Джозеф Хеллер - Уловка-22
— На что он мне сдался?
— Ну возьмите, пожалуйста, — упрашивал капеллан еле слышным голосом. — Я буду рад от него избавиться.
— Да на что он мне сдался? — снова отрезал капрал Уитком и, сердито нахмурившись, важной походкой направился к выходу. При этом он с трудом сдерживал улыбку торжества: ему удалось хитроумным способом заполучить могущественного союзника в лице контрразведчика, а также убедить капеллана, что на сей раз он обижен не на шутку.
«Бедный Уитком», — вздохнул капеллан, коря себя за то, что так озлобил своего помощника. Капеллан сидел молчаливый, задумчивый, обескураженный, меланхолично дожидаясь возвращения капрала Уиткома. Он был разочарован, услышав, как энергичные шаги капрала Уиткома постепенно стихают вдали. Капелланом овладела полнейшая апатия. Он решил пропустить ленч в столовой и ограничиться кусочком шоколада «Млечный путь», хранившимся в его дорожном чемоданчике, а также несколькими глотками тепловатой воды из фляги. Ему казалось, что вокруг него — плотный, непроницаемый туман. Он ужасался при мысли, что подумает полковник Кэткарт, узнав о возникших подозрениях, что капеллан-то и есть Вашингтон Ирвинг. И еще капеллан терзался, пытаясь догадаться, какого теперь о нем мнения полковник Кэткарт, после того как он, капеллан, затеял разговор об этих шестидесяти вылетах. В мире столько несчастья, думал капеллан, все ниже и ниже опуская голову, полную горестных мыслей, и ничем, ровным счетом ничем, он не может помочь никому, а себе — тем более.
21. Генерал Дридл
На самом деле полковник Кэткарт вообще не думал о капеллане. Теперь его всецело занимала свеженькая, только что обрушившаяся на его голову грозная проблема: Йоссариан!
Йоссариан! От одного звука этого мерзкого, уродливого имени стыла кровь в его жилах и учащалось дыхание. Когда капеллан впервые упомянул имя «Йоссариан», оно отозвалось в сознании полковника зловещим набатом. Едва за капелланом закрылась, щелкнув замком, дверь, унизительные воспоминания о голом человеке в строю хлынули на полковника каскадом кошмарных, жалящих подробностей, от которых захватывало дух. Полковника прошиб пот, и он задрожал. Это было опасное и невероятное совпадение, по своей дьявольской сути оно могло оказаться только самым дурным предзнаменованием: человека, стоявшего голым в строю в день, когда генерал Дридл вручал ему крест «За летные боевые заслуги», тоже звали Йоссариан! А теперь некто, по имени Йоссариан, грозился наделать неприятностей по поводу только что установленной нормы — шестьдесят вылетов. Полковник мрачно раздумывал:
— Неужели это тот самый Йоссариан?
Он поднялся из-за стола с ощущением невыносимого страха и принялся расхаживать по кабинету. Полковник чувствовал, что здесь кроется какая-то тайна. Он пришел к невеселому выводу, что такие события, как появление голого человека в строю, а также передвижение линии фронта на карте накануне рейда на Болонью и семидневная проволочка с уничтожением моста у Феррары, принесли ему синяки и шишки, хотя, вспомнил он с радостью, мост у Феррары в конце концов удалось разбомбить, и это принесло ему пироги и пышки. Но вот потеря самолета во время второго захода на цель, вспомнил он с отвращением, принесла ему синяки и шишки. Правда, то, что он добился ордена для бомбардира, принесло ему пироги и пышки, хотя сам бомбардир, зайдя дважды на цель, сначала принес ему синяки и шишки. Имя этого бомбардира, с изумлением вспомнил он, тоже было Йоссариан!
Теперь их было трое! Господи, да не наваждение ли это? В испуге полковник обернулся: ему показалось, что кто-то стоит у него за спиной. Еще минуту назад в его жизни не было никакого Йоссариана, а сейчас Йоссарианы множились и кружились вокруг него, как ведьмы на шабаше. Он пытался успокоиться. Йоссариан — фамилия необычная. Возможно, на самом деле существовало не три Йоссариана, а лишь два или, может быть, даже только один, но это уже существенной роли не играло. Полковник по-прежнему спиной чувствовал дыхание опасности. Интуиция подсказывала ему, что перед ним какая-то огромная, непостижимая, космическая загадка. Широкоплечего, грузного полковника пробирала дрожь при одной мысли, что Йоссариану, кем бы он в конце концов ни оказался, суждено стать его, полковника Кэткарта, Немезидой.
Полковник Кэткарт не был человеком суеверным, но он верил в приметы. Он решительно сел за письменный стол и сделал в своем служебном блокноте несколько закодированных пометок, чтобы тут же, не откладывая в долгий ящик, детально обдумать всю эту подозрительную историю с Йоссарианом. Энергичным почерком с нажимом он составил для себя памятку, украсив ее серией глубокомысленных пунктуационных знаков и дважды подчеркнув все написанное. Памятка стала выглядеть так:
Йоссариан!!!
