Джозеф Хеллер - Уловка-22 - английский и русский параллельные тексты
На нашем сайте KnigaRead.com Вы можете абсолютно бесплатно читать книгу онлайн "Джозеф Хеллер - Уловка-22 - английский и русский параллельные тексты".
Жанр: Юмористическая проза издательство неизвестно, год неизвестен.
Название:
Уловка-22 - английский и русский параллельные тексты
Автор
Жанр
Издательство:
неизвестно
ISBN:
нет данных
Год:
неизвестен
Дата добавления:
6 март 2019
Количество просмотров:
134
Возрастные ограничения:
Обратите внимание! Книга может включать контент, предназначенный только для лиц старше 18 лет.
Джозеф Хеллер - Уловка-22 - английский и русский параллельные тексты краткое содержание
Джозеф Хеллер - Уловка-22 - английский и русский параллельные тексты - автор Джозеф Хеллер, на сайте KnigaRead.com Вы можете бесплатно читать книгу онлайн. Так же Вы можете ознакомится с описанием, кратким содержанием.
Джозеф Хеллер со своим первым романом «Уловка-22» — «Catch-22» (в более позднем переводе Андрея Кистяковского — «Поправка-22») буквально ворвался в американскую литературу послевоенных лет. «Уловка-22» — один из самых блистательных образцов полуабсурдистского, фантасмагорического произведения.Едко и, порой, довольно жестко описанная Дж. Хеллером армия — странный мир, полный бюрократических уловок и бессмыслицы.
Джозеф Хеллер. Уловка-22
Heller, Joseph - Catch-22 Уловка-22 Джозеф Хеллер The Texan It was love at first sight. The first time Yossarian saw the chaplain he fell madly in love with him. Техасец Yossarian was in the hospital with a pain in his liver that fell just short of being jaundice. The doctors were puzzled by the fact that it wasn't quite jaundice. Йоссариан лежал в госпитале с болями в печени. Подозрение падало на желтуху. Однако для настоящей желтухи чего-то не хватало, и это ставило врачей в тупик. If it became jaundice they could treat it. Будь это желтуха, они могли бы начать лечение. If it didn't become jaundice and went away they could discharge him. But this just being short of jaundice all the time confused them. Но болезни не хватало самой малости, чтобы стать настоящей полноценной желтухой, и это все время смущало врачей. Выписать же Йоссариана из госпиталя они не решались. Each morning they came around, three brisk and serious men with efficient mouths and inefficient eyes, accompanied by brisk and serious Nurse Duckett, one of the ward nurses who didn't like Yossarian. Каждое утро они делали обход - трое серьезных энергичных мужчин. Твердо сжатые губы выражали уверенность, которой явно недоставало их глазам. Врачей сопровождала такая же серьезная и энергичная сестра Даккит, как и другие палатные сестры, недолюбливавшая Йоссариана. They read the chart at the foot of the bed and asked impatiently about the pain. Доктора просматривали висящий на спинке кровати температурный, лист и нетерпеливо расспрашивали Йоссариана о болях в печени. They seemed irritated when he told them it was exactly the same. Казалось, их раздражало, что изо дня в день он отвечал одно и то же. 'Still no movement?' the full colonel demanded. - И по-прежнему не было стула? - допытывался медицинский полковник. The doctors exchanged a look when he shook his head. Каждый раз, когда больной отрицательно качал головой, врачи переглядывались. ' Give him another pill.' - Дайте ему еще одну таблетку. Nurse Duckett made a note to give Yossarian another pill, and the four of them moved along to the next bed. Сестра Даккит записывала, что Йоссариану нужно дать еще одну таблетку, и все четверо переходили к следующей койке. None of the nurses liked Yossarian. Медсестры недолюбливали Йоссариана. Actually, the pain in his liver had gone away, but Yossarian didn't say anything and the doctors never suspected. На самом деле боли в печени давно прошли, но Йоссариан скрывал это от врачей, и они ни о чем не догадывались. They just suspected that he had been moving his bowels and not telling anyone. Они лишь подозревали, что он тайком бегает в уборную. Yossarian had everything he wanted in the hospital. В госпитале у Йоссариана было все, что душе угодно. The food wasn't too bad, and his meals were brought to him in bed. Кормили недурно, к тому же еду подавали прямо в постель. There were extra rations of fresh meat, and during the hot part of the afternoon he and the others were served chilled fruit juice or chilled chocolate milk. В дневной рацион входила дополнительная порция превосходного мяса, а в полдень, в самую жару, ему, как и другим, приносили охлажденный фруктовый сок или шоколадный напиток. Apart from the doctors and the nurses, no one ever disturbed him. Если не считать врачей и сестер, его никто не беспокоил. For a little while in the morning he had to censor letters, but he was free after that to spend the rest of each day lying around idly with a clear conscience. Правда, по утрам часок-другой ему приходилось выполнять обязанности почтового цензора, зато все остальное время он был предоставлен самому себе и валялся до самого вечера, нисколько не мучась угрызениями совести. He was comfortable in the hospital, and it was easy to stay on because he always ran a temperature of 101. Жизнь в госпитале была удобна и приятна. Ему не стоило большого труда оставаться здесь и дальше, потому что температура у него держалась всегда одна и та же - тридцать восемь и три десятых. He was even more comfortable than Dunbar, who had to keep falling down on his face in order to get his meals brought to him in bed. Ему было намного лучше, чем, скажем, Данбэру, которому, чтобы заставить сестер приносить обед в постель, приходилось то и дело грохаться на пол и расквашивать себе физиономию. After he had made up his mind to spend the rest of the war in the hospital, Yossarian wrote letters to everyone he knew saying that he was in the hospital but never mentioning why. Решив потянуть так время до конца войны, Йоссариан написал всем знакомым, что находится в госпитале, не уточняя, однако, почему именно. One day he had a better idea. А потом ему пришла в голову еще более удачная мысль. To everyone he knew he wrote that he was going on a very dangerous mission. Он оповестил