Светлана Багдерина - Волшебный горшочек Гийядина
Масдай…
Масдай…
Масдай…
– Масдай… здесь…
– Здесь…
– Не волнуйся…
– Всё в порядке…
Или он всё-таки умер? И попал туда, куда попадают после гибели не только хорошие люди, но и хорошие ковры?..
Или наоборот?..
Масдай здесь?..
– М…мас… д… – тихо прошептали его запекшиеся губы. – М-мас…дай…
– Здесь я, здесь, Агафонюшка. Смирно лежи…
– З…здесь…
Как хорошо, что я всё-таки умер…
– Не дождешься, – брюзгливо-заботливо пробормотал на ухо незнакомый голос.
Кажется, он высказал свою мысль вслух?..
– К…кто…
– Что он сказал?..
– Что он говорит?..
– Ему плохо?..
– Н-нет… м…м…не… н-не… п-пло…хо… – выдавил сипло Агафон. – М…мне… х-х… х-х… х-х-х…
– Хорошо?! – радостно воскликнул женский голосок.
Его премудрие прикусил язык вместе с нарождающимся словом и, не открывая слипшихся, казалось, навеки, глаз, сделал попытку утвердительно моргнуть.
– Врет, – убежденно заявила другая женщина. – Человеку с таким количеством бинтов на голове хорошо не может быть по определению.
Обветренные губы чародея дрогнули и поползли в невольной ухмылке.
– Си…ма…
– Во, оживает! – обрадовался тоже до боли знакомый бас. – Я же говорю вам, он – настоящий воин!
– О…лаф…
– А попить, Агафон-ага? Хотите пить? Вот, пожалуйста…
И потрескавшихся губ его коснулся гладкий край чего-то, содержащего божественно-прохладную жидкость.
Агафон рвано вздохнул, потянулся губами, и вода – или что там было в тонкой, как лист бумаги, фарфоровой пиале – медленно, щедро и блаженно полилась ему в рот, по подбородку, щекам, шее…
Мягкая влажная ткань нежно коснулась его лба и век, стирая остатки недавних мучений, боли и слез, и он вдруг почувствовал, что сможет приоткрыть глаза.
Как он и ожидал, сам, впрочем, нисколько не понимая причины своих нелепых надежд, его окружал круг расплывчатых пятен, постепенно трансформирующийся в череду знакомых родных лиц на приветливом фоне веселой светлой комнаты.
– Эссель…те… Сима… Ваня… Олаф…
И, с каждым новым проявившимся, физиономия волшебника озарялась все более и более широкой улыбкой.
– Яфа… Абу… Кири…ан… Селим…
Когда же в руках самого мощного и самого рыжего из окружавших его людей он увидел абсолютно ровный, яркий и чистый ковер, тепло помахавший ему кистями, все лимиты, отпущенные матушкой-природой на эту функцию, были моментально исчерпаны, и уголки губ, едва не упершихся в уши, безнадежно заклинило.
– Масдай! Масдай… Масдай… Масдай… Но как?.. Ты же… ты ведь… Или я всё-таки?..
– Да жив ты, жив! – нежно потрепал его по плечу Иван. – А как всё это случилось…
– Рассказать – ты всё равно не поверишь… – задумчиво прошелестел Масдай.
– А ты… попытайся…
– Обязательно! – принцесса ласково поправила подушки под его головой. – Только тебе сейчас вредно волноваться.
Агафон непроизвольно гыгыкнул, и тут же пожалел об этом: голова незамедлительно отозвалась колокольным звоном гулкой боли.
– Ох…
– Я же говорю! – поучительно произнесла гвентянка.
– А по-моему, ему надо все рассказать сейчас, – покачал головой Иван.
– Если мы не хотим, чтобы он умер… – загробным голосом поддержала его Серафима.
– Ой… – прижала к щекам руки Эссельте.
– …От любопытства, – так же серьезно договорила царевна.
Друзья его переглянулись, пожали плечами, и согласно кивнули.
– Кто будет рассказывать?
– Наверное, я… – снова прозвучал откуда-то из-за его головы уже знакомый незнакомый голос, послышались шаги обходящего его кругом человека, и в поле зрения его премудрия появился старик-сулейманин.
Удивление, отразившееся на бледной физиономии мага, наверное, было таким выразительным, что в озвучивании не нуждалось, и поэтому дед, опустив глаза и пригладив ладонями бороду, заговорил первым.
– Моё имя, о самый доблестный из наидоблестнейших чародеев Белого Света – Маариф ибн Садык…
Очи Агафона изумленно расширились.
– Тот самый?! Который…
Но договорить ему старик не дал, и настойчиво, но спокойно продолжил:
– …Хотя до некоторых пор я был более известен у себя на родине под юношеским прозвищем. Масдай.
