Михаил Бару - Записки понаехавшего
В витрине с часами иностранных марок выделяются изяществом французские карманные часы, показывающие потехе час. Да и какой потехе… К счастью, крышка, на которой гравирована картина потех, предусмотрительно обращена к стене, чтобы дети всего этого ненароком не увидали. Шею свернешь, пока рассмотришь рисунок.
На третьем этаже, среди космических аппаратов целеустремленно ходит строгая бабушка в брючном костюме с внуком лет пяти. Бабушка подводит его к большому макету межпланетной станции Венера-1 и читает ребенку пояснительную табличку. Тот внимательно ковыряет пальцем в носу. Прочитав, она поворачивается к внуку и спрашивает:
— Ну, Алеша, скажи — что такое Венера? Ведь мы с тобой читали книжку. Помнишь книжку с картинками?
Алеша молчит, переминается с ноги на ногу, вздыхает так тяжко, что у макета орбитальной станции «Мир», подвешенной под потолком, шевелятся солнечные батареи, и наконец произносит:
— Бабушка, у меня живот чешется, — и, стиснув ладошками свой пятикопеечный живот, он изо всех сил выпячивает его бабушке.
* * *Давным-давно, лет четыреста назад, в Кремле были часы не только на Спасских воротах, но и еще на двух других — Троицких и Тайницких. Может, они и сейчас там есть, но я про это ничего не знаю. Ну да речь не о часах — о часовщиках. Спасские часовщики считали себя самыми главными и кидали понты так далеко… Короче говоря, до часовщиков Троицких и Тайницких ворот эти понты долетали. И начинались меж ними разборки. Спасские цедили сквозь зубы:
— И вообще у вас стрелки гнутые. Показывают все время на запад.
— А у вас всё на полшестого, — отвечали Троицкие и Тайницкие.
— Да ладно брехать-то… У кого часы за час два часа пробегают?
— Зато экономия. И домой не тащим, как некоторые. Кто на прошлой неделе унес для своих личных ходиков сорок государевых минут? Кто?!
— Стрелец в кожаном пальто! А где двуглавая кукушка от Троицких башенных ходиков? Ее, между прочим, аглицкий мастер на заказ делал. Несметные деньги ему плачены. Да она и в избу-то не влезает, дурачье! За версту клювы торчат.
— А мы вот сейчас кое-кому ребра-то часовой отверткой пересчитаем… Евстафий! Николка! Тащите отвертку…
И так они препирались, что дело доходило до драк и даже до суда. Между прочим, даже судебные дела сохранились в кремлевских средневековых архивах. Сейчас-то все по-другому. Внутри всех часов стоит китайский механизм и китайская батарейка. Огромная китайская батарейка для башенных часов. Часы идут в ногу. Никто не отстает и не спешит. Никто не ругается, не бегает сломя голову по крутым башенным лестницам с двухведерной масленкой для смазки чугунных шестеренок и пудовой часовой отверткой. Одним словом — тоска…
* * *Оказывается, в конце четырнадцатого века москвичи решили построить укрепления вокруг посада. В некотором роде это был пилотный вариант китайгородской стены. Приступили к делу с большим рвением. Начали копать ров и, по словам летописца, «много хором разметаша», но… дело не пошло. Бог его знает почему — может, копали зимой и земля была слишком тверда, может, не смогли договориться о том, как строить — вдоль или поперек, а может, и просто не приехало в тот год в столицу никого из предков тех, кто сегодня ее перекапывает. В результате «не учиниша ничто же, ничего не доспеша». Но традиция… Через шестьсот с небольшим лет решили, что «мы наш, мы новый мир построим», и тоже «много хором разметаша». К несчастью, пошли дальше, и такое «учиниша»… Впрочем, и на этом пути «ничего не доспеша».
* * * О некоторых экспонатах кремлевской Оружейной палатыСтоит эта неприметная братина на одной из витрин у входа на второй этаж — кажется, пятой или шестой по счету. Братина как братина — никаких ювелирных изысков. Довольно грубая чеканка по серебру. Какая-то надпись кривоватыми печатными буквами. Сделана была в Молдавии, в шестнадцатом веке. Принадлежала Ивану Грозному. Даже и не верится, что великий государь, царь и великий князь всея Руси пил из такой посудины. Судя по оставшимся на ней отпечаткам зубов воеводы Курбского и вмятине от темени князя Горбатого-Шуйского, сам, может, и не пил, но угощать любил. Все это, однако, присказка, а вот и сама сказка-история.
На десятом году от взятия Казани задумали в Кремле обложить все печи новомодными муравлеными изразцами. Надо сказать, что техника муравления не из простых. Владели ей в совершенстве только голландцы. У них были для этого специально привезенные мореплавателем Авелем Гусманом из острова Суматры огромные и свирепые рыжие муравьи, сожравшие по дороге из южных морей в Голландию половину мачт и бегучего такелажа, не говоря о стоячем.