всех знакомых, что его посылают на особо опасное задание. ' They asked for volunteers. "Требовались добровольцы. It's very dangerous, but someone has to do it. Дело рискованное, но кому-то ведь надо идти и на рискованные дела. I'll write you the instant I get back.' Как только вернусь - черкану". And he had not written anyone since. И с тех пор никому не написал ни строчки. All the officer patients in the ward were forced to censor letters written by all the enlisted-men patients, who were kept in residence in wards of their own. Всех офицеров из палаты Йоссариана заставляли цензуровать письма больных из рядового и сержантского состава, которые лежали в отведенных для нижних чинов палатах. It was a monotonous job, and Yossarian was disappointed to learn that the lives of enlisted men were only slightly more interesting than the lives of officers. Это было нудное занятие, и Йоссариан, читая письма, с разочарованием убедился, что жизнь рядовых и сержантов лишь немногим интереснее жизни офицеров. After the first day he had no curiosity at all. To break the monotony he invented games. Уже на второй день он утратил всякий интерес к солдатским письмам, но, чтобы работа не казалась слишком скучной, он изобретал для себя всякие забавы. Death to all modifiers, he declared one day, and out of every letter that passed through his hands went every adverb and every adjective. "Смерть определениям!" - объявил он однажды и начал вычеркивать из каждого письма, проходившего через его руки, все наречия и прилагательные. The next day he made war on articles. Назавтра Йоссариан объявил войну артиклям. He reached a much higher plane of creativity the following day when he blacked out everything in the letters but a, an and the. Но особую изобретательность он проявил на следующий день, вымарав в письмах все, кроме определенных и неопределенных артиклей. That erected more dynamic intralinear tensions, he felt, and in just about every case left a message far more universal. С его точки зрения, стиль после такой операции становился более энергичным и письма обретали более широкий смысл. Soon he was proscribing parts of salutations and signatures and leaving the text untouched. Вскоре он начал сражаться с обращениями и подписями, а текст письма оставлял нетронутым. One time he blacked out all but the salutation Однажды он вымарал все, кроме обращения 'Dear Mary' from a letter, and at the bottom he wrote, "Дорогая Мари", а внизу приписал: ' I yearn for you tragically. "Тоскую по тебе ужасно! R. O. Shipman, Chaplain, U.S. Army.' А.Т.Тэппман, капеллан армии Соединенных Штатов". R.O. Shipman was the group chaplain's name. А.Т.Тэппман был капелланом их авиаполка. When he had exhausted all possibilities in the letters, he began attacking the names and addresses on the envelopes, obliterating whole homes and streets, annihilating entire metropolises with careless flicks of his wrist as though he were God. Когда фантазия Йоссариана истощилась, все возможности поиздеваться над письмами были исчерпаны, он начал атаковать фамилии и адреса на конвертах. Он отправлял в небытие дома и улицы и, словно господь бог, небрежным мановением руки стирал с лица земли целые столицы. Catch-22 required that each censored letter bear the censoring officer's name. Инструкция требовала, чтобы на каждом проверенном письме значилась фамилия цензора. Most letters he didn't read at all. On those he didn't read at all he wrote his own name. Большинство писем Йоссариан не читал вообще и спокойно подписывал их своей фамилией. On those he did read he wrote, А на тех, которые читал, выводил: 'Washington Irving.' "Вашингтон Ирвинг". When that grew monotonous he wrote, Когда ему и это надоело, он стал подписываться: ' Irving Washington.' "Ирвинг Вашингтон". Censoring the envelopes had serious repercussions, produced a ripple of anxiety on some ethereal military echelon that floated a C.I.D. man back into the ward posing as a patient. Его цензорские шалости на конвертах привели к серьезным последствиям. Некие высокопоставленные военные чины обеспокоенно наморщили лбы и решили послать в госпиталь сотрудника контрразведки. Под видом больного он вскоре появился в палате Йоссариана. They all knew he was a C.I.D. man because he kept inquiring about an officer named Irving or Washington and because after his first day there he wouldn't censor letters. He found them too monotonous. Но очень скоро здесь все раскусили, что перед ними контрразведчик, потому что он без конца выспрашивал, об офицере по имени не то Ирвинг Вашингтон, не то Вашингтон Ирвинг, а также потому, что уже на второй день он позволил себе бросить проверку почты, сочтя это занятие слишком утомительным. It was a good ward this time, one of the best he and Dunbar had ever enjoyed. На сей раз Йоссариан лежал в отличной палате, пожалуй, лучшей из всех, в которых ему с Данбэром приходилось когда-либо вкушать блаженство. With them this time was the twenty-four-year-old fighter-pilot captain with the sparse golden mustache who had been shot into the Adriatic Sea in midwinter and not even caught cold. Рядом лежал двадцатичетырехлетний капитан истребительной авиации - молодой человек с жиденькими золотистыми усиками. Он был сбит над Адриатическим морем зимой, в самые холода, - и даже не простудился. Now the summer was upon them, the captain had not been shot down, and he said he had the grippe. А теперь, когда на дворе стояла жара, и никто не сбивал его над холодным морем, капитан утверждал, что болен гриппом. In the bed on Yossarian's right, still lying amorously on his belly, was the startled captain with malaria in his blood and a mosquito bite on his ass. Справа от Йоссариана, томно распластавшись на животе, лежал уоррэнт-офицер,[1] напуганный единственным комариным укусом в зад и микробами малярии в крови. Across the aisle from Yossarian was Dunbar, and next to Dunbar was the artillery captain with whom Yossarian had stopped playing chess. Напротив, через проход между койками, лежал Данбэр, а рядом с ним - артиллерийский капитан, с которым Йоссариан до недавнего времени часто играл в шахматы. The captain was a good chess player, and