Светлана Багдерина - Волшебный горшочек Гийядина
И всё у него было славно и радостно.
Целых две сотни лет.
Маги – особенно маги могущественные – живут долго, и век простых смертных для них – как прошествие сезона дождей: был – и нет его, и следов не осталось.
Состарилась и умерла любимая Амина.
Состарились и умерли дети, внуки и правнуки.
Разъехались – разлетелись по городам и весям дети и внуки правнуков, забыв древнего скучного старика, вечного, как пустыня, как песок, как небо над ними…
Одинокий Маариф ибн Садык ссутулился и замкнулся, и более чем однажды коллеги и ученики ловили его в неурочный и урочный час за кружкой вина… но каждый раз прощали живой легенде училища его слабость.
А потом однажды Маариф почувствовал, что подходит к концу и его время на Белом Свете. И снова, как тогда, давно, в лазарете ордена целителей, испугался.
Из всех знакомых и коллег он попрощался лишь с тогдашним директором училища, подарив ему на память странный маленький горшочек, содержащий кооба, вызванного и заточенного давным-давно, когда доведенному до отчаяния неудачами молодому чародею в голову лезли нехорошие мысли. Бросив в последний раз взор на стены училища, ставшие ему родным домом на два столетия, однажды вечером старик ушел в пустыню и вызвал несколько веков терпеливо поджидавшее хозяина творение Десяти Великих.
Конечно, к моменту его появления Блуждающий город был набит желающими приобщиться к древностям, предприимчивыми и сообразительными, и принимать новичка с фанфарами отнюдь не спешившими… Но последний Великий быстро разобрался с этим недоразумением, указав их места тем, кто после вразумляющей беседы еще оставался в живых, и жизнь в городе потекла своим чередом.
Долгая жизнь.
Вечная жизнь.
Бесконечная жизнь.
Бесконечно тоскливая долгая вечная жизнь, ибо сбежать от нее – ни обратно в общий мир, ни в тихую спокойную смерть на старческом одре – отсюда было нельзя.
Проникшие в город волшебники поняли, на что себя обрекли, слишком поздно. А поняв, погрузились в бесконечную междоусобную вражду, изредка перемежаемую заговорами против Короля.
Конечно, в этом городе в его власти было оживлять тех, кто имел неосторожность прикончить себя в процессе мелочной грызни или большой войны с товарищами. Но через сто с небольшим лет не оживленных по нескольку раз людей – если их всё еще можно было называть людьми – у него в подданных уже не оставалось. Не было и притока новой крови: имена проклятых королей были в Сулеймании под страшным запретом и забылись довольно скоро. А с ними забылся и Блуждающий город.
Пустой город.
Пустые оболочки вместо людей.
Пустое будущее.
Пустая душа…
Конечно, когда на сердце становилось холодно и тускло, а в безлюдных лабиринтах души начинал гулять тоскливый ветер, выметающий всё человеческое, мысли навсегда рассчитаться с этой жизнью то и дело посещали Маарифа, но…
Он снова пугался.
С гневным ожесточением последний Король выбрасывал из головы эти помыслы, раз за разом оживлял покорных марионеток, наделяя их, как мог, человеческим качествами, эмоциями и реакциями, но с таким же успехом он мог стараться вдохнуть жизнь в украшавшие его дворец золотые и мраморные статуи… Впадая попеременно то в ярость, то в отчаяние от предсказуемых, но не менее болезненных от этого неудач, он вызывал ифритов, джиннов, дэвов, кообов, элементэлов и прочую нечисть, но и в окружении десятков и даже сотен их одиночество оставалось одиночеством.
Не меньше шести десятков раз пытался он бежать из созданной когда-то им самим тюрьмы, прорывая, прожигая, разметая туман, пронзая его магией или упорством, делая подкопы, открывая тоннели во времени, пробовал улететь на плечах могучих джиннов и на спинах коварных кообов… Но тщетно. Хозяин Блуждающего города стал его пленником.
Не находящий себе места и покоя Маариф перестраивал город множество раз, придавая ему очертания городов Забугорья, Лукоморья, Вамаяси, Бхайпура и десятков других стран Белого Света. Он воздвигал его из камня и глины, бумаги и шелка, облаков и воды, дерева и хрусталя, травы и песка…
Но чем более разнообразные формы, текстуры и цвета придавал беспокойно мечущийся узник медных стен, тем более одинаковым, однообразным, пустым и бездушным казалось ему его творение. И он в порыве отчаяния ожесточенно разрушал то, что мнилось ему единственно милым и верным всего минуту назад. А потом пришло безумие.