Закончив работу, полковник откинулся в кресле, чрезвычайно довольный экстренными мерами, которые он предпринял, чтобы приблизиться к разгадке зловещей тайны. «Йоссариан» — один лишь вид этой фамилии повергал его в трепет. А если ее произнести вслух, то в ней слышится что-то рычащее. И даже что-то подрывное, как, впрочем, и в самом слове «подрывное». Рычащее «р» роднило эту фамилию с такими словами, как «бунтарский», «коварный», «крамольный», «революционный», «подозрительный», «красный». Это была гнусная, враждебная, мерзкая фамилия, которая абсолютно не внушала доверия. То ли дело такие чистые, честные, благородные, истинно американские фамилии, как Кэткарт, Пеккем и Дридл.
Полковник Кэткарт медленно поднялся и снова начал бродить по кабинету. Почти машинально он выбрал помидорчик из куля и жадно впился в него зубами. Лицо его тут же скривилось, он швырнул недоеденный помидор в мусорную корзину. Полковник терпеть не мог помидоров, даже собственных, а эти, по сути дела, ему не принадлежали. Они были скуплены подполковником Корном, действовавшим под чужими фамилиями на разных рынках Пьяносы, перевезены глухой ночью в горы на ферму полковника Кэткарта, а на следующее утро их переправили в штаб полка, где Милоу уплатил за них полковнику и подполковнику баснословные деньги. Полковник Кэткарт часто задумывался, была ли эта операция с помидорами вполне законной, но подполковник Корн подтвердил, что сделка вполне законна, и полковник Кэткарт старался поменьше ломать себе голову над этим вопросом. Он понятия не имел также, законно или незаконно владеет домом в горах. Все необходимые формальности проделал подполковник Корн. Полковник Кэткарт не знал, принадлежит ли ему дом или он просто его арендует, а если дом приобретен, то у кого и сколько пришлось за него заплатить, если вообще пришлось платить. Подполковник Корн был юристом по образованию, и, коль скоро он твердо заверил полковника, что мошенничество, вымогательство, валютные махинации, присвоение чужого, уклонение от уплаты налогов и спекуляция на черном рынке — самое что ни на есть законное дело, у полковника Кэткарта не возникало пылкого желания вступать в спор.
Полковник Кэткарт знал о своем доме в горах лишь то, что таковой существует и что дом этот он ненавидит. Нигде он так отчаянно не скучал, как в своем доме. Он наезжал туда два-три раза в неделю, чтобы создать иллюзию, будто этот сырой каменный дом, продуваемый сквозняками, — этакое злачное местечко, наиболее подходящее для плотских утех. По всем офицерским клубам ходили неясные, но многозначительные слухи о тайных пьянках, роскошных пиршествах и разнузданных оргиях в доме полковника. На самом деле ни выпивок втихомолку, ни разнузданных оргий не происходило. Они могли бы происходить, если бы генералы Дридл и Пеккем проявили интерес к участию в этих оргиях вместе с полковником, но никто из них никогда не проявлял подобного интереса, а сам полковник, разумеется, не был намерен тратить время и силы на красивых женщин, поскольку это не сулило ему никаких выгод по службе.
Полковник смертельно боялся одиноких промозглых ночей и тусклых безрадостных дней в своем доме. В полку было куда веселее, здесь он развлекался, запугивая каждого, кого не боялся. Однако подполковник Корн не раз напоминал ему, что некрасиво иметь ферму в горах и не пользоваться ею. Полковник отправлялся на ферму, охваченный жалостью к себе. Он держал в своем джипе пистолет и убивал время, стреляя в птиц и в помидоры, которые и в самом деле росли там на неухоженных грядках: ухаживать за ними было бы слишком хлопотно.
Среди офицеров ниже его званием, к которым полковник Кэткарт считал необходимым и благоразумным относиться почтительно, был майор де Каверли, хотя полковник вовсе не хотел относиться к нему с уважением, да и не был уверен, что обязан это делать. Майор де Каверли был величайшей загадкой для полковника Кэткарта, как, впрочем и для майора Майора и для всех, кто хоть раз видел майора де Каверли. Полковник Кэткарт понятия не имел, взирать ли ему на майора де Каверли сверху вниз или снизу вверх. Майор де Каверли, несмотря на свой возраст, был только майором. В то же время многие относились к майору де Каверли с таким глубочайшим и трепетным благоговением, что полковник Кэткарт подозревал, что другие знают о нем что-то такое, чего не знает он, полковник Кэткарт. Майор де Каверли был для него существом зловещим и непостижимым, с таким надо было постоянно держать ухо востро — даже подполковник Корн держался настороже с майором. Все боялись майора де Каверли, а почему — сами не знали. Никто не знал даже имени майора де Каверли, ибо ни у кого не хватало отваги спросить майора, как его зовут. Полковник Кэткарт знал, что майор де Каверли сейчас находится в отъезде, и радовался его отсутствию. Но вдруг ему пришло на ум, что сейчас майор де Каверли где-нибудь интригует против него, и полковнику захотелось, чтобы майор де Каверли поскорее вернулся в эскадрилью, где с него можно было не спускать глаз.