the games were always interesting. Yossarian had stopped playing chess with him because the games were so interesting they were foolish. Артиллерист был прекрасным шахматистом и разыгрывал интересные комбинации, до того интересные, что Йоссариану надоело постоянно чувствовать себя идиотом, и он бросил играть. Then there was the educated Texan from Texas who looked like someone in Technicolor and felt, patriotically, that people of means-decent folk-should be given more votes than drifters, whores, criminals, degenerates, atheists and indecent folk-people without means. Самой заметной фигурой в палате был шибко образованный техасец, похожий на героя цветного боевика. Он мыслил как патриот и утверждал, что состоятельные люди - публика приличная и поэтому должны иметь больше голосов на выборах, чем разные бродяги, проститутки, преступники, дегенераты, безбожники и всякая прочая неприличная публика, не имеющая ломаного гроша за душой. Yossarian was unspringing rhythms in the letters the day they brought the Texan in. Когда в палату внесли техасца, Йоссариан был занят тем, что вымарывал из писем рифмующиеся слова. It was another quiet, hot, untroubled day. Это был обычный жаркий и безмятежный день. The heat pressed heavily on the roof, stifling sound. Зной тяжело давил на крыши домов. Стояла тишина. Dunbar was lying motionless on his back again with his eyes staring up at the ceiling like a doll's. Данбэр, как всегда, лежал на спине, уставившись в потолок неподвижным взглядом куклы. He was working hard at increasing his life span. He did it by cultivating boredom. Он изо всех сил старался продлить свою жизнь, считая, что скука - лучшее средство для достижения этой цели. Dunbar was working so hard at increasing his life span that Yossarian thought he was dead. Данбэр так усердно скучал, что Йоссариан подумал: "Уж, часом, не отдал ли он богу душу?" They put the Texan in a bed in the middle of the ward, and it wasn't long before he donated his views. Техасца уложили на кровать посредине палаты, и он сразу же приступил к обнародованию своих взглядов. Dunbar sat up like a shot. Послушав его, Данбэр подскочил, словно подброшенный пружиной. 'That's it,' he cried excitedly. - Ага! - возбужденно заорал он. 'There was something missing-all the time I knew there was something missing-and now I know what it is.' - Я все время чувствовал, что нам чего-то не хватает. Теперь я знаю чего. He banged his fist down into his palm. 'No patriotism,' he declared. - И, стукнув кулаком по ладони, изрек: -Патриотизма! Вот чего! ' You're right,' Yossarian shouted back. - Ты прав! - громко подхватил Йоссариан. ' You're right, you're right, you're right. - Ты прав, ты прав, ты прав! The hot dog, the Brooklyn Dodgers. Mom's apple pie. That's what everyone's fighting for. Горячие сосиски, "Бруклин доджерс",[2] мамин яблочный пирог - вот за что все сражаются. But who's fighting for the decent folk? А кто сражается за приличных людей? Who's fighting for more votes for the decent folk? Кто сражается за то, чтобы приличные люди имели больше голосов на выборах?.. There's no patriotism, that's what it is. Нет у нас патриотизма! And no matriotism, either.' И даже патриотизма нет! The warrant officer on Yossarian's left was unimpressed. На уоррэнт-офицера, лежавшего справа от Йоссариана, эти крики не произвели никакого впечатления. 'Who gives a shit?' he asked tiredly, and turned over on his side to go to sleep. - Дерьмо это все... - проворчал он устало и повернулся на бок, намереваясь уснуть. The Texan turned out to be good-natured, generous and likable. In three days no one could stand him. Техасец оказался до того душкой, до того рубахой-парнем, что уже через три дня его никто не мог выносить. He sent shudders of annoyance scampering up ticklish spines, and everybody fled from him-everybody but the soldier in white, who had no choice. The soldier in white was encased from head to toe in plaster and gauze. He had two useless legs and two useless arms. Стоило ему раскрыть рот - и у всех пробегал по спине холодок ужаса. Все удирали от него, кроме солдата в белом, у которого все равно не было пути к отступлению: солдат был упакован с головы до пят в марлю и гипс и не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой. He had been smuggled into the ward during the night, and the men had no idea he was among them until they awoke in the morning and saw the two strange legs hoisted from the hips, the two strange arms anchored up perpendicularly, all four limbs pinioned strangely in air by lead weights suspended darkly above him that never moved. Sewn into the bandages over the insides of both elbows were zippered lips through which he was fed clear fluid from a clear jar. A silent zinc pipe rose from the cement on his groin and was coupled to a slim rubber hose that carried waste from his kidneys and dripped it efficiently into a clear, stoppered jar on the floor. When the jar on the floor was full, the jar feeding his elbow was empty, and the two were simply switched quickly so that the stuff could drip back into him. All they ever really saw of the soldier in white was a frayed black hole over his mouth. Его сунули в палату ночью контрабандой. Проснувшись утром, обитатели палаты увидели на пустовавшей койке странно вздыбленные к потолку руки. Все четыре конечности поддерживались в таком состоянии неподвижными свинцовыми противовесами, темневшими над головой солдата. The soldier in white had been filed next to the Texan, and the Texan sat sideways on his own bed and talked to him throughout the morning, afternoon and evening in a pleasant, sympathetic drawl. Его положили рядом с техасцем, и тот, повернувшись к новому соседу, целыми днями о чем-то прочувствованно вещал ему. The Texan never minded that he got no reply. Солдат не отвечал, но техасца это не смущало. Temperatures were taken twice a day in the ward. Температуру мерили дважды. Early each morning and late each afternoon Nurse Cramer entered with a jar full of thermometers and worked her way up one side of the ward and down the other, distributing a thermometer to each patient. Рано утром и к вечеру