Сколько лет, десятилетий или веков прошло с тех пор – трудно сказать, если возможно… И тут появились они, гости с Белого Света. А с ними – тот, кто по правилам маготкачества мог считаться его сыном.
– …Когда Агафон-ага выкрикнул, что только что уничтоженный мной ковер носит имена девяти давно забытых мною товарищей… я понял… понял… это может быть только он… только он, и никто иной… мой Саид… мой… Масдай…
Горло старика перехватило, и голос его оборвался. Но мучительно сглотнув комок, он продолжил полушепотом:
– А когда я услышал… и понял это… то в душе моей словно что-то перевернулось… лопнуло… разорвалось… как нарыв, что зрел века и века… и я увидел себя со стороны… каким был… И каким стал. И – кусочек за кусочком, мелочь за мелочью – всё, что было со мной… доброго… светлого… счастливого… теплого… живого… настоящего… вернулось ко мне. Всё… до последнего шороха… жеста… запаха… улыбки… слезинки… удара сердца… дуновения ветерка в ту ночь, когда Амина сказала мне «да»… Амина, моя любимая… Амина… и сыновья… а еще было училище… и мои ученики… сообразительные, и не слишком… старательные и с ленцой… талантливые и не очень… но все – хорошие… все – любимые… А мои друзья… мои добрые, старые друзья… давно ушедшие… но всё равно – как живые… И Саид. Масдай, как вы его называете. Он ведь тоже… мой сын… моя кровь… моя душа…
Король снова внезапно умолк, и на этот раз молчание, наполненное вновь нахлынувшими пьянящими воспоминаниями и переживаниями, продолжалось долгое время.
– А… у вас, наверное, было много таких сыновей… как Масдай? – увидев, что затуманенные прошлым очи старика прояснились и он снова готов к разговору, задал вопрос Иван.
– Как Саид?.. – Маариф ибн Садык поднял на гостей черные и влажные как маслины глаза и медленно покачал головой. – Нет. Вы знаете, сколько ковров – настоящих разумных летающих ковров может создать один ткач за двадцать лет?
– Десять? – предположила Яфья.
– Пять? – понизил ставки Абуджалиль.
– Два? – опустилась почти до минимума Эссельте.
Старый маг усмехнулся.
– Если ткач хочет, чтобы его творение не только летало, но и думало и говорило, то за двадцать лет он может сделать половину работы. А если гордыня поразит его, и он возжелает научить свое детище думать и говорить не как дитя, но подобно зрелому мужу, ему потребуется еще сорок лет. И никто не поручится, что он достигнет своей цели. А ведь еще столько же понадобится ковру, чтобы чуток подрасти, набраться ума и опыта, стать пригодным к продаже…
– Но… на что же он тогда живет всё это время? – вытаращила глаза Серафима.
– На плату за преподавание, – усмехнулся Маариф.
– Если он где-то преподает, – подытожил Олаф.
– Теперь я понимаю, почему о таком диве, как ваш Масдай, я даже не слышал никогда… – Селим благоговейно погладил блистающий новыми яркими красками мохеровый бок ковра, блаженно притихшего рядом со своим создателем.
– А простой ковер-самолет?.. – вопросительно посмотрел на старика Абуджалиль.
– Простой летающий ковер можно соткать за семь-десять лет, – пренебрежительно хмыкнул Маариф. – Профанация искусства. Ремесленничество. Дилетантство. Но есть спрос – есть и предложение…
– Да-а-а… Чуден Белый Свет… – едва заметно качнул перевязанной головой его премудрие, хотел что-то добавить, но вдруг замер.
– Что, Агафон? – встревожилась Яфья.
– Голова заболела? – заволновалась Эссельте.
– Вспомнил что? – подалась вперед Сенька.
– Д-да… – выдавил маг, сглотнул пересохшим внезапно горлом и снова заговорил – нервно и сипло. – В…вспомнил…
– Что?
– П-правильно ли я… п-понял… – глаза чародея распахнулись и настойчиво впились в серьезные серые очи царевны, – что выбраться… отсюда… н-невоз…можно?..
Тоскливое предательское молчание повисло над компанией.
– Д-да… – проговорил, наконец, Иванушка, понурив голову. – Ты… правильно понял.
Унылые и обескураженные гости молча следовали за Маарифом ибн Садыком, бесплодно старающимся скрыть свою радость, в тот конец дворца, где он пообещал устроить им палаты, пока не придумает отдельные дома, достойные их подвига и статуса.
Масдай с погруженным на него Агафоном плыл рядом.
– …Значит, нам потребуется раз… два… три… четыре… восемь отдельных залов, с фонтанами и бассейнами обязательно, ковры, зеркала… – искоса нежно посматривая на ковер, озабоченно говорил король, обращаясь к гостям.