Конечно, сначала русские мураводы попробовали работать с нашими муравьями и даже истратили ассигнованные на это казной немалые деньги, но… Через неделю после начала работ государь осерчал, мураводов велел посадить, в чем мать родила, в муравейники, устроенные в кремлевском огороде, и, наслушавшись вдосталь их покаянных речей, прогнал взашей вместе с муравьями в самую Сибирь. Мураводство же запретил навсегда указом.
Короче говоря — обратились к голландцам. Те прислали делегацию с самолучшими образцами, но заломили такие цены, что Иван Васильевич решил — за такие деньги он лучше Ливонию воевать будет или повторно возьмет Казань. Причем не менее двух раз. Совершенно случайно при переговорах с голландскими печниками присутствовал какой-то молдаванин, работавший в Посольском приказе помощником штукатура. Буквально через три месяца примчалась в Москву бригада и заменила все изразцы буквально даром. Мало того, две недели все кремлевские стрельцы и приказные дьяки упивались молдавским вином, которое, как известно, не в пример лучше голландского. Ну а как работа была сделана, и Грозный ее одобрил, поднес бригадир плиточников государю серебряную братину, в благодарность за такой царский заказ. С тех самых пор и повелось…
С виду-то, конечно, она неприметная, эта братина, но история за ней стоит… Кстати, по ободку у нее надпись почти стерлась, и остались только некоторые буквы и цифры. Ученые разобрали — это оказались расценки в пересчете на квадратную сажень. И расценки божеские даже по тогдашним временам, а уж по нынешним…
В оружейной экспозиции, на витрине с образцами пистолетов и ружей работы тульских мастеров, посетителей обычно привлекает огромная пищаль револьверного типа, приклад которой украшен затейливой резьбой. Действительно, пищаль эта интересна тем, что каждый последующий выстрел сопровождается более высоким писком. Поскольку пищаль восьмизарядная, то звук в ходе боя поднимается на целую октаву.
Нам бы, однако, хотелось обратить внимание не столько на пищаль, и без того приметную, а на миниатюрную дамскую визжаль, изготовленную по заказу Павла Первого для своей фаворитки Екатерины Нелидовой. Рукоять визжали украшена миниатюрными медальонами со сценами ревности императора к Нелидовой. Собачка ударно-спускового механизма выполнена в виде любимой левретки Екатерины Ивановны и в момент удара издает такой же визжащий звук, как если бы ее (левретку, но не собачку) пнули ногой. К сожалению, до нас не дошла еще более мелкая разновидность визжали — зудель, которую Павел подарил Нелидовой при расставании. Известно только то, что собачка на этом пистолете была сделана в виде крошечного дятла и ударяла со звуком «тюк». Мария Нарышкина, следующая фаворитка царя, в своих воспоминаниях пишет, что Павел Петрович, прежде чем подарить зудель Нелидовой, полтора часа высказывал ей свои обиды, не забывая при этом делать «тюк» каждые три или пять минут. К концу разговора у затюканной Нелидовой началась форменная истерика.
В редкой по своей полноте коллекции кубков златокузнецов Нюрнберга выделяются кубки-корабли, из которых пили за здоровье уходящих в море. Один из таких кубков начала семнадцатого века, работы выдающегося мастера Буркхарда Гелендвагена, был привезен датским посольством в Москву. Король Дании Кристиан так хотел посватать своего сына к дочери Бориса Годунова, что прислал в дар царю целую коллекцию из двух сотен серебряных и золотых изделий. Кубок-корабль превосходен — на вантах из серебряной позолоченной проволоки висят крошечные матросы, причем у каждого в золотых зубах трубка, на грот-мачте развевается флаг из тончайшего серебра, а штурвальное колесо так миниатюрно, что крутить его впору какому-нибудь сверчку. Объем кубка велик — он равен тогдашней английской морской королевской пинте, которая больше современного сухопутного литра почти в два раза. Моряки тогда уходили в плавание надолго, и пить за их здоровье надо было много. Рядом с кубком-кораблем смотрятся дальними и очень бедными родственниками два маленьких кубка, больше похожих на стопки. Это кубки, из которых в Германии пили за здоровье наконец-то уходящих гостей. В Баварии они получили такое распространение среди экономных бюргеров, что никаких кубков на стол и вовсе не ставили, а начинали пить сразу из этих стопочек. По ободку этих рюмок для непьющих готическим немецким шрифтом отчеканено «Будете проходить мимо — проходите!». В собрании Оружейной палаты эти кубки снабжены крышками с хитроумными защелками, которые не всякий сумеет открыть. Нежеланным гостям приходилось порой просто поднимать их вместе со всеми и ставить обратно. Дальнейшая эволюция этих кубков привела к тому, что их стали делать с неоткрывающейся крышкой, а потом и вовсе монолитными.