в палату входила сестра Крэмер с банкой градусников и раздавала их, чинно шествуя сначала вдоль одного ряда коек, затем вдоль другого. She managed the soldier in white by inserting a thermometer into the hole over his mouth and leaving it balanced there on the lower rim. Солдату в белом она всовывала градусник в отверстие в бинтах, под которыми угадывался рот. When she returned to the man in the first bed, she took his thermometer and recorded his temperature, and then moved on to the next bed and continued around the ward again. Затем она возвращалась к первой койке, брала градусник, записывала температуру больного, шла к следующему и так снова обходила всю палату. One afternoon when she had completed her first circuit of the ward and came a second time to the soldier in white, she read his thermometer and discovered that he was dead. Однажды днем, вернувшись, чтобы собрать градусники, она взглянула на градусник солдата в белом и обнаружила, что солдат мертв. 'Murderer,' Dunbar said quietly. - Убийца, - спокойно произнес Данбэр. The Texan looked up at him with an uncertain grin. Техасец младенчески невинно посмотрел на него. 'Killer,' Yossarian said. - Душегуб, - сказал Йоссариан. 'What are you fellas talkin' about?' the Texan asked nervously. - О чем вы, ребята? - не понял техасец. 'You murdered him,' said Dunbar. - Это ты убил его, - сказал Данбэр. 'You killed him,' said Yossarian. - Это ты отправил его на тот свет, - сказал Йоссариан. The Texan shrank back. Техасец отпрянул: ' You fellas are crazy. - Вы что, ребята, спятили? I didn't even touch him.' Я и пальцем его не тронул. ' You murdered him,' said Dunbar. - Это ты его замучил, - твердил Данбэр, 'I heard you kill him,' said Yossarian. - Я слышал, как ты его убивал, - сказал Йоссариан. 'You killed him because he was a nigger,' Dunbar said. - Ты убил его потому, что он... черномазый, -сказал Данбэр. ' You fellas are crazy,' the Texan cried. - Вы рехнулись, ребята! - закричал техасец. ' They don't allow niggers in here. - Черномазых класть сюда не разрешается. They got a special place for niggers.' Для черномазых у них специальная палата. ' The sergeant smuggled him in,' Dunbar said. - Сержант положил его тайком, - возразил Данбэр. ' The Communist sergeant,' said Yossarian. - Сержант - коммунист, - сказал Йоссариан. 'And you knew it.' - И ты об этом знал, - сказал Данбэр. The warrant officer on Yossarian's left was unimpressed by the entire incident of the soldier in white. Только на уоррэнт-офицера, лежавшего слева от Йоссариана, все случившееся не произвело никакого впечатления. The warrant officer was unimpressed by everything and never spoke at all unless it was to show irritation. Он вообще почти никогда не разговаривал, а если когда и открывал рот, то лишь затем, чтобы излить на кого-нибудь свое раздражение. The day before Yossarian met the chaplain, a stove exploded in the mess hall and set fire to one side of the kitchen. An intense heat flashed through the area. ...За день до того, как Йоссариан встретился с капелланом, в столовой взорвалась печь. Огонь перекинулся в кухню, и раскаленный воздух хлынул в соседние палаты. Even in Yossarian's ward, almost three hundred feet away, they could hear the roar of the blaze and the sharp cracks of flaming timber. Даже в палате Йоссариана, расположенной довольно далеко от столовой, было слышно, как бушевало пламя и сухо потрескивали пылавшие балки. Smoke sped past the orange-tinted windows. За окнами в оранжевых отблесках валили клубы дыма. In about fifteen minutes the crash trucks from the airfield arrived to fight the fire. Вскоре к месту пожара прибыли аварийные машины с аэродрома. For a frantic half hour it was touch and go. Целых полчаса пожарники работали как сумасшедшие, и все без толку. Then the firemen began to get the upper hand. Наконец они стали брать верх над огнем. Suddenly there was the monotonous old drone of bombers returning from a mission, and the firemen had to roll up their hoses and speed back to the field in case one of the planes crashed and caught fire. Но тут послышался хорошо знакомый монотонный гул бомбардировщиков, возвращавшихся с задания. Пожарникам пришлось свернуть шланги и поспешить на аэродром: вдруг какой-нибудь самолет разобьется при посадке и загорится. The planes landed safely. Однако самолеты приземлились благополучно. As soon as the last one was down, the firemen wheeled their trucks around and raced back up the hill to resume their fight with the fire at the hospital. Как только сел последний, пожарники развернули свои машины и помчались обратно к госпиталю, чтобы возобновить борьбу с огнем. When they got there, the blaze was out. Когда же они приехали, пожар совсем стих. It had died of its own accord, expired completely without even an ember to be watered down, and there was nothing for the disappointed firemen to do but drink tepid coffee and hang around trying to screw the nurses. Пламя погасло само по себе, не осталось ни одной даже тлеющей головешки. Разочарованные пожарники посидели на кухне, попили тепловатого кофе и долго еще слонялись вокруг в надежде потискать медсестричек. The chaplain arrived the day after the fire. Yossarian was busy expurgating all but romance words from the letters when the chaplain sat down in a chair between the beds and asked him how he was feeling. Капеллан появился в госпитале на следующий день после пожара в то самое время, когда Йоссариан искоренял в письмах все, что не относилось к любви. Капеллан сел на стул в проходе между койками и спросил, как он себя чувствует. He had placed himself a bit to one side, and the captain's bars on the tab of his shirt collar were all the insignia Yossarian could see. Священник сидел к Йоссариану боком, так что из его знаков различия можно было рассмотреть только капитанские полоски на воротнике рубашки. Yossarian had no idea who he was and just took it for granted that he was either another doctor or another madman. Йоссариан и понятия не имел, кто перед ним. Он решил, что это или новый доктор, или очередной псих. ' Oh, pretty good,' he answered. - О, вполне прилично, - ответил он. 