– Ч-что?.. Но ведь Масдай – это… это… это…
– Да, о отважный юноша, – сулейманин с величавым достоинством, хоть и не без некоторого смущения, склонил голову, увенчанную простым зеленым тюрбаном. – Я – последний из Десяти Великих. Хотя иногда мне кажется, что Проклятые – и впрямь более подходящее для нас название. Для меня, по крайней мере…
История Маарифа ибн Садыка начиналась там, где заканчивалась история Масдая – самого юного из Проклятых.
Когда Блуждающий город был создан и наполнен самыми ужасными и немыслимыми сокровищами магии, начался штурм последней твердыни десяти королей.
Нападение повстанцев было настолько внезапным, мощным и хорошо подготовленным, что половина величайших чародеев современности пало, даже не успев оказать мало-мальского сопротивления или скрыться в ожидающем их прибежище. А дальше тверди небесные и земные разверзлись, и на цитадель Великих обрушился ад.
Сколько погибло при финальной атаке простых воинов и чародеев Коалиции – история Сулеймании оказывается бессильной подсчитать даже сегодня. Великие же остались на поле битвы все до одного.
По крайней мере, так считалось всеми. Всеми, кроме того самого одного.
Тяжело раненный, в гуще врагов, молодой волшебник был сбит с крылатого жеребца ударом огненной палицы и брошен, посчитанный за мертвого. После его обидчик погиб в схватке с другим Великим; сложили головы в пекле взбесившейся магии другие свидетели его победы над Масдаем… И поэтому после сражения, когда милосердные сестры ордена целителей и помогающие им горожане, феллахи и бедуины пошли собирать раненых, парень лет двадцати с виду, одетый в окровавленные, обожженные лохмотья, не вызвал подозрения и был унесен с поля сражения вместе с немногими другими выжившими – борцами с Проклятыми.
Процесс выздоровления был долгим и мучительным, и потерявший в один миг всё – включая волю и желание жить дальше – Маариф мог пополнить многочисленные списки тех, кто ненамного пережил погибших в бою товарищей, если бы не одно «но».
Которое звали Амина.
В черном отчаянии, в горячечном бреду, в давящей слабости и рвущей боли она всегда была рядом с пиалой воды, чашкой снадобья, прохладной мазью, целительным зельем, но, самое главное, с ласковым словом, заботливым прикосновением и теплым, вселяющим силы и надежду взглядом.
Взглядом, предназначенным только для него.
Для Маарифа ибн Садыка.
Для героя битвы с Проклятыми.
Для ее победителя.
Конечно, он мог сказать правду, признаться, бросить последний вызов, хлопнуть на прощанье дверью, заставляя всех содрогнуться, оставив мрачную память о последнем побежденном Короле… Но не сделал этого.
Может, он был слишком слаб. Может, опасался разбить уже принадлежавшее ему сердце Амины. А может, и просто испугался смерти, разминуться с которой ему едва удалось так недавно…
Никто не удивился, когда через год, покинув гостеприимные стены ордена, вернувшийся к жизни – более чем в одном смысле – раненый волшебник Коалиции увел с собой женой красавицу Амину.
Кроме магии и вещей, с ней связанных, Маариф в жизни своей не изучал ничего, но само по себе обладание волшебным даром даров материальных никому еще не давало, и поэтому юный чародей решил зарабатывать на жизнь себе и своей супруге тем, что знал и умел. Но чтобы начать карьеру волшебника где-нибудь в городе, нужды были связи. А еще нужны были деньги, чтобы снять мастерскую или лавку, чтобы закупать ингредиенты и подкупать чиновников для получения щедрых заказов от высших вельмож…
Ничего этого у Маарифа и быть теперь не могло и, вместо того, чтобы получать по способностям и труду своему, ему пришлось мыкаться в подмастерьях по лавкам других волшебников, которых при иных обстоятельствах сам не взял бы даже в ученики. И которые, едва разглядев, что их мальчик на побегушках умеет гораздо больше, чем они, незамедлительно выставляли его за дверь.
Обескураженный дюжиной отказов Маариф уже подумывал было взяться за старое, как вдруг фортуна[68] подкинула ему шанс устроиться преподавателем в Училище техники профессиональной магии.
Это и решило дальнейшую и счастливую судьбу обоих. Сулеймания пошла своим путем, к процветанию и благоденствию, а молодой ткач Маариф ибн Садык – своим, к почету, уважению и большой и дружной семье.
И всё у него было славно и радостно.
Целых две сотни лет.
Маги – особенно маги могущественные – живут долго, и век простых смертных для них – как прошествие сезона дождей: был – и нет его, и следов не осталось.
