доверял; он сел за стол и кратко закодировал в памятном блокноте мучающие его сомнения, чтобы посмотреть на подозрительную историю с Йоссарианами непредвзятым взглядом. Он сделал запись твердой, решительной рукой, отметив некоторые подробности понятными только ему знаками препинания и дважды подчеркнув зашифрованное сообщение самому себе прямой чертой:
ЙОССАРИАН!!!(?)!
Завершив работу, полковник Кошкарт откинулся на спинку кресла, по праву удовлетворенный действенным и безотлагательным поступком в минуту крайней опасности. Йоссариан — это воплощенное на листе бумаги имя снова заставило его содрогнуться. Оно свирепо свиристело сдвоенным «с» и раскатистым «р». Оно было созвучно страшному термину подстрекатель. Оно прыскало россыпью подрывных словес вроде эсэсовский и неприятельский, иностранный, красный и даже бунтарский. Это было гнусное, отвратное, враждебное имя, которое не вызывало ни малейшего доверия. Оно в корне отличалось от таких истинно американских, бодрых, солидных и честных имен, как Долбинг, Дридл или Кошкарт.
Полковник Кошкарт медленно вылез из-за стола и опять начал слоняться по комнате. Машинально ухватив помидор, он с жадностью впился в него зубами. Лицо у него мгновенно перекосилось, и он злобно швырнул надкушенный помидор в корзину для бумаг. Ему не нравились помидоры, даже свои собственные, а эти он никак не мог назвать своими. Они были куплены через подставных лиц подполковником Корном на разных рынках Пьяносы, доставлены ночью к ним на ферму и переправлены утром в штаб для продажи Мило Миндербиндеру, который платил за них дороже, чем они стоили на рынке. Полковник Кошкарт иногда тревожно размышлял, законны ли их торговые манипуляции с помидорами, но подполковник Корн говорил ему, что законны, и он почитал за благо верить своему партнеру. Он не знал даже, законно ли владеет фермой в горах, потому что сделку оформлял подполковник Корн. Полковник Кошкарт не знал, у кого она куплена или, может, арендована и какова ее стоимость. Подполковник Корн был по образованию юристом, и если б он стал утверждать, что мошенничество, вымогательство, присвоение чужого, уклонение от уплаты налогов и валютные махинации вполне законны, то полковник Кошкарт решил бы, что не ему это опровергать.
Твердо он знал только одно — что у него есть ферма в горах, которая ему ненавистна. Примерно каждые две недели он с тоской проводил там по два или три дня для поддержания слухов о том, что этот сырой, продуваемый сквозняками каменный дом служит кое-кому золотым дворцом жарких чувственных утех. Офицерские клубы полнились неясными, но, как считалось, достоверными легендами о безудержных кутежах и разнузданных оргиях, о тайных, только для избранных гостей ночах с ослепительно прекрасными, мучительно притягательными, пылко ненасытными и пламенно щедрыми к чужой жажде итальянскими куртизанками, кинозвездами, натурщицами и аристократками. Ничего подобного в этой сырой лачуге никогда не происходило. Полковник Кошкарт, пожалуй, устроил бы там что-нибудь разгульно-забубенное, если б генерал Дридл или генерал Долбинг напросились к нему в гости; но генералы в гости к нему не напрашивались, а он был не из тех, кто тратит силы и время на безумные ночи с прекрасными женщинами без надежды заполучить при этом социально осязаемый, способствующий преуспеянию навар.
Его до ужаса удручали одинокие ночи и пустопорожние дни на ферме в горах. Ему было неизмеримо лучше в штабе, где он сам мог нагонять ужас на всех, кого не боялся. Однако подполковник Корн регулярно ссылал его туда, объясняя, что их ферма потеряет в глазах людей романтический ореол, если ее не посещать. Отправляясь на ферму, он всякий раз горестно себя жалел. Сунув в джип дробовик, он убивал на ферме время, постреливая в птиц и расстреливая помидоры, которые действительно там росли — такие неухоженные и выродившиеся, что их не стоило собирать.
Кое-кому из офицеров, не дослужившихся до полковника, он считал полезным оказывать некоторые знаки уважения — в частности, уважительно разговаривал с майором… де Каверли, хотя делал это весьма неохотно и без всякой уверенности, что так и нужно. Майор… де Каверли казался загадочным и полковнику. Кошкарту, и майору Майору, и всем, кто с ним сталкивался. Полковник Кошкарт не мог решить, сверху вниз ему смотреть на майора… де Каверли или снизу вверх. Тот был гораздо старше его, а дослужился только до майора; однако он вызывал у однополчан столь глубокое благоговение, что поневоле приходилось опасаться, не знают ли они какой-нибудь возвышающей его над другими тайны. Его внушительный, даже зловещий облик заставлял полковника Кошкарта всегда быть при нем начеку — тем более, что и подполковник Корн вел себя с ним весьма осмотрительно. Все его боялись, и никто не знал — почему. Никто даже имени майора… де Каверли не знал, и ни у кого не хватало смелости спросить, как его зовут. Поначалу полковник Кошкарт радовался его частым отлучкам, но однажды заподозрил, что он отлучается для каких-нибудь тайных интриг против него, и с тех пор чувствовал себя спокойным, только когда майор… де Каверли возвращался в свою эскадрилью, где ему и надлежало быть — под постоянным присмотром.