'I've got a slight pain in my liver and I haven't been the most regular of fellows, I guess, but all in all I must admit that I feel pretty good.' - У меня побаливает печень, наверное оттого, что в последнее время я не очень-то соблюдал режим. А в общем чувствую себя сносно. ' That's good,' said the chaplain. - Это хорошо, - сказал капеллан. ' Yes,' Yossarian said. - Да, - согласился Йоссариан, - это хорошо. 'Yes, that is good.' 'I meant to come around sooner,' the chaplain said, 'but I really haven't been well.' - Я бы пришел сюда раньше, - проговорил капеллан, - но, честно говоря, немного прихворнул. ' That's too bad,' Yossarian said. - Это очень плохо, - сказал Йоссариан. 'Just a head cold,' the chaplain added quickly. - Просто немного простудился, - поспешно пояснил капеллан. 'I've got a fever of a hundred and one,' Yossarian added just as quickly. - А у меня повышенная температура, тридцать восемь и три, - так же поспешно добавил Йоссариан. 'That's too bad,' said the chaplain. - Это очень плохо, - посочувствовал капеллан. ' Yes,' Yossarian agreed. 'Yes, that is too bad.' - Да, - согласился Йоссариан, - очень плохо. The chaplain fidgeted. Капеллан нервно заерзал на стуле и, помолчав, спросил: 'Is there anything I can do for you?' he asked after a while. - Могу ли я для вас что-нибудь сделать? 'No, no.' Yossarian sighed. 'The doctors are doing all that's humanly possible, I suppose.' - Нет, нет, - со вздохом ответил Йоссариан, -врачи делают все, что в человеческих силах. 'No, no.' The chaplain colored faintly. - Я не об этом... - мягко возразил капеллан. ' I didn't mean anything like that. - Я имел в виду совсем другое. I meant cigarettes... or books... or... toys.' Игрушки, шоколад, жевательную резинку... или... может быть, книги. 'No, no,' Yossarian said. 'Thank you. - Нет, нет, спасибо, - ответил Йоссариан. I have everything I need, I suppose-everything but good health.' - У меня есть все, что нужно. Все, кроме здоровья. ' That's too bad.' - Это очень плохо. ' Yes,' Yossarian said. 'Yes, that is too bad.' - Да, - согласился Йоссариан, - очень плохо. The chaplain stirred again. Капеллан опять заерзал на стуле. He looked from side to side a few times, then gazed up at the ceiling, then down at the floor. Он несколько раз оглянулся по сторонам, посмотрел на потолок, на пол. He drew a deep breath. Затем глубоко вздохнул: 'Lieutenant Nately sends his regards,' he said. - Лейтенант Нейтли передает вам привет. Yossarian was sorry to hear they had a mutual friend. It seemed there was a basis to their conversation after all. Йоссариану не понравилось, что у них оказался общий знакомый: чего доброго, это могло послужить поводом для дальнейшего разговора. 'You know Lieutenant Nately?' he asked regretfully. - Вы знакомы с лейтенантом Нейтли? - спросил он с ноткой сожаления. ' Yes, I know Lieutenant Nately quite well.' - Да, я знаю лейтенанта Нейтли довольно близко. 'He's a bit loony, isn't he?' - У него, кажется, того... кое-каких винтиков не хватает, а? The chaplain's smile was embarrassed. Капеллан смущенно улыбнулся: ' I'm afraid I couldn't say. - Затрудняюсь сказать. I don't think I know him that well.' Я знаю его не настолько хорошо, чтобы судить об этом... 'You can take my word for it,' Yossarian said. 'He's as goofy as they come.' - Уж можете мне поверить! - сказал Йоссариан. The chaplain weighed the next silence heavily and then shattered it with an abrupt question. Наступила мучительная для капеллана пауза, которую он нарушил внезапным вопросом: ' You are Captain Yossarian, aren't you?' - Ведь вы капитан Йоссариан? 'Nately had a bad start. - Нейтли не повезло с самого начала. He came from a good family.' Он из слишком приличной семьи. 'Please excuse me,' the chaplain persisted timorously. - Прошу извинить меня, - робко произнес капеллан. 'I may be committing a very grave error. - Возможно, произошло ужасное недоразумение. Are you Captain Yossarian?' Вы ведь капитан Йоссариан? ' Yes,' Captain Yossarian confessed. - Да, - признался Йоссариан. ' I am Captain Yossarian.' - Я капитан Йоссариан. ' Of the 256th Squadron?' - Из двести пятьдесят шестой эскадрильи? 'Of the fighting 256th Squadron,' Yossarian replied. - Да, из двести пятьдесят шестой боевой эскадрильи. 'I didn't know there were any other Captain Yossarians. Мне не приходилось слышать ни о каких других капитанах с такой фамилии. As far as I know, I'm the only Captain Yossarian I know, but that's only as far as I know.' Насколько мне известно, я - единственный капитан Йоссариан. Но мне известно далеко не все, ' I see,' the chaplain said unhappily. - Понимаю, - печально произнес капеллан. 'That's two to the fighting eighth power,' Yossarian pointed out, 'if you're thinking of writing a symbolic poem about our squadron.' - Держу пари, вы собираетесь написать о нашей эскадрилье героическую поэму. 'No,' mumbled the chaplain. 'I'm not thinking of writing a symbolic poem about your squadron.' - Нет, - пробормотал капеллан, - я не собираюсь писать о вашей эскадрилье героическую поэму. Yossarian straightened sharply when he spied the tiny silver cross on the other side of the chaplain's collar. Йоссариан резко выпрямился. Только сейчас он заметил на воротнике у капеллана тонкий серебряный крестик. He was thoroughly astonished, for he had never really talked with a chaplain before. Он был крайне удивлен - еще ни разу в жизни ему не доводилось разговаривать с капелланами. ' You're a chaplain,' he exclaimed ecstatically. - Вы капеллан? - воскликнул он восторженно. ' I didn't know you were a chaplain.' - А я и не знал, что вы капеллан! 'Why, yes,' the chaplain answered. - Ну разумеется, - ответил капеллан. 'Didn't you know I was a chaplain?' - Неужели вы не знали? 'Why, no. - Конечно же нет. I didn't know you were a chaplain.' Понятия не имел, что вы капеллан... Yossarian stared at him with a big, fascinated grin. - Йоссариан завороженно смотрел на него, широко улыбаясь. 'I've never really seen a chaplain before.' - Честно говоря, я еще ни разу в жизни не видел настоящего капеллана. The chaplain flushed again and gazed down at his hands. Капеллан вспыхнул и принялся разглядывать свои руки. He was a slight man of about thirty-two with tan hair and brown diffident eyes. His face was narrow and rather pale. Это был человек хрупкого сложения, лет тридцати двух, с рыжеватыми волосами и робким взглядом карих глаз, с лицом узким и бледным. An innocent nest of ancient pimple pricks lay in the basin of each cheek. На щеках его розовели ямки, оставшиеся от былых прыщей. Yossarian wanted to help him. Йоссариану стало почему-то жаль капеллана. 'Can I do anything at all to help you?' the chaplain asked. - Не могу ли я все же что-нибудь сделать для вас?- повторил капеллан. Yossarian shook his head, still grinning. Йоссариан, по-прежнему ухмыляясь, покачал головой: 'No, I'm sorry. I have everything I need and I'm quite comfortable. - Нет, вы знаете, у меня есть все, что нужно. Мне очень хорошо. In fact, I'm not even sick.' Честно говоря, я даже и не болен. 'That's good.' As soon as the chaplain said the words, he was sorry and shoved his knuckles into his mouth with a giggle of alarm, but Yossarian remained silent and disappointed him. - Это хорошо, - произнес капеллан и тут же пожалел о сказанном. Он прикрыл рот двумя пальцами и нервно хихикнул. Йоссариан молчал. 'There are other men in the group I must visit,' he apologized finally. - Мне нужно еще навестить других больных из нашего полка, - виновато сказал священник. ' I'll come to see you again, probably tomorrow.' - Я к вам еще зайду. Может быть, даже завтра. ' Please do that,' Yossarian said. - Пожалуйста, заходите. 'I'll come only if you want me to,' the chaplain said, lowering his head shyly. - Я приду, если вы действительно хотите, -проговорил капеллан, скромно наклонив голову. 'I've noticed that I make many of the men uncomfortable.' - Я заметил, что многим как-то не по себе в моем присутствии. Yossarian glowed with affection. Йоссариан горячо запротестовал: ' I want you to,' he said. - А мне как раз хочется, чтобы вы зашли. ' You won't make me uncomfortable.' Вы меня нисколько не стесняете. The chaplain beamed gratefully and then peered down at a slip of paper he had been concealing in his hand all the while. Капеллан весь засветился благодарностью. Затем скосил глаза на листок бумаги, который все это время прятал в руке. He counted along the beds in the ward, moving his lips, and then centered his attention dubiously on Dunbar. Шевеля губами, он сосчитал койки в палате, и взгляд его нерешительно остановился на Данбэре. 'May I inquire,' he whispered softly, 'if that is Lieutenant Dunbar?' - Разрешите узнать, - прошептал он тихо, - это не лейтенант Данбэр? 'Yes,' Yossarian answered loudly, 'that is Lieutenant Dunbar.' - Да, - ответил Йоссариан громко, - это лейтенант Данбэр. 'Thank you,' the chaplain whispered. 'Thank you very much. - Спасибо, - прошептал капеллан, - большое спасибо. I must visit with him. Мне надо с ним поговорить. I must visit with every member of the group who is in the hospital.' Я должен проведать в госпитале всех наших однополчан. 'Even those in other wards?' Yossarian asked. - И в других палатах тоже?.. ' Even those in other wards.' - Да, и в других тоже. 'Be careful in those other wards, Father,' Yossarian warned. - Будьте осторожны в других палатах, отец, -предупредил Йоссариан. 'That's where they keep the mental cases. - Там держат людей с психическими расстройствами. They're filled with lunatics.' Там полно сумасшедших. 'It isn't necessary to call me Father,' the chaplain explained. - Можете не называть меня отцом. ' I'm an Anabaptist.' Я анабаптист, - пояснил капеллан. 'I'm dead serious about those other wards,' Yossarian continued grimly. - Я не шучу насчет других палат, - мрачно продолжал Йоссариан. 'M.P.s won't protect you, because they're craziest of all. - Там вам не поможет и военная полиция. Там собраны отъявленные психопаты. I'd go with you myself, but I'm scared stiff: Insanity is contagious. Я проводил бы вас, но сам чертовски боюсь. К тому же безумие заразно. This is the only sane ward in the whole hospital. Тут во всем госпитале одни мы нормальные. Everybody is crazy but us. Кроме нас, все идиоты. This is probably the only sane ward in the whole world, for that matter.' Может быть, наша палата - единственная в мире, где лежат нормальные. The chaplain rose quickly and edged away from Yossarian's bed, and then nodded with a conciliating smile and promised to conduct himself with appropriate caution. Капеллан поспешил подняться. Отойдя от Йоссариана, он примирительно кивнул головой и пообещал вести себя с подобающей осторожностью. 'And now I must visit with Lieutenant Dunbar,' he said. Still he lingered, remorsefully. - А теперь мне надо поговорить с лейтенантом Данбэром, - сказал он, переминаясь с ноги на ногу. ' How is Lieutenant Dunbar?' he asked at last. - Как поживает лейтенант Данбэр? 'As good as they go,' Yossarian assured him. - Хорошо, насколько это возможно в его состоянии, - заверил его Йоссариан. ' A true prince. - Истинный принц! One of the finest, least dedicated men in the whole world.' Один из прекраснейших, хотя и наименее преданных богу людей на свете. 'I didn't mean that,' the chaplain answered, whispering again. - Я не об этом, - возразил капелла", снова переходя на шепот. ' Is he very sick?' - Он очень болен? 'No, he isn't very sick. - Нет, он не очень болен. In fact, he isn't sick at all.' Строго говоря, он вообще здоров. ' That's good.' The chaplain sighed with relief. - Это хорошо, - с облегчением вздохнул капеллан. ' Yes,' Yossarian said. - Да, - согласился Йоссариан. 'Yes, that is good.' - Да, это хорошо... 'A chaplain,' Dunbar said when the chaplain had visited him and gone. - Вот это капеллан! - сказал Данбэр, когда священник, поговорив с ним, ушел. 'Did you see that? - Видел ты что-нибудь подобное? A chaplain.' Настоящий капеллан! 'Wasn't he sweet?' said Yossarian. - Приятный человек, а? 'Maybe they should give him three votes.' Может быть, вот таким и будут предоставлять по три голоса на выборах?.. 'Who's they?' Dunbar demanded suspiciously. In a bed in the small private section at the end of the ward, always working ceaselessly behind the green plyboard partition, was the solemn middle-aged colonel who was visited every day by a gentle, sweet-faced woman with curly ash-blond hair who was not a nurse and not a Wac and not a Red Cross girl but who nevertheless appeared faithfully at the hospital in Pianosa each afternoon wearing pretty pastel summer dresses that were very smart and white leather pumps with heels half high at the base of nylon seams that were inevitably straight. The colonel was in Communications, and he was kept busy day and night transmitting glutinous messages from the interior into square pads of gauze which he sealed meticulously and delivered to a covered white pail that stood on the night table beside his bed. The colonel was gorgeous. He had a cavernous mouth, cavernous cheeks, cavernous, sad, mildewed eyes. His face was the color of clouded silver. He coughed quietly, gingerly, and dabbed the pads slowly at his lips with a distaste that had become automatic. The colonel dwelt in a vortex of specialists who were still specializing in trying to determine what was troubling him. They hurled lights in his eyes to see if he could see, rammed needles into nerves to hear if he could feel. There was a urologist for his urine, a lymphologist for his lymph, an endocrinologist for his endocrines, a psychologist for his psyche, a dermatologist for his derma; there was a pathologist for his pathos, a cystologist for his cysts, and a bald and pedantic cetologist from the zoology department at Harvard who had been shanghaied ruthlessly into the Medical Corps by a faulty anode in an I.B.M. machine and spent his sessions with the dying colonel trying to discuss Moby Dick with him. The colonel had really been investigated. There was not an organ of his body that had not been drugged and derogated, dusted and dredged, fingered and photographed, removed, plundered and replaced. Neat, slender and erect, the woman touched him often as she sat by his bedside and was the epitome of stately sorrow each time she smiled. The colonel was tall, thin and stooped. When he rose to walk, he bent forward even more, making a deep cavity of his body, and placed his feet down very carefully, moving ahead by inches from the knees down. There were violet pools under his eyes. The woman spoke softly, softer than the colonel coughed, and none of the men in the ward ever heard her voice. - Кто это ему предоставит? - подозрительно переспросил Данбэр. In less than ten days the Texan cleared the ward. ...За каких-нибудь десять дней техасец произвел в палате полное опустошение. The artillery captain broke first, and after that the exodus started. Первым не выдержал артиллерийский капитан. После этого смылись все. Dunbar, Yossarian and the fighter captain all bolted the same morning. Данбэр, Йоссариан и капитан истребительной авиации сбежали на следующее же утро. Dunbar stopped having dizzy spells, and the fighter captain blew his nose. У Данбэра прекратились головокружения, у капитана истребительной авиации очистилась носоглотка. Yossarian told the doctors that the pain in his liver had gone away. It was as easy as that. Йоссариан сказал врачам, что боль в печени прошла. Even the warrant officer fled. Даже уоррэнт-офицер и тот удрал. In less than ten days, the Texan drove everybody in the ward back to duty-everybody but the C.I.D. man, who had caught cold from the fighter captain and come down with pneumonia. В десятидневный срок техасец вернул всех к исполнению своих служебных обязанностей, всех, за исключением сотрудника контрразведки, который заразился от капитана истребительной авиации гриппом, осложнившимся воспалением легких. Clevinger In a way the C.I.D. man was pretty lucky, because outside the hospital the war was still going on. Men went mad and were rewarded with medals. All over the world, boys on every side of the bomb line were laying down their lives for what they had been told was their country, and no one seemed to mind, least of all the boys who were laying down their young lives. There was no end in sight. 2. Клевинджер В некотором смысле контрразведчику здорово повезло, потому что за стенами госпиталя все еще шла война и конца ей не предвиделось. The only end in sight was Yossarian's own, and he might have remained in the hospital until doomsday had it not been for that patriotic Texan with his infundibuliform jowls and his lumpy, rumpleheaded, indestructible smile cracked forever across the front of his face like the brim of a black ten-gallon hat. The Texan wanted everybody in the ward to be happy but Yossarian and Dunbar. He was really very sick. Единственное, что Йоссариан мог предвидеть, -это свой собственный близкий конец. А ведь он мог бы отлеживаться в госпитале до Страшного суда, если бы только не этот патриот из Техаса с его массивной взъерошенной башкой и постоянной несокрушимой улыбкой, широкой, как поля ковбойской шляпы. But Yossarian couldn't be happy, even though the Texan didn't want him to be, because outside the hospital there was still nothing funny going on. The only thing going on was a war, and no one seemed to notice but Yossarian and Dunbar. Да, за стенами госпиталя шла война, и только война, но, казалось, никто этого не замечал, кроме Йоссариана и Данбэра. And when Yossarian tried to remind people, they drew away from him and thought he was crazy. А когда Йоссариан пытался напомнить людям об этом, они отшатывались от него, как от ненормального. Even Clevinger, who should have known better but didn't, had told him he was crazy the last time they had seen each other, which was just before Yossarian had fled into the hospital. Даже Клевинджер, который как будто бы понимал все лучше других, назвал Йоссариана сумасшедшим. Это было незадолго до того, как Йоссариан сбежал в госпиталь. Clevinger had stared at him with apoplectic rage and indignation and, clawing the table with both hands, had shouted, Клевинджер тогда уставился на него, багровый от ярости и негодования, и, ухватившись обеими руками за стол, гаркнул: ' You're crazy!' - Ты сумасшедший! 'Clevinger, what do you want from people?' Dunbar had replied wearily above the noises of the officers' club. - Клевинджер, ну чего тебе от него надо? - устало возразил Данбэр. ' I'm not joking,' Clevinger persisted. - Я не шучу. Он псих, - настаивал Клевинджер. 'They're trying to kill me,' Yossarian told him calmly. - Они хотят меня убить, - спокойно сказал Йоссариан. 'No one's trying to kill you,' Clevinger cried. - Никто не помышляет убить именно тебя! -заорал Клевинджер. 'Then why are they shooting at me?' Yossarian asked. - Хорошо, почему же тогда они в меня стреляют?- спросил Йоссариан. ' They're shooting at everyone,' Clevinger answered. - Они стреляют во всех, - ответил Клевинджер. 'They're trying to kill everyone.' - Они пытаются убить каждого. ' And what difference does that make?' - А какая разница? Значит, и меня!.. Clevinger was already on the way, half out of his chair with emotion, his eyes moist and his lips quivering and pale. Но Клевинджер уже завелся. С помутившимся взглядом и трясущимися побелевшими губами он привстал со стула. As always occurred when he quarreled over principles in which he believed passionately, he would end up gasping furiously for air and blinking back bitter tears of conviction. Всякий раз, когда Клевинджер вступал в спор, с пеной у рта отстаивая свои идеи, он задыхался, жадно хватал ртом воздух и часто моргал, стряхивая с ресниц слезы - горькие слезы человека непонятого, но убежденного в собственной правоте. There were many principles in which Clevinger believed passionately. У Клевинджера было много идей, которые он отстаивал с пеной у рта. He was crazy. Он сам был ненормальный. 'Who's they?' he wanted to know. - Кто это "они"? - допытывался Клевинджер. 'Who, specifically, do you think is trying to murder you?' - Кто именно, по-твоему, хочет тебя убить? 'Every one of them,' Yossarian told him. - Все они. 'Every one of whom?' - Кто? 'Every one of whom do you think?' - А ты как думаешь, кто? ' I haven't any idea.' - Понятия не имею. 'Then how do you know they aren't?' - А почему же ты тогда заявляешь, что они не хотят меня убить? 'Because...' Clevinger sputtered, and turned speechless with frustration. - Потому что... - брызжа слюной, начал Клевинджер, но осекся и умолк с выражением полного отчаяния. Clevinger really thought he was right, but Yossarian had proof, because strangers he didn't know shot at him with cannons every time he flew up into the air to drop bombs on them, and it wasn't funny at all. Клевинджер искренне считал себя правым, но Йоссариан - тоже, так как у него были доказательства: совершенно незнакомые люди палили в него из пушек каждый раз, когда он поднимался в воздух, чтобы сбросить на них бомбы. И это было далеко не смешно. And if that wasn't funny, there were lots of things that weren't even funnier. Да и все остальное тоже. There was nothing funny about living like a bum in a tent in Pianosa between fat mountains behind him and a placid blue sea in front that could gulp down a person with a cramp in the twinkling of an eye and ship him back to shore three days later, all charges paid, bloated, blue and putrescent, water draining out through both cold nostrils. Например, он не находил ничего занятного в том, что приходилось жить как идиоту в палатке на Пьяносе, где позади тебя пузатые горы, а впереди голубая морская гладь, которая проглотит кого хочешь, так что и глазом моргнуть не успеешь, и выкинет обратно на берег денька через три, разбухшего и посиневшего, свободного от всех земных забот. The tent he lived in stood right smack up against the wall of the shallow, dull-colored forest separating his own squadron from Dunbar 's. Палатка, в которой он жил, стояла на опушке реденького леска, отделявшего эскадрилью Йоссариана от эскадрильи Данбэра. Immediately alongside was the abandoned railroad ditch that carried the pipe that carried the aviation gasoline down to the fuel trucks at the airfield. Тут же рядом, в выемке заброшенной железной дороги проходил трубопровод, по которому авиационное горючее поступало к бензозаправщикам на летное поле. Thanks to Orr, his roommate, it was the most luxurious tent in the squadron. Благодаря Орру, соседу Йоссариана по палатке, их жилище было самым роскошным в эскадрилье. Each time Yossarian returned from one of his holidays in the hospital or rest leaves in Rome, he was surprised by some new comfort Orr had installed in his absence-running water, wood-burning fireplace, cement floor. Каждый раз, когда Йоссариан возвращался после очередной отлежки в госпитале или из Рима, где бывал в увольнении, его приятно поражали новые удобства, созданные Орром в его отсутствие: то водопровод, то печка, то цементированный пол. Yossarian had chosen the site, and he and Orr had raised the tent together. Место для палатки выбрал Йоссариан, а ставили они ее вдвоем с Орром. Orr, who was a grinning pygmy with pilot's wings and thick, wavy brown hair parted in the middle, furnished all the knowledge, while Yossarian, who was taller, stronger, broader and faster, did most of the work. Орр, вечно посмеивающийся пигмей с пилотскими нашивками и густой каштановой шевелюрой с пробором посередине, давал идеи и советы, а Йоссариан, который был выше ростом, сильнее, шире в плечах и подвижней, претворял эти идеи и советы в жизнь. Just the two of them lived there, although the tent was big enough for six. Так они вдвоем здесь и жили, хотя палатки хватило бы на шестерых. When summer came, Orr rolled up the side flaps to allow a breeze that never blew to flush away the air baking inside. Когда пришло лето, Орр закатал борта палатки вверх, чтобы свежий морской ветерок выдувал застоявшийся воздух. Immediately next door to Yossarian was Havermeyer, who liked peanut brittle and lived all by himself in the two-man tent in which he shot tiny field mice every night with huge bullets from the.45 he had stolen from the dead man in Yossarian's tent. Рядом жил Хэвермейер. Он жил один в двухместной палатке, любил грызть земляные орешки и каждую ночь убивал по одной мыши, всаживая в нее пулю из пистолета сорок пятого калибра, который он украл у покойника в палатке Йоссариана. On the other side of Havermeyer stood the tent McWatt no longer shared with Clevinger, who had still not returned when Yossarian came
